Корсар (СИ) - Манило Лина - Страница 37

— Скажи...

Роджер снова вздыхает и отводит взгляд.

— Он умирает?

Накрывает мои губы поцелуем — тягуче-нежным, сладостным, а я обхватываю его шею руками, прижимаясь сильнее.

— Нет, не умирает, — выдыхает мне в губы и снова целует, на этот раз настойчивее, яростнее. Проталкивает язык в рот, кружит им, ласкает мой, доводя почти до исступления. — Вылечим. Или самолично грохну его.

Почти ничего не понимаю из его ответа, но приходит облегчение: живой!

Роджер впечатывает в стену, срывает с меня футболку, а я пытаюсь дрожащими руками совладать с его одеждой, но не получается. Он понимает всё без слов и уже через пару мгновений остаётся передо мной с голым торсом.

— Я хочу тебя… я так безумно тебя хочу, — шепчет, покрывая мою кожу лихорадочными обжигающими, словно кислота поцелуями, а я глажу его плечи, спину, не в силах насытиться. — Я так испугался, когда хлопок этот чёртов услышал.

— Бери меня, — говорю, когда градус напряжения невозможно вынести. — Я вся твоя. Всегда.

Он втягивает воздух, выдыхает со стоном и расстёгивает мои джинсы, которые, по-хорошему, давно нужно было снять. Стягивает их с меня, следом помогает избавиться от белья, а мне впервые не стыдно за свой убогий гардероб и тщедушное тело с торчащими рёбрами и бёдерными костями, острыми локтями и коленками. С Роджером абсолютно всё кажется простым и правильным.

Поднимает в воздух, ставит в ванную и открывает воду. Становится неловко от того, что мыть меня собрался, точно маленькую, но Роджер снова удивляет и смущает одновременно: снимает с себя брюки, бельё и присоединяется ко мне.

— Да я могла бы и сама… — ещё пытаюсь слабо протестовать, но Роджер прикладывает палец к моим губам, призывая к тишине.

— А я не говорил, что не можешь. Ты всё можешь, ты же сильная, — растягивает губы в усмешке и проводит пальцем по линии моего подбородка, “обрисовывает” острые ключицы, спускается ниже, легко касаясь груди. Очерчивает острый сосок, от чего внизу живота сворачивается тугой узел эмоций и желания. Инстинктивно сжимаю бёдра, а воздух со свистом покидает лёгкие. — Такая отзывчивая, такая нежная, — произносит тихо, следя взглядом за путешествием собственной руки по моему телу.

Молчу, лишь прерывисто дышу, а Роджер усмехается, переводя на меня взгляд. Завожу руки за спину, сжимаю кулаки, чтобы не наброситься раньше времени, не испортить такой сладостный момент.

И вот, как-то совсем незаметно, он оказывается совсем близко, а я вздрагиваю, когда Роджер открывает душ, и на нас сверху начинает течь вода. Напор совсем небольшой, но этого достаточно, чтобы мои волосы вмиг стали мокрыми и тяжёлыми. Прикрываю глаза, подставляя лицо тёплому потоку воды, а Роджер тихо смеётся и, обняв меня за талию, прижимает к себе. Так близко, так невыносимо хорошо.

— Скажи, чего ты хочешь, — шепчет на ухо, а я теряюсь. Не умею я о таких вещах говорить… — Просто скажи, и я всё сделаю.

— Тебя хочу, — выдавливаю из себя и прячу лицо на его плече.

— Я и так весь твой. — Горячее дыхание обжигает кожу на шее, и я выгибаюсь навстречу сильному телу, его рукам, поцелуям.

Снова рывком поднимает в воздух, удерживая под ягодицы, и входит одним резким движением, и удивительное чувство наполненности проникает в каждую клетку организма. И не только от того, что Роджер во мне всем своим мужским естеством, нет. Он пустил корни в душе, стал частью меня, и что бы ни случилось, я его не отпущу.

24. Роджер

— А теперь рассказывай, — требует Ева, когда сидим на кухне, оба с мокрыми после душа волосами, и уплетаем приготовленное накануне рагу. Между прочим, охренеть какое вкусное.

— Об Артёме? — переспрашиваю на всякий случай, а Ева сводит брови к переносице и постукивает вилкой по краю стола.

Делать нечего, собираю волю в кулак и пересказываю всё, что случилось накануне. По мере того, как история движется к финалу, Ева бледнеет всё сильнее, и я всерьёз начинаю опасаться, что хлопнется в обморок. Закончив, беру её руку в свою и сжимаю дрожащие пальцы. Важно, чтобы понимала: я рядом и никуда не денусь, хотя, наверное, после всего услышанного ей мало что поможет, но не пытаться не могу.

— Его можно увидеть? — спрашивает, а я не знаю, что ответить. Да, я могу позвонить сейчас Викингу, он договорится, и Еву пустят, но стоит ли оно того? Непонятно, в каком Артём сейчас состоянии, и его фокусы могут стать последней каплей, что доведёт её до припадка.

— Пока не нужно, поверь мне, — говорю и принимаюсь разматывать бинты на её руках. Нужно хоть чем-то отвлечь её внимание, почему бы и не медицинскими манипуляциями? Очень даже годный способ. — Кстати, отлично заживает, у Фельдшера всё-таки золотые руки.

Но Ева не реагирует на мои попытки отвлечь, лишь, кажется, глубже уходит в себя.

— Там хорошая клиника? — Смотрит куда-то мимо меня, погружённая в свои мысли и тревоги, а я отвечаю согласием. — Думаешь, от этой заразы можно вылечиться?

И снова вопрос, на который я не знаю ответа. Умеет золотая девочка ставить меня в тупик.

— У меня много грехов, но я никогда не пробовал наркотиков. Даже, когда на малолетке чалился, — пожимаю плечами. — Но врачи сделают всё, чтобы Артём смог побороть зависимость. Там хорошие специалисты.

Протягиваю руку и, даже не вставая с места, достаю упаковку стерильных бинтов. Обрабатываю — медленно и планомерно — ладони регенерирующей мазью из стратегических запасов Фельдшера и даю ей впитаться, а коже — подышать.

— Знаешь, что самое ужасное? — тихо интересуется и переводит на меня почти безумный взгляд, от которого мурашки по коже. — Я ведь не заметила, что он наркотики употребляет… как так можно? Он же мой брат, я должна была заметить!

Челюсть клинит, потому что внутри разливается полноводной рекой гнев.

— Ева, только не вздумай себя во всём обвинять! — говорю, теряя терпение, но почти нет сил противиться несущейся по венам ярости. — Он взрослый мальчик, который должен был нести ответственности хотя бы за себя. Понимаешь ты это?

Она неопределённо кивает, а я обхватываю ладонью ярко-рыжий затылок и прижимаюсь своим лбом к её.

— Он сам решил однажды просрать свою жизнь, ясно тебе? Ты к этому не имеешь ни малейшего отношения!

— Не ори, — просит и сверкает зелёными глазами. В них злость, но уже гораздо меньше боли. Вот! Пусть злится на меня, но не смеет ерунду выдумывать.

— Это я ещё не начинал орать, — усмехаюсь, слегка массируя её затылок. — Но могу приступить к этому увлекательному занятию, если ты продолжишь городить чушь.

— Это не чушь! — выкрикивает и пытается вырваться, а я не держу.

Ева вскакивает на ноги и принимается собирать со стола тарелки. Хватаю её за руку, потому что нужно сначала бинтами замотать, но она выдёргивает ручку-веточку из моей хватки.

— Как ты не понимаешь? Если бы я раньше заметила, поняла, догадалась… я могла бы заставить его лечиться! Но я всё профукала! Всё!

Каждое новое слово вырывается из неё, перемежаясь всхлипами, но Ева зло вытирает слёзы и выливает в пространство поток брани на себя, Артёма и свою недальновидность. Даю ей возможность выговориться, выпустить пар, потому что, если запретить, начать сейчас успокаивать, пытаться переключить, захлопнется, точно раковина и так и утонет в своей тоске.

Когда запал проходит, и Ева постепенно выдыхается, на место бурлящему гневу приходят слёзы. Она закрывает лицо руками, а плечи мелко-мелко дрожат. В этот момент она кажется особенно маленькой и беззащитной, а её печаль — почти неизбывной.

Усаживаю её к себе на колени, обнимаю и притягиваю к себе. Прижимаю худое дрожащее тело к груди и шепчу какие-то глупости, совсем мне не свойственные, но так необходимые именно сейчас. Рассказываю о странствиях по высоким волнам и русалках, ждущих моряков на рифах; о грозовом небе, нависшем над бурлящим океаном; о маленьком рыжем мальчике с огромной всепоглощающей мечтой и рухнувшими надеждами; о золотых рыбках и алых парусах в лучах закатного солнца... О много чём ещё, а Ева, убаюканная моей болтовнёй, постепенно перестаёт плакать и поднимает на меня взгляд припухших глаз.