Зеркальные миры. Хранители Эрохо (СИ) - Кузнецова Светлана - Страница 7

Хлопнувший ставень разбудил ветер, тот вздохнул, растрепал волосы Амари, коснулся карт и, поднатужившись, перевернул последнюю — ту, что с самого начала отложила Эрика. Амари бросил взгляд на изображение и почувствовал, как холодок пробежал по спине. Из гибельной воронки смерча прищурено пялились бельма и скалилась чудовищная пасть — «Зверь».

Глава 3

В трактирчике у рыжего Хайме творилось что-то невообразимое. И это какой уже день подряд! Конечно, отставной солдат любил, когда в заведение набивалось много гостей, но слишком уж странными на этот раз они были. Вроде и люди, одеты пусть не богато, но прилично, а как посмотрят — не отплюешься.

Отвратность лиц Хайме им простил бы: на своем веку всяких встречал. Однако трактирщик не мог запомнить ни одного из них, и ведь на память он никогда не жаловался. Еще когда во главе поискового отряда месил глину на границе с Парисом, не только своих орлов, но и командиров вражеских частей знал в лицо. Стоило раз глянуть на человека, и потом ни с кем не спутал бы. В мирной нидосской жизни это тоже выручало. Хайме при случае мог стражу на след кого лихого навести (если заплатят, конечно), своих привечал — бывало, скрывал все от той же стражи. Если нужно кому, то и тайное послание передать мог или вещь какую. В общем, жил полной жизнью не слишком богатого, но всем нужного человека. И вот тебе какая напасть…

— Дядька!.. — в кухню вбежала заплаканная Берта. — Ой, дядька, не могу я так больше!

— Чего голосишь, дуреха? — нахмурился Хайме. — Обидел кто?

С подавальщицами он старался держаться строго. Попытки вертихвосток строить глазки заезжим господам пресекал по мере надобности, однако в случае чего всегда мог заступиться. Девицы такое отношение понимали быстро и работали хорошо, на совесть. К тому же Хайме они приходились племянницами, а родную кровь не приветить — это ж гнев Творцовой навлечь, хуже проклятия и представить невозможно.

— Нет, дядька, тя требуют.

— Еще этого не хватало, — Хайме вздохнул. Его взгляд зацепился за пурпурную гвоздичку, озорно подрагивающую в вырезе девичьего платья. Берта туда же. Даром что рябая, так еще и груди как плошки. Дору хоть красота не обошла, пусть и ум невелик достался, а эта…

— Ой, дядька! — Берта испуганно прижала к груди руки. — Неужто не пойдешь?

— К таким попробуй не пойди.

— Ох, дядька, Радана вторую ночь плачет. Дурные люди. Очень. И запомнить их невозможно. Казалось бы, смотришь, все подмечаешь, а отвернешься — будто и не говорила ни с кем.

— Ишь навыдумывала! Не была б ты племянницей моей, как есть выгнал, — сказал Хайме, вздохнул и вышел к «дорогим гостям».

Разыскивающий его господин нашелся, стоило трактирщику выйти в общую залу. Одет побогаче остальных; пожалуй, можно принять за обедневшего дворянина: серый, ладно скроенный камзол, на пальце перстень с опалом. На лицо Хайме специально не глядел — знал, что не запомнит.

— Высокий гость желал меня видеть? — поклонился он.

— Для расчета хотелось бы.

Голос у постояльца оказался хриплый и безжизненный — тоже незапоминающийся. А еще он коверкал фразы.

«Иноземец?» — подумал Хайме и тотчас отмел эту мысль.

— Эт можно, — он подбоченился, глядя на мешочек тарлей, который постоялец подбрасывал на ладони. — Только, высокий гость, здесь слишком много.

Хайме печенкой чувствовал опасность и жажду наживы всегда смирял вовремя. В прошлом это не раз уберегало его от неприятностей. С нынешних постояльцев он не собирался брать ни одного лишнего кастоля, не то что целого тарля.

Постоялец вздохнул, ухватил его за запястье и медленно положил мешочек с целым состоянием в раскрытую ладонь.

— Честности ради, — прошипел он, — и помалкивания.

Хайме кивнул.

— А еще за то, чтобы ты закрылся.

«Подожгут заведение, потом и страже не опишешь», — подумал Хайме, открыл рот и уже приготовился виниться во всех мировых несправедливостях, расписывать беды, преследующие его семью со времен прадеда, и валиться лихому человеку в ноги, когда постоялец глухо расхохотался.

— Ты, видно, не столь правильно меня понял. Мы хотим, чтобы ты не впускал людей в следующий вечер: нам необходимо побыть в одиночестве.

От сердца немного отлегло. Хайме запустил пятерню в шевелюру огненно-рыжего цвета — невзирая на прожитые годы и лихую жизнь, в ней за множество аньев не появилось ни одного седого волоса — и подумал: «Давно за собой этой привычки не замечал, а, вишь ты, припомнилась».

— Не тревожьтесь, высокий гость, все в лучшем виде сделаем.

— И сам вместе с девками своими запрись и не подглядывай.

***

Этим вечером у Хайме было необычно тихо. Хмурый хозяин еще в полдень закрыл ворота, а для верности и бревном подпер. Трактир будто вымер: не заглядывали посетители, не кружили меж столов подавальщицы и даже собаки во дворе отказывались лаять. Радана сидела в своей комнате и пропускала меж пальцев шерстку серенькой Маиньки. Так казалось спокойнее, и хоть кто-то был рядом. Два крысолова, что обычно вальяжно разваливались на перилах лестницы и приветствовали завсегдатаев мяуканьем, ушли пару дней назад. Будь на то воля Маиньки, она тоже бросила бы дом, но Радана любимицу из комнаты не выпускала: чувствовала, что с ее исчезновением погибнет и трактир, и дядька, и она сама.

Вдруг Маинька прижала уши и распушилась. Радана едва не вскрикнула, когда кошка выпустила когти, пропоровшие тонкую домотканую юбку.

— Тише, — прошептала она. — Пожалуйста, тише.

В дверь едва слышно поскреблись. Радана отпустила Маиньку, тотчас забившуюся под кровать, и спросила:

— Кто там?

— Я. Радушка, я, — низкий и хриплый голос прозвучал для девушки слаще утреннего пения птиц и самой волшебной музыки. Она любила Маклери, пусть и никогда не назвала бы красавцем. Особенно его портил шрам, тянувшийся от виска до подбородка. Черты лица были грубые, словно топором на бревне кто-то выстругал. Как же Радана поначалу нос воротила! И злилась: все не могла понять, зачем зачастил к дядьке управляющий самого Керво, разве в особняке его плохо кормили?

Сам герцог вызывал в сердце Раданы двоякие чувства. Будучи уроженкой Севера, она недолюбливала южан, пусть и рожденных вдали от побережья, а с другой стороны, необычная сурэйская красота ее привлекала. Было в ней нечто страшно-завораживающее. Ореол таинственности окутывал и особняк, и ближайших к нему слуг. Может, потому и Маклери она в конце концов уступила? Тот ходил в трактир с месяц, а потом подозвал ее, вручил красную ленту и цветок вераны и предложил прогуляться при полной луне. Как же это тогда разозлило! Радана не была глупенькой девочкой и прекрасно понимала, к чему он клонит. Не гнушалась она и откровенных взглядов завсегдатаев, да только ходила лишь с теми, кто приглянулся, за кошельком не гналась, хоть драгоценным камнем помани.

Она отказала и чуть не опрокинула на ненавистного ухажера супницу. Дядька тогда разозлился очень, а тот рассмеялся и заплатил втридорога. Через неделю он спас ее от пьяного забулдыги, подстерегшего на улице, тогда-то Радана и разглядела, какой Маклери на самом деле: и совсем не старый, и нос у него не очень длинный, а глаза и вовсе замечательные — светло-голубые, словно первый лед на притихшей речке, губы бледные, зато улыбаются тепло. Когда Маклери снова предложил прогуляться при луне, Радана согласилась, ожидала волю рукам даст, а он всю ночь рассказывал о «светиле влюбленных» и окружающих его «слезках Творца», стремящихся к земле, но никак не падающих.

— Сейчас я открою дверь, — прошептала Радана и потянулась к засову.

— Нет, Радушка, Маинька выскочит. Эта кошка защитит тебя лучше, чем я или вся стража Нозарока.

Девушка застыла, ошеломленно глядя на дверь.

— Те люди? — спросила она. — Я же говорила — уходить следовало, да дядька не послушался.

— Хайме очень умный человек, — в голосе Маклери послышалась плохо скрываемая досада, — но в некоторых вещах он не смыслит. Запомни, Радушка, только хорошо запомни: как петухи в первый раз прокричат, укройся в дальнем углу комнаты, кошку к себе прижми и не отпускай. Глаза закрой… впрочем, ты ничего не запомнишь.