Под бичом красавицы
(Роман) - Бремек Рихард - Страница 10

Он зарыдал и со стоном сказал:

— Госпожа, я люблю тебя. Не знаю, преступно или нет, но я люблю тебя всей пожирающей страстью моего сердца. Госпожа, моя богиня, о, небесная, грозная и прекраснейшая женщина, выслушай своего раба!..

Он обнял ее колени и умоляющим взором посмотрел на нее. Она прикусила острыми зубами нижнюю губу. Ее большие глаза бегали беспокойно. Она подняла руку с хлыстом и ударила его по рукам, которыми он обнимал ее колени.

— Прочь, раб, прочь! Ты опять забываешь о должной почтительности ко мне! Неужели ты не мог не провиниться тотчас после того, как я помиловала и простила тебя?! С тобой жаль тратить слова!

Он не обратил внимания на удар, все повторяя:

— Выслушай меня, госпожа…

— Да, я выслушаю, тебя, — насмешливо расхохоталась она, но с плетью в руке, безумный раб! — И она угрожающе подняла плетку. — Подожди, негодяй, я излечу тебя побоями от твоих глупых чувств. О, ты почувствуешь, как это больно. Моя святая обязанность воспитать и дрессировать тебя так, чтобы ты мог с пользой служить мне. Самое сильное наказание слишком слабо для тебя! Марш сюда, раб, нагнись!

Она опустилась в мягкое, удобное кресло и подалась вперед, помахивая взад и вперед кнутом.

— Ты скоро?

Он, как безумный, бросился к ней.

— Да, я заслужил плети, мучь меня, прекрасная; я ведь только раб, которого необходимо бить, чтобы он оставался рабом.

— В этом ты прав, — сказала она холодно и спокойно, — это и является причиной того, что я тебя мучаю! Ложись! Затылок под мою ногу! Так!

Она поставила обе ноги на его плечи.

— Сдвинь колени. Больше!

В дьявольском бешенстве она подняла плеть и удар за ударом посыпались на его спину.

— Да, негодяй, наслаждайся моими ударами. Отчего ты корчишься, отчего ты стонешь и жалуешься?! О, я научу тебя слепо повиноваться мне!

И она била и била, так что слышен был лишь свист режущего воздух кнута. Немилосердно часто падали удары, как бы желая отделить мясо от тела, пока она не устала, а он, хрипя, не взмолился о пощаде.

Все еще была поднята ее рука с кнутом.

— Ты оставишь, наконец, свои нахальные выходки, раб?

— Да, оставлю… да… да!

— Я хочу надеяться, что этот урок не пропадет даром! На, целуй в благодарность кнут!

И она равнодушно подала ему орудие пытки. Он поднес его к своим губам, после чего госпожа бросила его в угол и ушла, задев его пылающие щеки своими шумящими шелковыми dessous.

Вечером Сабина подвергла его ужасному наказанию. Он пытался молить свою деспотическую госпожу о пощаде, но безуспешно: она не знала сострадания и была неумолима.

— Неужели ты уже забыл, что ты не смеешь оказывать ни малейшего сопротивления моим приказаниям? Ты спятил с ума, что ли? Ты не смеешь издавать ни малейшего звука, когда я назначаю тебе наказание.

И она смерила его гневным взором.

Он, в присутствии Сабины, бросился пред ней на колени.

— Госпожа, я не ропщу, и прошу только об отсрочке наказании. Моя спина еще в крови!

Немного успокоившись, баронесса сказала:

— Правда, я больно наказала тебя сегодня, но я все-таки не могу освободить тебя от наказания. Ты слишком провинился, раб! В другой раз помни, что госпожа не позволяет шутить с собой! Впрочем, я хочу быть милостивой и освободить тебя на завтра от службы. Ты можешь использовать свободное время для того, чтобы подумать о своем исправлении! А теперь — вон, раб!

Он покорно склонил голову.

— Двадцать пять ударов, Сабина, — сказала баронесса с обычным равнодушием. — Ты можешь быть снисходительнее и ограничиться частью тела ниже крестца!

— Хорошо, милостивая баронесса!

VII

Федор потерял последний остаток своей мужской силы. Блаженство мук, о котором он молил, стало со временем слишком горько для того, чтобы доставлять ему то наслаждение, которое рисовала ему в начале его разгоряченная фантазия. Но его не покидало безудержно горячее желание обнимать эту гордую, обольстительную женщину, испытать хоть раз счастье ее поцелуя и смотреть в ее глубокие, магические глаза, подобно влюбленному Селадону. И снова хочется пасть пред ней на колени, хочется молиться на нее без слов и в мучительном экстазе наслаждаться ее опьяняющей близостью, впивая в себя отраву ее красоты. Но его страстные волнение и любовь, казалось, совершенно не трогают его деспотическую красавицу. Чем сильнее он унывал в мучительной тоске, тем суровее и бессердечнее обращалась она с ним, рабом. Она не относилась к нему безразлично, иначе он давно наскучил бы ей и она прогнала бы его, как надоевшую собаку. Его страсть нашла отклик в ее сердце. Она часто прижимала его к себе, когда он изнывал в ее ногах, смотрела в его влюбленные, мечтательные глаза, но… лишь для того, чтобы безжалостно насмеяться над ним. Его мучения доставляли ей удовольствие. Она смеялась, когда он в отчаянии валялся у ее ног, наслаждаясь его беспомощностью, и мучила его до тех пор, пока он снова чувствовал, что между его великой повелительницей и им лежит пропасть. И, наконец, она истязала его плетью, чтобы надолго запечатлеть свое господство.

«Собак и рабов учат плетью», — говорила она с презрительной насмешкой, сводившей его с ума. Все проявления ее деспотизма Федор переносил терпеливо и безропотно. Ведь это самая красивая женщина, наложившая на него свое жестокое рабское иго. Это ее белоснежная рука наказывает и немилосердно истязает его. Она, его обожаемая госпожа, имеет право бить своего раба. И он действительно ее раб. Он добровольно подчинился ее строгому господству и на коленях клялся быть всегда послушным. Когда она равнодушно предложила ему продолжать службу или идти своей дорогой, он со слезами на глазах молил ее не гнать его. И даже тогда, когда она, повернув ему спину, пообещала обращаться с ним еще строже, даже тогда он остался служить у нее по-прежнему. Но не хватало физических сил переносить мучения, изобретаемые ее деспотической фантазией. Пытки Сабины, которую он буквально боялся, становились все чаще. Не проходило почти ни одной недели без того, чтобы он не был отдан в руки ужасной экономки, оказавшейся еще гораздо более жестокой, чем ее деспотическая повелительница.

Наконец дошло до того, что достаточно было малейшего повода, чтобы попасть под плеть Сабины. Стоило ему, например, обнаружить какую-нибудь неловкость или засмотреться на цветущую красоту своей госпожи, как тотчас же звали Сабину и прекрасная женщина равнодушно, безжалостно приказывала дать ему 25 ударов. Однажды, когда он коленопреклоненно посмел протестовать против страшно жестокого наказания, она удвоила число ударов и бросила, как будто речь шла о пустяке: «Дай ему пятьдесят ударов, Сабина. Я не терплю возражений». Она повелительно указала на дверь. Ее глаза посмотрели на него так холодно и бессердечно, что дальнейшее упорство было бы безрассудно: попытка умилостивить ее разбилась бы о твердыню ее насмешки и презрения.

Ведьма Сабина исполняла приказание своей госпожи более чем точно. Легче было бы смягчить камень, чем эту жестокую женщину. Он бросался на колени и унижался перед ней, на которую раньше он не обратил бы никакого внимания.

Сабина обращалась с ним еще суровее, чем его госпожа.

— Если ты не подчинишься сейчас же, я доложу о твоем непослушании баронессе и озабочусь о том, чтобы твое наказание было усилено. Впрочем, не думай, что я не могу удвоить наказания по своей воле. Доказать мне тебе это? Хорошо! За каждую минуту, которую ты медлишь, ты получишь на три удара больше! Поспеши, если ты хочешь уменьшить количество ударов. Я накажу тебя беспощадно: мой последний удар будет так же силен, как и первый; в этом ты можешь не сомневаться.

Напрасно он простирал руки пред этой черной ведьмой.

— Господи, чем я заслужил такое обращение? Пощадите меня! Ведь вы — женщина, чувствующая женщина, в вашей груди бьется сердце, а не камень. Как вы можете так ужасно мучить меня? Ах, сжальтесь надо мной. Я хочу все, все делать, что вы мне прикажете!