Генералиссимус Суворов - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 116

Суворову оставался один выход - по Сернфтской долине через Эльм и гору Рингеккопф к Иланцу. Этим путем Суворов сразу совершенно выходил из опасности.

Путь для соединения с Римским-Корсаковым был кружный, по правой стороне Верхнего Рейна через Кур к Фельдкирху, но спокойный. Здесь было продовольствие, здесь же к армии могли присоединиться обозы и полевая артиллерия, которые Суворов отправил из Италии.

Путь через Рингенкопф являлся, по существу, отступлением, той "ретирадой", которую всю жизнь так ненавидел Суворов. Но делать нечего - это был единственно правильный выход из тяжелого положения, в которое попал Суворов.

И на совете в Гларисе Суворов мужественно принял его.

Целый день отражая натиск французов, которые наседали на арьергард, войска Суворова к ночи дошли до Эльма.

Ночь выдалась ненастная и темная. Снег валил хлопьями. Дров не было, войска дрогли на ветру. В каждом батальоне отдыхала половина - остальные стояли в ружье, ожидая нападения.

В два часа пополуночи 25 сентября двинулись дальше.

Апшеронцы в авангарде. После двухдневного кровопролитного боя в Муттенской долине их ряды поредели. В Гларисе остался с тяжело раненными Башилов. Унтер-офицера Воронова контузило в бок.

Он не захотел оставаться в Гларисе, кое-как пошел с полком. Воронов терпеливо переносил боль и все стыдил легко раненных молодых солдат, которые стонали:

– Ишь, разохался, как баба на печи! Бери пример с нас, стариков. Думаешь, нам легче?

Майору Лосеву ядром оторвало на левой руке три пальца.

За апшеронцами ехал верхом сам фельдмаршал Суворов со штабом.

Ветхий плащ фельдмаршала слабо защищал его от стужи: Александр Васильевич посинел на ветру, скукожился. Аркадий, Андрей Горчаков, Прошка все предлагали ему укрыться еще чем-либо, но Суворов и слушать не хотел. Всю жизнь он тянул солдатскую лямку и в привычках и обиходе не хотел отличаться от солдата, Когда Кушников предложил ему запасной плащ, он сердито огрызнулся:

– Не надо. И так не холодно!

– Да ведь чичер какой, ваше сиятельство! Вон молодые солдаты, и те посинели!…

– Что миру, то и бабьему сыну!

Сначала подъем на Рингенкопф не показался труднее, чем на Росшток. Как и там, вязкая, грязная тропинка - пройти одному человеку - тянулась по косогору, по краю; отвесной кручи. Она то спускалась вниз, пересекая быстрые горные потоки, то опять взлетала куда-то под небеса.

Так же, как и там, мулы перед трудным подъемом останавливались, а потом, понукаемые прикладами, брали подъем рывком.

Так же, как и там, обезноженные казачьи лошади выбивались из сил, и солдаты на веревках втаскивали на кручи горные пушки.

Так же, как и там, люди скользили, и некоторые падали вниз, в пропасть.

Наступило утро. Все повеселели.

Но два проводника-швейцарца, которые должны были идти впереди апшеронцев, почему-то оказались у них в хвосте. Проводников что-то не особенно радовало утро. Они тревожно перешептывались между собою. Антонио Гамма тоже крутил головой.

Суворов приметил это. Он постарался сообразить, чем они так озабочены? Глянул вокруг.

В горах не в степи: глазом немного окинешь! Очертания белоснежных гор, которые обычно едва видны на матовом бледно-сером горизонте, сегодня почему-то выступали определеннее и резче. Скалистые бока далеких гор сделались гуще и темнее. В воздухе повисла угрюмая, мертвящая тишина. Ветер стих.

"Точно перед бурей,- подумал Суворов.- Этого еще не хватало!"

Он знал, как страшны в альпийских горах снежные бури.

Увидев более широкое, местечко, фельдмаршал слез с коня и подошел к Антонио Гамма. Старик шел, глядя уже больше вверх, чем под ноги.

– Что так тревожатся проводники? - спросил у него Суворов.

Антонио только чмокнул губами, словно не решаясь произнести то, что думалось.

– Будет буря?

– Да, похоже на бурю…

С каждой минутой становилось темнее, точно наступал вечер. И неожиданно откуда-то вырвался ветер. Он поднял легкую снежную пыль - снег в горах был мелок, как песок. Ветер взвихрил его и швырнул в лицо. Люди невольно зажмурились, закрыли лицо руками.

Суворов стоял, прикрыв глаза ладонью. Кто-то толкнул его. Он отнял ладонь и взглянул. Ветер стих. Мимо Суворова вниз по тропинке спешил один из проводников.

Суворов хотел крикнуть, чтоб его задержали, но в это время снизу из расщелин и пропастей донесся вой ветра. Эхо, удесятеряя, катило его. И вдруг он окончился страшным ударом, точно по растянувшимся цепочкой русским войскам ударила громадная невидимая пушка.

Суворовский конь тревожно заржал. Где-то сзади откликнулись другие.

Сразу надвинулась темнота. На горизонте уже не выделялась ни одна вершина. Скалы казались бесформенными массами.

И тотчас же налетел страшнейший порыв ветра. Весь снег, лежавший на горах, пришел в движение. В шаге ничего не стало видно.

Снежинки, легкие, как мука, с силой лепили в лицо.

Как иглами, колол резкий ледяной ветер. Дышать стало трудно - мелкий снег забивал глаза, нос, рот. При каждом вдохе сильно кололо в горле.

Где-то вверху с оглушительным грохотом катились вниз сброшенные ветром камни. Ветер был так силен, что казалось - вся громада скалы, где стоял Суворов, колышется, готовая рухнуть.

Суворов прижался спиной к скале, ожидая, когда стихнет сумасшедший ветер.

Лицо и руки пухли от холода.

Ветер продолжал выть, но выл уже все дальше и дальше. Он походил на крик отчаяния, доносившийся издалека.

И наконец стих.

Суворов на секунду выглянул из-под руки. В непроглядной темени, сквозь туман и снег, блеснула молния. Он сам и все кругом него были в снегу. От тропинки не осталось и следа. Суворова взорвало:

– Всё против нас. Нет, преодолеем!

Чуть посветлело. Он оглянулся, чтобы посмотреть вниз, на войска.

В этой полутьме все сливалось. И только донесся окрик Аркадия. Он был по-детски испуганный и звучал совсем не по-военному:

– Папенька!

– Я тут! Держитесь, ребятушки! - крикнул, как мог, Суворов.

Его слова опять потонули в новом яростном порыве ветра.

Шел очередной вал.

Нельзя было сказать, сколько времени - с минутными перерывами-свирепствовала эта страшная снежная буря. Казалось, что она продолжается бог ни весть сколько и что ей никогда не будет конца. Стихало только на минуту, а потом яростный натиск начинался вновь. С новой ужасающей силой, с диким воем налетал ветер, вздымая тучи снега.

Снова где-то тут, рядом, с невероятным грохотом рушились, неслись вниз в стремительном обвале громадные камни.

Снова над головой и внизу, под ногами, оглушительно рокотал гром, точно залпом били десятки пушек, и кромешную тьму прорезал зловещий блеск молний.

Казалось, что гром и молния, ветер, горы и снег - все соединилось для того, чтобы раздавить, уничтожить суворовскую армию.

Озябшие руки творили крестное знамение. Губы невольно шептали:

– Свят, свят, свят!…

Становилось невмоготу.

Люди окончательно коченели от холода, от ледяного ветра, от мельчайших снежинок, которые проникали через одежду, резали тело. Все обледенело. Руки уже не могли ничего держать. Да и ноги держали не всех. Более слабые и раненые, которые не захотели оставаться в Муттене и кое-как шли вместе с войсками, теперь падали на месте.

Каждый думал, что пришел его последний час.

Но вот буря снова затихла. Прошли одна-другая томительные минуты. Все с ужасом, с замиранием сердца ждали: загудит, завоет опять? Если еще раз, тогда - конец.

Но гроза ушла. Становилось все яснее и яснее. Вернулся день - было еще далеко до полудня.

И где-то вверху раздался пронзительный крик горного орла.

Люди зашевелились, затопали на месте. Отогревались, оттирали лицо, уши, руки, откашливались. Стряхивали снег. Шевелили, отрывали из-под снега упавших, засыпанных товарищей, разыскивали выпавшие из рук ружья.

После бури недосчитались многих людей, лошадей, мулов.