Генералиссимус Суворов - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 104

Es lebe Sabel und Bajonnet:

Keine garstige Retraite!

Erste Linie durchgestochen,

Andere umgeworfen.

Reserve nicht halt,

Weil da Bellegarde und Kray der Held.

Der Letzte hat Suvorov…1

Да здравствует сабля и штык:

Долой мерзкое отступление!

Первую линию проколоть,

Другую опрокинуть.

Резерв не удержится,

Ведь там Бельгард и Край - герой.

За Суворовым последнее слово…

А дальше - стоп! Нет рифмы к слову "Suvorov". Александр Васильевич рассеянно выглянул в окно. Казак Ванюшка вел с водопоя коней.

– Некогда. Надо ехать! И продиктовал:

Den Weg zu denen Siegen Gebannet (Он закрыл путь к их победам).

– Хорошо и так, без рифмы! Перепиши чистенько - надо немедленно послать папе-Меласу!

Суворов с казаком Ванюшкой верхами стояли впереди густой цепи Багратионовых егерей, которые залегли по обеим сторонам дороги из Поццоло-Формигаро в Нови. Меньше чем в полуверсте, также на огородах, среди гряд капусты, чесноку и луку, лежали синие мундиры французских стрелков. За ними белели стены и башни городка Нови.

Пули жужжали. Конь переступал ногами и дергал головой, как от оводов, но Суворов не обращал внимания. Он спокойно смотрел в зрительную трубу. Ему хотелось узнать, все ли силы Жубера здесь или нет.

Бесспорно, в Нови много войск. Из-за городских стен то тут, то там подымался едва заметный сизый дымок-солдаты расположились на открытом воздухе, готовят пищу. Справа от Нови, среди гор, клубилась пыль. Очевидно, в лощине, по дороге передвигалась пехота или кавалерия. В горах то и дело раздавались ружейные выстрелы. Эхо множило их. Было ясно: это зеленые склоны Апеннин полны жизни.

– Разве их, чертей, в горах всех усмотришь? Это не то, что мы, в долине: все как на ладошке…

– Александр Васильевич, гляньте, гусары! - встревожено зашептал сбоку Ванюшка.

– Где? -повернул трубу в его сторону Суворов.

– Слева. Хотят, видно, из-за рощицы подкрасться к нам.

– А, да верно! Только шалишь, брат, не поймаешь!

Да и свои в обиду не дадут!

Действительно, от Поццоло-Формигаро, где среди мушкатерских батальонов остались начальник авангарда князь Багратион, Андрей Горчаков и Аркаша Суворов, уже отделилось два взвода драгун Карачая для защиты Суворова.

Суворов еще раз спокойно осмотрел Нови, ближайшие к городу высоты и не спеша поехал к своим. Французские пули сопровождали его.

Мушкатеры восторженно смотрели на своего любимого фельдмаршала, на своего "дивного". Восхищались его храбростью.

– Вишь, едет, ровно не под пулями…

– А чего ему: он заговорен. Его пуля не берет!

– Не бреши! При мне под Кинбурном ранили в руку. Не боится ничего, не так, как ты, это верно!…

А Суворов уже громко отдавал приказания батальонам, которые стояли наготове без палаток, ружья в козлах:

– Получить из обоза палатки. По одной на роту. Покуда дело, хорошо еще лоб нагреет. Ишь, как припекает! Артельные, варить кашу! Провиантские, уксус для воды чтоб был!.

Обо всем и за всех думал Александр Васильевич.

IV

Неустрашимый Жубер по храбрости - настоящий гренадер, а по своему знанию дела и военным способ- ностям - отличный генерал.

Бонапарт

Совещание тянулось уже семь часов подряд, и все же французский главнокомандующий не мог прийти ни к какому решению.

Утром, выехав с генералами на высоты у Нови, Жубер при ярком солнечном свете мог отчетливо рассмотреть русско-австрийские войска Суворова. Они стояли в долине между реками Бормидой и Скривией. Их было очень много.

Не хотелось соглашаться с генералом Сен-Сиром, но, пожалуй, он был прав: походило на то, что Мантуя действительно пала, как об этом шептались в армии, и что Край со своим корпусом присоединился к главным силам Суворова.

Обстоятельства складывались чрезвычайно плохо. Вся уверенность в победе, с которой Жубер летел сюда из Парижа, сразу поколебалась.

Жубер решил посоветоваться с генералами, что делать.

Он приказал адъютантам очистить небольшой домик, который прилепился тут же, на склоне высоты. Окна домика выходили вниз, на долину.

Хозяин, толстый глазастый итальянец, сначала не хотел и слушать адъютанта, который велел ему убраться с семьей из дома. Но как только по знаку адъютанта к ним подскакали гусары конвоя, хозяин тотчас же сменил гнев на милость.

– Si fara, si fara! (Будет сделано, будет сделано!) - испуганно кричал он, вертясь вьюном в кругу гусар, которые с веселыми лицами напирали на него своими резвыми лошадками.

Через несколько минут хозяева, забрав детей и кое-какие пожитки, потащились с проклятиями в хлев, стоявший чуть пониже дома, на дороге в Пастурану.

Жубер, Моро, начальник штаба Жубера генерал Сюше, генерал Сен-Сир, командующий правым флангом, и генерал Периньон, командующий левым флангом, подъезжали к дому.

Они расположились в большой комнате. На голом обеденном столе лежали карты, планы, бумаги, карандаши. Во второй, меньшей комнате скучали без дела адъютанты.

На кухне весело стучал ножами повар: Моро уступил его новому главнокомандующему вместе с армией.

В продолжение целого дня все генералы успели по нескольку раз переменить места за столом. Успели даже за этим же самым столом пообедать, а вопрос, ради которого собрались, не подвигался.

Сен-Сир и Периньон советовали возвратиться к Генуе и ждать там, когда Альпийская армия Шампионэ откроет военные действия.

Моро поддерживал их, но в то же время резонно подчеркивал, что для отступления очень мало дорог: позади центра и правого крыла - две, а за левым - только одна.

И лишь начальник штаба, круглоголовый здоровяк Сюше, убеждал стоять на месте. Он доказывал, что их позиция на невысоком, но крутом гребне гор неприступна и что у Суворова большая часть войск австрийцы, которых нечего бояться. Сам Жубер не знал, куда и примкнуть.

Он был моложе всех, но неглуп и понимал опасность создавшегося положения: французская армия неожиданно оказалась перед сильнейшим противником. Атаковать Суворова с меньшими силами - безрассудно. Отступать не позволяло самолюбие.

До назначения сюда он командовал уже в Голландии и в Майнцской армии, покрыл себя славой в битве при Риволи. В Париже все надеялись на него, 29-летнего выдающегося генерала. Назначили вместо Моро, а он в первом же деле - отступать. Кроме того, прощаясь с молодой женой, с которой он обвенчался накануне отъезда в Геную, Жубер при всех поклялся ей победить или умереть.

И теперь окончательно потерялся: он то соглашался с Сен-Сиром и Периньоном, то опять склонялся к мнению своего начальника штаба Сюше.

Генералы устали.

Моро, втайне довольный затруднениями Жубера, сидел в кресле и курил. Сюше, нагнувшись над картами, все что-то вымеривал карандашиком и высчитывал. Периньон со скучающим видом смотрел в окно, жуя сливу. Сен-Сир, в прошлом художник, рисовал на бумажке воображаемый портрет Суворова. Суворов выходил у него курносым, с широченными скулами.

А сам Жубер, высокий и худой, нервно покашливая, ходил по комнате.

Мысли мешались. Если бы кто-либо из присутствующих мог прочесть их, Жубер смутился бы: военные соображения, невеселые думы о предстоящем бое перебивались радужными мыслями о молодой жене. Ему казалось, что кто-то другой решит за него все, а он может думать о золотистых волосах, о родинке на щеке…

И он шагал и шагал.

– Надо ехать к войскам - уже вечер, пора отдавать какие-либо приказания к завтрему!-поднялся сумрачный Периньон.

– Да, пора к нашим ребятам,- поддержал Сен-Сир, комкая бумажку с рисунком. - Что же решаем? Жубер с небес снова спустился на землю.

– Простите, господа… Сегодня я как-то не узнаю самого, себя… Я не знаю сам… - начал он.

Все присутствующие знали: Жубер - храбрый, решительный и талантливый генерал; недаром же его так хвалил сам Бонапарт; но оратор он - никудышный, никогда не умел связать двух слов, хотя отец готовил его в адвокаты. В этом Жуберу не помог даже Дижонский университет.