Генералиссимус Суворов - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 38

Второй листок был поменьше:

В Ильин и на другой день мы были в Refectoire (В столовой.) с турками. Ай-да ох! Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом да железными кеглями, в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки да ножницы кривые и прямые - рука не попадайся: тотчас отрежет хоть и голову. Ну, полно с тебя, заврались! Кончилось иллюминациею, фейерверком,с Festin (С праздника) турки ушли, ой далеко! Богу молиться по-своему, и только - больше нет ничего.

"Это тоже из-под Кинбурна", - подумал он.

Суворов припомнил, с какою радостью прискакал в Кинбурн командовать передовой линией, когда Турция объявила войну, - хитрые англичане снова уговорили горячие турецкие головы ввязаться в войну с Россией; англичанам было выгодно, чтобы не русские, а турки плавали по Черному морю.

Назначение было приятным: Александр Васильевич попал в самый огонь и к тому же полновластным начальником - никаких безмозглых "Ивашек" и взбалмошных Каменских.

Вспомнилось, как в самый Покров турки, под руководством французских офицеров, высаживались на узкой Кинбурнской косе. Как дрались наши молодцы. Как Александра Васильевича сперва чуть не убил спаг, а потом ранило пулей в левую руку навылет.

Крови натекло - полон рукав. Александр Васильевич за день устал - под ним убили коня, и он все время в бою был пешим. Обессилел, еле держался на ногах. Хорошо, что подоспели казаки. Рыжебородый есаул Кутейников промыл рану соленой морской водой и перевязал своим галстуком. Галстук-то засаленный, грязный, но - бог милостив - зажило.

И как досталось туркам! Сколько трупов плавало в волнах, валялось на косе!

– Отбил у турок охоту делать вылазки! - повторял Суворов, перебирая бумаги и уничтожая ненужные.

Одну записку порвал в клочья, другую, скомкав, выбросил за окно.

А вот письмо самого Потемкина:

Не нахожу слов выразить Вам, сколько я убежден в важности Ваших заслуг, сколько я Вас уважаю.

"Еще бы - первую турецкую прикончил у Козлуджи, а вторую так счастливо начал Кинбурном", - усмехнулся Суворов.

Молю бога о твоем здоровье так искренно, что охотно хотел бы страдать вместо тебя, лишь бы ты остался здоров.

Суворов скривился:

– Чепуха! Лесть! В этих двух фразах - весь он, Григорий Александрович, - то "вы", то "ты". Семь пятниц на одной неделе! Сегодня друг, завтра - враг. Лесть да месть дружны!

Это писалось тогда, когда Потемкин командовал только одной армией. А что напишет теперь, когда он командует обеими?

Последнее время Потемкин что-то стал коситься на Суворова, хотя и продолжал называть его в письмах "мой сердечный друг" и говорил, что Суворов для него дороже десяти тысяч человек.

Суворов бросил письмо и в раздражении заходил по комнате. Но не тут-то было - быстро не побежишь, как прежде: проклятая иголка!

Вот Прохор, дуралей и неряха!

Как штопал чулок, так и оставил в нем иголку. Александр Васильевич напоролся на нее пяткой. Иголка сломалась. Большую ее часть нашли, а самое острие глубоко засело. Как ни ковырял ножом полковой лекарь, как ни давил своими протабаченными толстыми пальцами Прошка, как ни злился нетерпеливый Александр Васильевич - ничего не вышло. Острие иголки ушло куда-то глубоко в пятку, и теперь больно ступить на ногу. Приходится надевать на одну ногу сапог, а на другую - туфлю.

Суворов, прихрамывая, ходил по комнате. Потирал открытую шею и грудь. В одной рубашке, а душно: солнце близилось к закату, но все-таки был июль и все-таки в Молдавии.

Потемкин снова назначил Суворова на самый ответственный участок начальником передовой 3-й дивизии, стоявшей у Бырлада. Суворов был доволен, что он впереди всей русской армии, но опять, как и раньше, развернуться ему было невозможно: ему доверили только одну дивизию, да и то самую слабую - в ней едва насчитывалось десять тысяч человек. Что можно сделать с такими силами против всегдашних громадных турецких полчищ? Как с плетью против обуха.

У союзников-австрийцев, которые стояли по ту сторону реки Серёт, передовой отряд был более значителен.

Когда Суворов принял дивизию, он известил об этом принца Кобургского, командовавшего австрийским отрядом. Хоть и австрияк и нихтбештимтзагер (Немогузнайка.), а все-таки - старший в чине! Принц любезно ответил, что он рад сражаться вместе с генерал-аншефом Сувара.

Суворов подошел к раскрытому настежь окну. Казак-вестовой сидел у крыльца и, напевая, чинил кафтан. По пыльной улице прошел мушкатер в новой форме. Ее недавно ввели во всей русской армии, по настоянию Румянцева, Потемкина и Суворова, вопреки мнению пруссофи

лов, вроде Репнина и Каменского, дороживших каждой пуговичкой, каждой буклей.

Мушкатер был в полотняных широких шароварах вместо узких штанов, которые так стесняли и так быстро рвались, что солдат вечно ходил в заплатах. Вместо тесного - ни вздохнуть, ни расправить руки - мундира был просторный кафтан. Коса, пудра и прочая грязь, от которой одни вши, - тоже исчезли: солдаты были коротко острижены. А душную, одинаково неудобную и в бою и на походе треуголку заменила легкая каска.

Суворов вспомнил, как он, защищая свою заветную мысль о необходимости изменить неудобную форму, как-то в споре оказал: "Солдат должен быть таков, чтобы встал - и готов!" Потемкину понравилась эта фраза. Он стал повторять ее, и все забыли, что первый так сказал не он, а Суворов.

Впрочем, в хозяйственных делах, в обмундировании, продовольствии и прочем князь Потемкин действительно сведущ и ловок. Ему быть бы обер-провиантмейстером. Пусть Потемкин занялся бы мундирами, госпиталями и сеном, а ему вверил бы солдат.

Суворов уже хотел отойти от окна, как в это время послышался приближающийся топот, кто-то скакал во всю мочь. Придерживая одной рукой шляпу, к дому мчался на высоком гнедом коне австрийский офицер.

"Гонец от принца Кобургского", - смекнул Суворов.

Австриец подскакал к крыльцу. Коню, видимо, сильно досталось - пахи ходили у него, как кузнечные мехи, мыло, перемешанное с пылью, покрывало его от ушей до копыт. Австриец, не слезая с коня, торопливо спрашивал у казака, здесь ли живет генерал-аншеф.

Казак встал, отбросив кафтан, улыбался и мотал отрицательно головой мол, не понимаю, ваше благородие…

Австрийский офицер беспомощно оглянулся.

– Kommen Sie hier! Пожалуйте сюда! - крикнул, высовываясь в окно, Суворов.

Офицер недоверчиво посмотрел на седого старичка в расстегнутой рубашке, но соскочил с коня, бросил поводья казаку и секунду замешкался, доставая из кармана письмо принца. Он не знал, как следует держать себя с этим необычным стариком: козырять ли ему? Кто это: сам генерал-аншеф или только его повар? Русские генералы все какие-то странные. В штабе рассказывали и. смеялись, как князь Потемкин в одном белье принимает посетителей и даже дам. А вдруг это сам генерал Сувара?

И, подбегая к окну, офицер - на всякий случай - чуть дотронулся пальцами до полей шляпы - так, что нельзя было разобрать: козыряет он или просто поправляет треуголку. А передавая старику письмо принца, еще раз сказал, подчеркнув:

– Генерал-аншеф Сувара!

"Вот сейчас узнаю, попал я в глупое положение или нет, - подумал офицер. - Сейчас этот старичок станет напяливать ливрею и побежит к генералу. Вот-то будет конфуз!"

Но пальцы старичка смело ломают сургуч и разворачивают письмо. Старичок читает. Видно, как его глаза быстро пробегают по строчкам.

Суворов прочел письмо. Принц Кобургский просил помощи: отряд турок в тридцать тысяч человек под командой Осман-паши уже двигался к Фокшанам. План турок был прост и ясен: разбить союзников поодиночке - сначала принца, потом Суворова. Выход один: спешить немедленно, спешить принцу на помощь.

– Передайте его высочеству: иду! - выразительно сказал старик и круто повернулся вглубь комнаты. И уже что-то кричал по-русски.

В доме засуетились, забегали. Казак, вытиравший попоной взмыленного офицерского коня, уже подтягивал подпруги.