Несломленная (СИ) - Лель Агата - Страница 29

— Дядя Жора твой отец, — тихо промолвила мать и опустила глаза.

Часть 34

— Дядя Жора твой отец, — тихо промолвила мать и отвернулась.

Сказала настолько буднично, будто поведала о том, что на завтра обещают дождь.

Тело пробрала мелкая дрожь, и я инстинктивно потянулась в карман сумки за сигаретами.

— Нет, это не правда.

— Это правда. — Ни грамма эмоций. Холодная, как сталь.

Я никак не могла переварить услышанное. Мельком взглянула на памятник отца, испытав при этом чувство глубокой вины за то, что если душа действительно существует и она сейчас здесь, ей приходится это слушать. Потом перевела взгляд на застывшую ухмылку дяди Жоры. Два брата. Оба огненно-рыжие. Меня осенило. Будто удар в солнечное сплетение. Стало трудно дышать, сухой ком застрял в горле, мешая произнести хоть слово.

— Прости. Может быть, я должна была рассказать тебе раньше, но… я не могла, — будто откуда-то издалека услышала голос матери, только сейчас заметив, как пристально она на меня смотрит.

— Но зачем ты рассказала мне это сейчас? Зачем? — стараясь унять дрожь в руках, крепко сжала подол тёмно-синего платья. — Это все равно уже ничего не изменит!

— Я больше не могу с этим жить. К тому же, каждый человек имеет право знать, кто его родители. Прости…

— А Вовка? — выпалила, глядя ей в глаза, не скрывая нарастающей ярости. — Вовка тоже его сын?

— Нет, отец Вовы — Серёжа.

Не выдержав напряжения, я встала и, подойдя к краю ограды, отвернулась.

Она не может с этим жить. Просто прекрасно! Сейчас она исповедовалась, сняла груз с души, и ей плевать, как теперь с этим буду жить я!

Стало противно от всего происходящего. Какая отвратительная сцена, и где — на кладбище! Была бы дверь, я бы ей непременно хлопнула и ушла. Но здесь, среди последнего пристанища ушедших людей, было неуместно устраивать концерт, разыгрывая обманутую и оскорбленную дочь. Хотя бы из уважения к отцу.

— Я понимаю твои чувства… — начала мать, но я, резко развернувшись, не дала ей договорить.

— Ни черта ты не понимаешь! И никогда не понимала. И не поймёшь.

Схватив сумку, быстро пошла по заросшей тропинке, минуя аккуратные ряды памятников.

* * *

Вечером, немного остыв, приняв горячий душ и два бокала вина, я, уже в пижаме, сидела на балконе своего гостиничного номера.

На город опускались сумерки, мягкие лучи садящегося солнца приятно грели плечи. Мне нравился открывающийся вид. В нем не было ничего особенного: напротив — дешёвая забегаловка, возле входа столпились молодые парни лет восемнадцати, распивали пиво прямо из бутылок и громогласно хохотали, кадря проходящих мимо девчонок. Слева — проезжая часть с мелькающими изредка автомобилями эконом-класса; справа — небольшой сквер с зеленеющей, немного неряшливой живой изгородью.

Я любила свой город. Любила его провинциальность, его отсталость от бешеного ритма мегаполисов, его покосившиеся автобусные остановки и неказистые, с претензией на роскошь, заведения. Маленький мирок, законсервированные девяностые. Я любила Н., но знала, что никогда сюда не вернусь. Этот город принес мне слишком много боли и разочарований.

Курить хотелось просто невыносимо, но я держалась. Пить тоже не следовало, но тут я просто не могла себя контролировать — иначе бы меня просто разорвало, нужно было срочно успокоиться. Не каждый день ты узнаешь, что человек, которого ты тридцать два года считала отцом, тебе вовсе не отец. А твой настоящий отец — твой родной дядя. Уму непостижимо. Все это напоминало сцену из дешёвой мыльной оперы.

Мне было бы гораздо проще, если бы она сказала, что не знает, кто он, мой био-папаша, что перепихнулась с кем-то по пьяни или что-то в этом роде. Но родной дядя! Человек, которого ты трепетно любила и уважала, но только как брата своего отца, и вдруг такое…

Но больше волновало меня сейчас другое: знал ли об этом папа? Очень надеялась, что нет. Папа был замечательным, самым лучшим, и он не заслужил такого предательства по отношению к себе. Я не знала, что у них троих там произошло более тридцати лет назад, но что бы там ни было, мать должна была или поставить меня в известность ещё много лет назад, или забрать эту тайну с собой в могилу. Какой теперь прок от этой правды, когда ни одного ни второго нет в живых?

Неожиданный стук в дверь прервал размышления. Я никого не ждала, странно. Прошлёпав босиком по клетчатому линолеуму, прильнула к глазку — разбит. Узнаю родной Н. Открыв дверь, увидела перед собой мать. Она переоделась, сменив траурное платье на джинсы и свободную тунику. Волосы аккуратно зачесаны в ровный пучок, перевязанный на затылке черным платком, концы которого лежали на плечах.

— Как ты меня нашла?

— Ты сказала, что остановилась рядом. В нашем районе только одна гостиница, так что выбор невелик, — слегка улыбаясь, ответила она.

— Кто тебя сюда пустил?

Выглянула в коридор. Пусто. Ни души.

— Это тебе не столица, здесь все друг друга знают. Так и будем стоять в дверях?

Неохотно посторонилась, пропуская мать в свое временное пристанище.

Номер был совсем маленьким: кровать по центру, рядом расшатанная тумбочка, небольшой шкаф для одежды, кофейный столик и два кресла, на одно из которых она присела.

— Извини, чаю не предлагаю — у меня его нет.

— Ты садись, нам нужно поговорить, — кивнула мать на соседнее кресло.

Немного помешкав, я всё-таки выполнила её указание. Послушная девочка Саша.

— Что ещё ты хочешь мне сказать? Может быть то, что Вовка всё-таки не мой брат, и его нам подбросили цыгане? Или что бабушка вовсе не была моей бабушкой — а советской разведчицей, потерявшей память? А может, раскроешь глаза на то, что вообще вся моя прошлая жизнь лишь иллюзия, и на самом деле я нахожусь сейчас в дурдоме? Давай, мама — жги! — нервы совсем разошлись, и я чувствовала, как молниеносно завожусь.

— А ты изменилась, — констатировала мать, внимательно меня изучая. — Сейчас ты напоминаешь меня в молодости.

— Не думаю, что между нами есть что-то общее. Я совсем другая! — не выдержав её пристального взгляда, подошла к окну, повернувшись к ней спиной. Не хочу её даже видеть!

Облокотившись о подоконник, попыталась привести дыхание в порядок.

— Я действительно понимаю твои чувства, — мягко проговорила она, — узнать такое в любом возрасте испытание, но тогда, будучи школьницей, ты ещё не была готова к подобному. Правда бы ранила тебя.

— Она и сейчас меня ранила, — процедила сквозь зубы.

— Твой папа тебя очень любил…

— Какой из пап? У меня же их больше, чем у всех нормальных людей. И вообще, — резко повернулась, — мне противно думать о том, что ты наставляла отцу рога с его же братом! Господи, мама, это же низко!

— Всё было совсем не так, я не изменяла твоему отцу. Никогда. Ни разу, — спокойно произнесла она и постучала ладонью по подлокотнику соседнего кресла. — Присядь, пожалуйста, пришло время тебе всё узнать…

Часть 35

Город Н., 1980 год, август.

Женское общежитие швейного техникума.

— Девчонки, девчонки, посмотрите, какую Гена кассету достал! — прямо с порога возбуждённо протараторила запыхавшаяся Зойка, бережно извлекая из сумки прямоугольный пластиковый контейнер.

— Ну-ка, дай я заценю, — Алла бесцеремонно выхватила кассету. — Ого, Бони-М! Молодец твой Генка, любой дефицит достанет! И-и-раа, И-ир, магнитофон принеси! — приоткрыв входную дверь прокричала Алла.

— Упекут когда-нибудь Золотухина твоего, как злостного фарцовщика, — сидя на подоконнике, аккуратно выводя стрелки на глазах, подначила Надя Соловьёва. — Будешь потом ему передачки носить в места не столь отдаленные.

— А ты не завидуй! Тебе Генка от ворот поворот дал, вот ты и злишься, — хихикнула Зоя. — Обещал ещё джинсы импортные достать в следующем месяце, — гордо добавила она.