Лиса в курятнике - Демина Карина - Страница 10

Велела поместье сжечь, а со внучкой перебралась в какую-то северную глушь, едва ли не на хутор, то ли грехи неведомые замаливать, то ли искать средство от мора.

Вернулись, стало быть.

— Если бы короне это было не нужно, поверьте, никто не стал бы возиться. А что утомляет, так, дорогая, не думали же вы, что все в вашей жизни будет безутомительно?

Девушка вздохнула.

— Понимаю, просто…

— Просто не будет. — Княгиня нежно погладила внучку по руке. — Но, Аглаюшка, подумай… когда еще такой шанс выпадет?

Лешек прижался к колонне, надеясь, что полога его отвращающего хватит, дабы остаться незамеченным. Не то чтобы он чем-то дурным занимался, но выходило неудобно, будто нарочно подслушивал.

— Таровицких я видела… они точно своего не упустят.

А при чем тут Таровицкие?

Что не упустят, верно сказано… давеча явились — и сразу к матушке, почтение, стало быть, засвидетельствовать. А заодно уж поднести драгоценных чернобурок, чаш малахитовых да прочего добра, дескать, чем богаты…

А богаты.

Старый род, хваткий, и Смута давешняя им будто бы на пользу пошла. Не только уцелели, но и добром обросли, большею частью соседским. Многие-то с мест насиженных срывались, бежали, опасаясь растерзанными быть, а Таровицкие сумели удержаться.

Маги они.

Огневики.

А там уж, после Смуты, и оказалось, что много усадебок ничейных или с наследниками малолетними, под вдовьими руками, а то и вовсе родственникам дальним отошедших — род Таровицких невелик был, но нашлось в нем место и вдовам, и сиротам…

Сироты повырастали, но узы созданные не разорвались. Оттого лишь прибыло силы.

— А если мы ошибаемся? — тихо спросила Аглая, поправляя неудобную туфельку. — Если все было не так, как вы полагаете?

Княгиня вздохнула.

Сцепила тонкие полупрозрачные пальцы и тихо сказала:

— Я тоже не хочу ошибиться, дорогая. А потому просто смотрим. Ждем. И… ныне они всякую осторожность утратили, возомнили себя неподсудными, позабыли, что помимо человеческого и иной суд имеется…

А вот это уже было интересно.

И Лешек дал себе зарок затребовать с архива то самое старое дело. Не может такого быть, чтобы старая княгиня на пустом месте интриги развела…

ГЛАВА 6

— А ведь знаешь, — матушка принюхивалась к ароматной пудре, — в этом и вправду что-то да есть. Я помню Властимиру распрекрасно… Говоря по правде, не хотела ее отпускать — она одна меня встретила пусть без особой любви, но с уважением… а после уж… Сильная женщина.

Пудру из отделанной драгоценными камнями коробки матушка пересыпала в обыкновенную. Она была исключительно рачительной женщиной и в хозяйстве ее превеликом всему находилось применение, даже ядам, составленным столь хитро.

Мало ли как оно в жизни повернется…

— И историю ту помню, она меня изрядно удивила. Моровое поветрие, конечно, беда, но вот для двоих целителей высшего уровня…

Коробку она протерла шелковым платочком, который спрятала в рукаве.

Змеевне ли ядов бояться…

Мелкие чешуйки, проступившие было сквозь кожу, в нее и ушли. А императрица коснулась бледной щеки:

— Может, представиться больною?

— А конкурс?

— Твоя правда… позже, когда начнем, значит. Все равно не сразу подействует. А ведь тогда именно Дубыня Таровицкий разбирательство учинял. Ходили слухи, что поветрие не просто так началось. Дубыня к младшей Одовецкой сватался, только она отказала, выбрала мальчишку из простых, но с даром сильным. Одовецкие кровь всегда берегли. Они, чтоб ты знал, мужей в род предпочитали принимать, и не помню, чтобы слышала, что кто-то да не согласился.

Императрица похлопала себя по щекам.

— Дубыня и отписался, что оба преставились — магическое истощение, мор уж больно силен был. Я тогда не слишком в людях разбиралась, чтобы понять… Теперь вот, значит, и у нее сомнения. Скажи Митеньке, чтобы встречу мне с княгиней устроил, только тихую. И девочке надо будет защиту сделать… К слову, присмотрись…

— Мама!

— Мама, мама… — Императрица-матушка поправила роскошное ожерелье, в котором скрыто было с полдюжины амулетов. — Я тебе, охламону, добра желаю… исключительно.

В Царское Село, которое давным-давно собственно селом не являлось, Лизавета добиралась на конке. По ранешнему времени она была приятно пуста. Дремал на первом сиденье лощеный господин в слегка мятом костюме приятного желтого колеру. Сидели, взявшись за руки, гимназисточки, глазели на потрепанный Лизаветин чемодан и громко обсуждали классную даму, которая, однако, чересчур уж строга.

Ей самой удалось еще поучиться в приличного свойства гимназии, и воспоминания об этом времени сохранились у Лизаветы самые светлые, а вот сестры…

Гимназии стоят денег.

Но и при должном старании рекомендации дать могут для поступления, а там один шаг до государственной стипендии. С Ульянкой, конечно, поздно, но если получится, младшенькую можно будет устроить куда… в тот же Вдовий дом, к примеру.

Она вышла.

Поправила слегка сбившуюся шляпку, украшенную ленточками и атласными розочками, из старых лент крученными. Шляпки у тетушки выходили преочаровательные, однако Лизавету не отпускало чувство, что одного этого будет недостаточно.

Но разве легче было тогда, когда она горничной устраивалась? Стояла на коленях от рассвета до заката за сущие гроши?

Или тот раз, когда — страшно и подумать — в публичный дом проскользнула, правда, модисткою, но все же… Узнай кто, и Лизаветиной репутации придет конец. Хотя ее так и подмывало написать статейку о том мире, что скрывается за узорчатыми дверями. Сводни и мамочки.

Бланкетки, иной жизни не видавшие.

И девицы почти приличные, скромно именовавшиеся камелиями. Стареющие смотрительницы домов, отчаянно боящиеся нищеты и старости. И уличные «билетницы»,[2] которые сгорали рано…

Не пропустят.

Даже Соломон Вихстахович с его любовью к скандалам поостережется затрагивать неприятную эту тему. Однако, может быть, когда-нибудь…

Лизавета отмахнулась от глупых мыслей и подхватила чемодан: о настоящем думать надобно. О том, что писать, ведь ждут же и вовсе не этих почти непристойных откровений, услышанных ею словно бы между делом. А как быть, если клиент уж больно охоч был до дармового — кто ж с санитарного смотрителя денег затребует? — молодого тела.

И, к счастью Лизаветы, тело предпочитал столь молодое, что это прямо нарушало царский указ.[3]

Она остановилась у ограды.

А дальше куда?

Нет, ей велено явиться, она и явилась к назначенному времени, но кто встречает? Или… очередное испытание? Лизавета окинула взглядом чугунную ограду, оценив и немалую красоту ее, и высоту, и остроту шпилей. При нужде, конечно, она обошла бы… правда, тут идти пришлось бы долго, ибо Царское Село огромно, но что поделаешь… не может такого быть, чтобы в ограде этой не сыскалось махонькой калиточки.

Она для интересу поднесла конверт к воротам, но те остались заперты. Контур охранный тоже не дрогнул, будто бы и не было тут Лизаветы. И что делать?

Охраны не видно.

И вообще никого, к кому можно было бы за помощью обратиться.

— Посторонись! — Крик заставил вздрогнуть и отскочить.

Вовремя — по дороге летел изящного вида экипаж, запряженный четвериком вороных. Стоило коням приблизиться, и ворота сами собой распахнулись, пропуская гостей.

И Лизавету.

Почему бы и нет? Приглашение у нее наличествовало, а что ворота не открылись… мало ли, бывает. Зато она мстительно усмехнулась: вот и тема есть для первой статейки, о гостеприимстве высочайшем.

Карета унеслась.

Ворота закрылись, благо закрывались они неспешно: Лизавета не только сама вошла, но и чемодан прихватить успела. Она уж не единожды пожалела, что согласилась принять этакую монстру. Да, некогда, в счастливые времена тетушкиной молодости, чемодан, безусловно, был хорош.