Поединок со смертью - де Куатьэ Анхель - Страница 19

Во что с ним играл Бог, я даже представить себе не могу. В дурака, наверное.

Ну вот не глупо устроен мир? Нет? Что эти двое сделали, чтобы их в тюрьме держать? Один родился в стране, в которой нет нормальной дорожной полиции, а другой — у таких родителей, которых нужно кастрировать еще до того, как они в состояние половой зрелости войдут.

И ведь во всем так. Во всем! Глупая, дурацкая жизнь!

Третий… Про третьего — Рустама — разговор особый. Небольшого роста, крепко сбитый, с бритой головой и свернутым набок носом. Он почти не разговаривал с нами. Как-то обмолвился, что боксер. Попался за незаконное хранение оружия. Гаишники остановили машину для досмотра, а у него — пистолет. Рустама прорабатывали серьезнее всего. То и дело возили на допросы в ФСБ. Кажется, подозревали в связях с террористами.

Я начал присматриваться к нему.

С «воли» ему все время передавали запрещенные вещи. У него даже был мобильный телефон. Правда, пользовался он им очень редко. Иногда ему звонили по ночам. Говорил он тогда на неизвестном мне языке. Потом оказалось, что на татарском.

Позже я понял, что Рустам тоже ко мне присматривается. За месяц мы не сказали друг другу больше десяти слов, но я чувствовал взгляд его маленьких черных глаз.

Наконец однажды он заговорил. Хоть обращался он к другому человеку, я понял, что слова его были на самом деле адресованы мне.

— Не важно, когда и от чего умрет человек, — говорил он. — Важно, как он прожил жизнь. Все умрут. От пули или от болезней — не имеет значения. Смерть — вопрос времени, а потому убийства не существует. Ты всего лишь приближаешь неизбежное. В убийстве нет жертвы. Если человек умирает молодым, он умирает с надеждой, что впереди его ждало все лучшее. А кто из сорокалетних может похвастаться, что его юношеская вера в лучшую жизнь сбылась? За их плечами только разочарования. Если человек умирает молодым — ему повезло. Счастливый человек умирает легко, а несчастный еще легче. Первый всего достиг, второй наконец-то нашел выход. Убийства не существует…

Ночью я не мог уснуть, все думал о словах Рустама. Для тех несчастных, рядом с которыми я провел последние месяцы, смерть была бы наилучшим выходом. Она спасла бы их от страданий. Она бы положила конец их жалкому, недостойному человека существованию.

Потом я стал думать о тех, кому «повезло». О тех, кому Бог выбросил «призовые кости». Разве они умеют радоваться своей жизни? Разве они знают ей цену? Нет, они считают, что «всего добились сами», «своим трудом», «своими мозгами». И им всегда мало!

Ни один человек теперь не помнит слова «достаточно»! Дома и машины должны быть больше, дороже, роскошнее. Женщины выше, дети умнее, жизнь длиннее! Они плачут и убиваются над своими морщинами, избытком жира, надвигающейся старостью. И страдание их по силе ничуть не меньше, чем у тех, кто заживо загнан под землю.

На следующий день я подошел к Рустаму. Он быстрыми отточенными движениями клал под пресс промазанные клеем листы фанеры.

— Убийства не существует, — произнес я как пароль.

Он некоторое время буравил меня своими маленькими глазками. Как шифр считывал. А потом спросил:

— Что надо?

— Ты ведь не просто боксер, — сказал я. — И пистолет у тебя в машине не случайно оказался, правда?

— Что надо? — повторил Рустам.

— Хочу умереть, — сказал я просто, как когда-то Олесе: «Я тебя люблю».

Так день, когда все началось, и день, когда все закончится, сошлись вместе. Рустам пожал плечами.

— Умрешь когда-нибудь… — ответил он с кривой усмешкой.

Я сглотнул. Ситуация была глупая. С чего я вообще взял, что он террорист? А если даже и так — вряд ли он станет со мной откровенничать. Вдруг я провокатор? «Утка», агент, приставленный к нему под видом заключенного.

— Извини.

У меня бешено колотилось сердце.

Больше мы не разговаривали.

— Это ты считаешь самым важным?.. — Данила удивленно выгнул брови. — Что есть еще люди, которые чужую жизнь ни в грош не ставят? Это? Но разве люди не сами обесценивают жизнь, когда говорят о ней так? Любая мысль — это идеология, а любая идеология — это инфекция. Если душа ослаблена страданием, она и заболевает. Ты можешь сказать: «Все мы скоро умрем» — и что? Думающий о смерти забывает о жизни.

— Не это самое важное, — сухо ответил Павел.

— Или, может быть, тебя возмущает, что справедливости в мире нет? А?.. Но справедливость не мир устанавливает, а люди. И то, что родители своего сына в тюрьму отправляют, это их поступок, а не мира, И то, что пьяные подростки разбиваются на машине, это ведь тоже не случайность. Это результат человеческих отношений — как случилось, что молодой человек не ощущает, что жизнь стоит того, чтобы ее беречь?..

— Нет, и не это самое важное…

— А что тогда? — развел руками Данила. — Что Бог играет в кости? Но, Павел, приглядись внимательно, это не Бог играет в кости, это люди играют в кости! Поставить все свое состояние на кон, проиграть, а потом винить в этом Бога — разве есть в этом логика?! Павел, ты…

— Нет, — оборвал тот.

— Ну а что тогда?

— Сейчас узнаешь…

Через три месяца состоялся суд. Мне дали полгода условно. Зачли четыре месяца, проведенные в КПЗ. Еще два мне предстояло ежедневно являться в районное отделение милиции. Отмечаться у инспектора.

Я оказался на свободе. И что?.. Огляделся по сторонам, сунул руки в карманы и… увидел маленький листочек бумаги, свернутый трубочкой.

«Если хочешь умереть, позвони по этому телефону…» И цифры.

Рустам!

Я бросился к ближайшему телефонному аппарату. Выклянчил у какой-то женщины монету. Стою в телефонной будке. Ладони вспотели. Я вытер их об джинсы. Снял трубку и… набрал номер Олеси. Совершенно случайно, сам того от себя не ожидая.

Мне ответил резкий, похожий на скрип ржавых ворот, голос ее матери:

— Алло!

Я тут же нажал на рычаг.

— Дурак… — сказал сам себе и бросил трубку.

Неожиданно захотелось увидеть Олесю. Ничего не говорить. Просто увидеть. Я обхватил руками голову.

«Неужели я все еще ее люблю?..» — эта мысль пронеслась как комета, заставив меня поежиться от внутреннего холода и тоски.

— Олеся, — прошептал я.

— Уехала она, — раздалось сзади.

У меня волосы встали дыбом. Я повернулся и увидел Киру.

— Ты?.. — я не верил своим глазам.

Откуда она узнала, что меня сегодня выпустят? И как она решилась прийти встречать меня после того, как продала мою квартиру? Я узнал об этом уже в тюрьме, когда выяснилось, что у меня больше нет прописки.

— Я, — односложно ответила Кира, затягиваясь сигаретный дымом и не глядя мне в глаза.

Она похудела настолько, что скуловые кости стали нависать над щеками. Волосы как пакля. Живой труп в грязной рваной одежде. Ощущение, что она только что с кем-то дралась, катаясь по земле.

— Чего надо? — спросил я и тут же пошел прочь.

— Встречаю вот, — ответила она, идя за мной следом. — А что, нельзя?

— Постыдилась бы хоть… — буркнул я, даже не оглянувшись.

— Ты по поводу квартиры, что ли? — безразлично спросила Кира.

— Ну хотя бы…

— А что? — Кира прибавила шаг, чтобы идти со мной вровень. — Ты же помирать собирался, а зачем мертвому квартира?

— Ладно, оставим…

— Знаешь, это не я у тебя на руках подыхала и дозу выпрашивала, — вставила Кира. — А потом, у тебя еще матери квартира есть.

— То есть пожалела меня? Заботилась обо мне? Так понимать? А с чего бы это?..

Кира забежала вперед, заставив меня остановиться. Привстала на цыпочки, чтобы заглянуть мне в глаза, и проговорила:

— Это называется «люююбооовь», — своими тощими пальцами с почерневшими от грязи ногтями она нарисовала передо мной в воздухе сердечко.

Наверное, я должен был разозлиться на нее, как когда-то на Олесю. Потому что вся эта «люююбооовь» — у них в голове, и ко мне она не имеет ровным счетом никакого отношения. Олеся изображала всепрощающую «люююбооовь», Кира несколько месяцев старательно разыгрывала бунтарку. Они просто хотят, чтобы у них «это было». И это — не любовь. Я знаю точно.