Королевство слепых - Пенни Луиза - Страница 13

– Oui, – сказал Люсьен, почувствовав себя наконец на знакомой почве. – Оно было вполне стандартным до конца, в котором он написал: «Оставляю моей жене мою вторую лучшую кровать».

Это вызвало смех, потом наступила тишина: они, как ученые, несколько веков пытавшиеся понять, что это означает, пытались осмыслить услышанное.

– А как насчет Говарда Хьюза?[15] – спросила Мирна. – Ведь он умер, не оставив завещания.

– Да что говорить, он и в самом деле был чокнутый, – усмехнулась Рут.

– Моя любимая цитата из Хьюза: «Я не слабоумный миллионер, впавший в паранойю. Я миллиардер, черт побери», – сказала Рейн-Мари.

– Это мне знакомо, – кивнула Рут.

– Его завещание в конце концов было урегулировано, – добавил Люсьен.

– Да, – сказала Рут. – Спустя почти тридцать лет.

– Черт побери, – произнес Бенедикт, обращаясь к Арману, – надеюсь, нам потребуется меньше времени.

– Ну, я надеюсь, что мне потребуется меньше времени, – ответил Арман, произведя в уме подсчеты.

В комнате похолодало, и они стали жаться поближе к огню, слушая Люсьена Мерсье. Тот рассказывал о человеке, завещавшем по пенсу каждому ребенку, который придет на его похороны, и о мужьях, которые наказывали жен и детей из могилы.

– «От матери с отцом затрах, / Как и от их любви избытка», – процитировала Рут.

– Я знаю это стихотворение, – сказал Бенедикт, и все глаза обратились к нему. – Но оно о другом[16].

– Неужели? – сказала Рут. – Ты разбираешься в поэзии?

– Не то чтобы разбираюсь. Но эти стихи я знаю, – сказал Бенедикт.

Он или не почувствовал сарказма, или, по крайней мере, оказался непроницаемым для него. «Полезная черта», – подумал Арман.

– И как же, по-твоему, дальше? – спросила Рейн-Мари.

– «Родительских забот предмет, – без запинки, легко проговорил молодой человек, – ты рос и зрел под их крылом».

У всех сидевших вокруг печки глаза полезли на лоб.

– «Всю дрянь, что держат в голове, – сказала Рут, как дуэлянт надвигаясь на Бенедикта, – тебе в мозги вливают – пытка».

– «От них не знал ты слова „нет“, – ответил он. – От них узнал ты слово „дом“».

Рут сердито уставилась на него. Остальные смотрели, не скрывая удивления.

– Продолжайте, – сказала Рейн-Мари.

И Рут продолжила:

Теперь глаза всех обратились к Бенедикту.

– Он это взаправду? – спросила Рут, возвращаясь к своему виски.

Огонь лепетал в печке, а снаружи завывал ветер; метель захватила власть, заперла всех в домах.

И Арман подумал, что вопрос Рут задан очень к месту.

Взаправду ли это Бенедикт?

Они решили, что Люсьен, Мирна и Бенедикт останутся на ночь. Как и Рут. Ее с Розой поместили на матрасе ближе всех к печке в кухне.

В ранний утренний час, подложив поленьев в печку, Арман наклонился и подоткнул одеяло Рейн-Мари.

Как это ни странно, Бенедиктова версия знаменитого стихотворения отодвинула оригинал в голове Армана на задний план.

Потом он услышал движение на соседнем матрасе. И из темноты до него донесся голос:

– Кажется, я знаю, кто такая Берта Баумгартнер.

Глава девятая

Рейн-Мари немного приоткрыла глаза в полусне, вытянула руку по простыне к Арману, но нащупала швы надувного матраса.

Вторая сторона была холодна. Не охлаждалась, а уже остыла.

Она открыла глаза и увидела в окне мягкий свет раннего утра.

В печке бушевало пламя. Значит, поленья были недавно подложены.

Рейн-Мари поднялась на локте. В кухне – никого. Даже Рут и Розы нет. Даже Анри и Грейси.

Она надела халат и тапочки, щелкнула выключателем. Света еще не было. Потом она увидела записку на сосновом кухонном столе.

Рейн-Мари посмотрела на часы, они показывали 7:12.

Она подошла к окну. Снег доходил до его середины, блокируя бо́льшую часть света и почти целиком – видимость. Но Рейн-Мари видела, что метель исчерпала себя и, уйдя, оставила позади, как и большинство серьезных снежных бурь, солнечный день.

Хотя, как знал любой добрый квебекец, это была иллюзия. Солнце сияло вполсилы.

– Господи боже! – вырвалось у Рейн-Мари, когда она оказалась в тепле бистро. – И почему только мы здесь живем?

Щеки у нее раскраснелись, а глаза слезились, потому они не сразу приспособились к тусклому свету. Короткая прогулка до бистро сквозь сверкающую белизну чуть не ослепила ее. Злая зима намеревалась не только убить их, но сначала лишить зрения.

– Минус тридцать пять[17], – гордо сказал Оливье, словно сам нес за это ответственность.

– Но влажность низкая, – сказал Габри. – И ветра нет.

Эти слова часто произносились в виде самоутешения, когда день стоял внешне такой привлекательный и такой жестокий.

– Я чувствую какой-то запах, – сказала Рейн-Мари, сняв пальто, шапочку и рукавицы.

– Это не я, – сказала Рут.

Но у Розы вид был сконфуженный. Хотя у уток нередко бывает такой вид.

– Я не могла понять, почему вы вышли на такой холод и пришли сюда, – сказала Рейн-Мари, идя туда, куда ее вел нос, – на запах, к столу и пустым тарелкам с размазанным по ним кленовым сиропом.

Арман пожал плечами на театральный галльский манер:

– Некоторые вещи стоят того, чтобы рискнуть жизнью и конечностями.

Оливье вышел из кухни с тарелкой теплых блинчиков с черникой, сосисками, кленовым сиропом и кофе с молоком.

– Мы оставили вам немного, – сказал Габри.

– Арман нас заставил, – пояснила Рут.

– Боже, боже… – Рейн-Мари села и обхватила кружку ладонями. – Merci. – И тут ей в голову пришла одна мысль. – У вас есть электричество?

– Non. Генератор.

– И кофейный автомат подключен?

– И плита, и холодильник, – сказал Габри.

– Но не свет?

– Приоритеты, – сказал Оливье. – Вы жалуетесь?

– Mon Dieu[18], нет, конечно, – ответила она.

Ее глаза остановились на Армане. Несмотря на все шутки, она знала, что ее муж не вывел бы старую женщину на такой холод, если бы для этого не имелось веских оснований.

– Ты пришел сюда с Рут не только для блинчиков.

– Oui, – кивнул он. – Рут знает, кто такая Берта Баумгартнер.

– Почему вы не сказали вчера вечером?

– Потому что только сегодня утром вспомнила. Но я не была уверена.

Рейн-Мари вскинула брови. Это было не похоже на Рут – не быть абсолютно уверенной в себе.

– Мне нужно было поговорить с Габри и Оливье, узнать, что они думают.

– И?..

– Вы когда-нибудь слышали про баронессу? – спросил Габри, садясь рядом с Рейн-Мари.

Это и в самом деле прозвучало туманно знакомым. Словно воспоминание о воспоминании, но таком отдаленном, что Рейн-Мари знала: сама она никогда не вспомнит.

И отрицательно покачала головой.

– Нас представили ей, когда мы здесь только появились, – сказал Оливье. – Много лет назад. Представила нас Тиммер Хадли.