Поединок со смертью - де Куатьэ Анхель - Страница 2

— Может, — согласился Данила.

— А еще, вероятно, кто-то решит, что Скрижали — это чудодейственные заклинания, — добавил Андрей. — Что прочтешь их, и все в твоей жизни сразу наладится. Но ведь это не так. Жизнь налаживается не от прочтения книг, а от внутренней работы. Книги — только стимул, проводник. Если же человек уверен, что должно быть чудо, а чуда не происходит, он разочаровывается. А если так, то Скрижали для него будут потеряны. Навсегда. Он больше к ним не вернется. Даже наоборот. Вот тебе и дискредитация… Данила тревожно посмотрел на меня, на Гаптена и повернулся к Андрею всем корпусом.

— Так что же это получается?.. — прошептал он. — И книги писать нельзя? Мы дискредитируем Скрижали?..

Воцарилась гробовая тишина. Мы молча, не сговариваясь, уставились на экран, расположенный на стене прямо перед нашим столом. Каждую секунду одна картинка сменяет другую. Мы видим самых разных людей, самых разных. Мы наблюдаем за их жизнью. Система Гаптена производит сканирование реальности на всем пространстве земного шара и в режиме реального времени выводит на экран зоны сгущения отрицательных энергий.

Картинка в очередной — может быть, в тысячный раз за сегодняшний день — замерла. Мы увидели небольшую комнатку — бедную, обшарпанную.

* * *

— Ну что? — раздалось из динамиков. — Уже подглядываете за мной?

Мы оторопели. Молодой мужчина внимательно смотрел на нас с экрана монитора.

— Подглядываете? — повторил он. — Ладно. Не хотите — не отвечайте. Интересно, а какой я у вас по счету? Третья Печать? Или четвертая? Первую и вторую я читал. Но мне кажется, что я все-таки — четвертый…

У меня перехватило дыхание. Я испуганно оглянулся — что это?! Что происходит?! Кто-то может мне объяснить? Но по лицам моих друзей я понял — они тоже в полном замешательстве. Еще ни один человек, находившийся у Гаптена «под колпаком», не разговаривал с нами так — с экрана, — зная, что мы его видим. И главное — никто не заявлял с такой уверенностью, что Печать в нем! Шок.

— Впрочем, нет , — мужчина задумался, повернул голову в сторону и провел рукой по подбородку. — Согласно вашей теории, во мне еще нет Печати. Ведь так? Я правильно понимаю ? — и он снова уставился нам глаза в глаза. — Она во мне еще только воплотится? Чуть позже… Да? Хотите, скажу, о чем она?

Андрей нервно кашлянул.

— Первая Печать о власти , — как ни в чем не бывало продолжал мужчина. — Вторая — об эгоизме. Третью я еще не читал, но бьюсь об заклад, что она о зависти. Так? Угадал? Ну, может, не о зависти, а о том, что человек сам себе не принадлежит, то есть не своей жизнью живет. Так? Уверен, что так.

Перьевая ручка Гаптена вывалилась из окоченевших рук хозяина, покатилась по столу и, достигнув края, звучно упала на пол — дзынь! Я почувствовал, как мурашки пробежали у меня по ногам.

— А четвертая — та, что во мне или будет во мне , — она о…

Незнакомец замолчал. Он смотрел на нас своими огромными мертвыми глазами и улыбался.

Данила заложил руки за голову, потянулся и резким движением откинулся на спинку кресла. Словно приготовился грудью принять удар.

— О воле…

* * *

По ту и по эту сторону экрана воцарилась гробовая тишина.

— «О воле» — это в смысле о безграничной свободе? — прошептал я, судорожно припоминая, что значит это трудное для иностранца русское слово.

— Думаю, «о воле» — это в смысле о воле. О силе воли, — тихо, сдавленным голосом отозвался Данила.

— Но… — только и успел протянуть Андрей.

— А в каком смысле — «о воле», это вам предстоит угадать. Шопенгауэра читали? Безграничная воля, великая, космическая. Рок и свобода в одном. Фатальная воля — предельная, беспринципная, неподотчетная никому! Неплохая задачка, да?

— Черт побери! — еле слышно выругался побледневший Гаптен и закрыл лицо руками. — А я-то думал, что с четвертым Всадником будет легче.

— Вы, наверное, сейчас в шоке ! — рассмеялся незнакомец. — Сидите себе в своем бункере, а с вами четвертый Всадник по телевизору разговаривает. Неловко? Неприятно? Догадываюсь…

— Как он может знать, что мы его видим? — спросил Андрей, повернувшись к Гаптену.

— Не понимаю. Ничего не понимаю, — растерянно прошептал Гаптен. — Не может быть. Чертовщина какая-то…

— Это неприятно, когда ничего не понимаешь , — незнакомец презрительно пожал плечами.

— Нет, он определенно нас слышит… — сказал я.

— Растерянность — худшее из чувств , — продолжал мужчина. — Если бы это состояние могло длиться долго, оно бы заняло первую строчку среди причин смерти. От растерянности бы дохли в первую очередь. Счастье людей в том, что они научились быстро находить для себя лазейки мнимой определенности. У человека необыкновенно изворотливый ум! Окажется в заднице — и вроде бы все, деваться некуда… Ан нет, напряжется, от страха-то, все сам себе разобъяснит и доволен. Ведь главное что? Объяснение найти. Когда тебе «все понятно», можно и не волноваться. По факту, конечно, он как был в этой заднице, так в ней и остался, потому что объяснения ничего не меняют, но зато тебе теперь в ней тепло и уютно. Разум человеческий — гроссмейстер таких лазеек. Разум в руках людей — самый большой трус и самый большой обманщик…

— А может быть, и не слышит, — сказал Андрей и обвел нас взглядом. — Просто умный, И агрессивный…

— Злой, — тихо поправил его Данила.

— Но к чему он ведет? — пожал плечами Гаптен. — Он ведь все это с какой-то целью говорит.

— Вы спасаете души , — раздраженно, с какой-то странной иронией сказал незнакомец и зло рассмеялся. — А вы никогда не задумывались о том — какие это души? Не задумывались?.. Кто вас читает? Кто ждет ваших книг? Кто восхищается вашими «поисками»? А я вам скажу, что это за души. Инфантильные, наивные, глупые, как у пятилетних детей, души. Вам бы разум спасать от таких душ, но нет — вы спасаете души. «Вера», «любовь», «чувства» — если бы вы знали, как я ненавижу эти слова! Ненавижу!

Мне стало не по себе. Мне стало жутко от этих слов. Страшных, холодных, злых слов.

— Бог не любит людей. Это неправда и еще одна глупость в бесконечном числе прочих человеческих глупостей. Он запретил им вкушать от Древа Познания. Они нравились ему бессмысленными, неразумными, послушными зверюшками. Эдакими «овощами», которые только и могут, что тупо улыбаться и таращиться на своего Бога. Бог не хочет ни нашей свободы, ни нашей разумности. Он хочет видеть нас покорными, «рабами божьими». Не хочет и не видит, потому что люди именно такие — трепещущие пред всемогуществом и силой рока, лишенные благородства, низкие, тщедушные существа. Он хочет нашего послушания и имеет его, потому что у труса нет воли, нет свободы, нет…

Человек по ту сторону экрана вдруг замолчал. До этой секунды он говорил, нагнетая пафос и силу своей речи. Говорил так, словно перед ним тысячи, сотни тысяч людей. Он обращался не к нам, а ко всему человечеству в нашем лице! Но вдруг запнулся.

* * *

— Что-то я отвлекся , — сказал вдруг человек, которого мы видели на экране. — Так ведь можно и потерять ваше драгоценное внимание… — с наигранным беспокойством пробормотал он, и его мертвые глаза блеснули. — Вам станет скучно, и вы меня выключите. Нет, этого допустить нельзя. Перейду к делу. Да, не удивляйтесь, у меня ведь есть до вас дело… Впрочем, нет, вы меня не интересуете — ни этот ваш функционер астральных академий, ни горе-писатель из Мексики, ни умник с психологическим образованием. Меня интересуешь ты, Данила. Ты ведь уже понял это, да?

Мы трое — я, Гапген и Андрей — инстинктивно повернулись к Даниле. Он был бледен, сосредоточен, напряжен словно сжатая стальная пружина и не мигая смотрел на экран.