Легенда об Уленшпигеле - де Костер Шарль - Страница 99

И все моряки и солдаты с корабля Уленшпигеля и с других кораблей подхватили:

И, как гром свободы, гремели их голоса.

3

Стоял январь, жестокий месяц, способный заморозить теленка в животе у коровы. Снег падал и тут же замерзал. Воробьи искали на обледенелом снегу какие-нибудь жалкие крохи, а мальчишки подманивали их на клей и притаскивали эту дичь домой. На светло-сером небе отчетливо вырисовывались неподвижные костяки деревьев с пуховиками снега на ветках, и такие же снежные пуховики лежали на кровлях и на оградах, а на пуховиках были видны следы кошачьих лап – кошки тоже охотились на воробьев. Тем же чудодейственным руном, охраняющим земное тепло от зимней стужи, были покрыты дальние луга. Над домами и над лачугами поднимались к небу черные столбы дыма. Ни единый звук не нарушал тишины.

А Катлина и Неле сидели дома, и Катлина, тряся головой, бормотала:

– Ганс! Сердце мое стремится к тебе. Отдай семьсот каролю Уленшпигелю, сыну Сооткин. Если у тебя денег нет, все равно приходи ко мне – я хочу видеть светоносный твой лик. Убери огонь – голова горит. Ах, где твои снежные поцелуи? Где твое ледяное тело, милый мой Ганс?

Она стояла у окна. Вдруг мимо рысью пробежал voetlooреr – гонец с бубенчиками на поясе.

– Едет наместник, наместник Дамме!

И так он, созывая бургомистров и старшин, добежал до ратуши.

Внезапно в глубокой тишине запели две трубы. Жители Дамме, вообразив, что это возвещает прибытие его королевского величества, бросились к дверям.

И Катлина с Неле вышли за порог. Они еще издали увидели отряд блестящих всадников, а впереди отряда ехал человек в opperstkleed’e из черного бархата с куньей оторочкой, в бархатном камзоле с золотым шитьем и в опойковых сапогах на куньем меху. И в этом человеке Катлина и Неле узнали наместника.

За ним ехали молодые дворяне, бархатная одежда которых, несмотря на запрет покойного императора, была отделана вышивкой, галунами, лентами, золотом, серебром и шелком. Их opperstkleed’ы были, как и у наместника, оторочены мехом. На их шляпах с золотыми пуговицами и шнурками красовались, весело колыхались и на ветру развевались большие страусовые перья.

Было видно, что все это приближенные наместника, особенно один, с недовольным выражением лица; на нем был зеленый бархатный, шитый золотом камзол, черный бархатный плащ и черная шляпа с большими перьями. А нос у него напоминал ястребиный клюв, губы у него были тонкие, волосы рыжие, лицо бледное, осанка горделивая.

Как скоро отряд поравнялся с домом Катлины, она подбежала к бледному всаднику, схватила за узду его коня и, не помня себя от радости, крикнула:

– Ганс, любимый мой, я знала, что ты вернешься! Как тебе идут бархат и золото! Ты весь сверкаешь, ровно солнце на снегу! Ты привез мне семьсот каролю? Я вновь услышу орлий твой клекот?

Наместник сделал знак отряду остановиться.

– Что от меня нужно этой нищенке? – воскликнул бледный сеньор.

Но Катлина крепко держала коня за узду.

– Не уезжай! – повторяла она. – Я так по тебе плакала! Сладкие ночи, мой милый со мной, снежные поцелуи, ледяное тело. А вот и дитя!

Тут она показала ему на Неле, а Неле смотрела на него с ненавистью, оттого что он в эту минуту занес над Катлиной хлыст. А Катлина плакала и причитала:

– Неужто ты забыл? Смилуйся над своей рабыней! Возьми меня с собой! Убери огонь, Ганс, пожалей меня!

– Прочь! – крикнул он и так сильно пришпорил коня, что Катлина выпустила из рук узду и грянулась оземь. Конь прошелся по ней и поранил копытом ей лоб.

Тогда наместник спросил бледного сеньора:

– Вы знаете эту женщину, мессир?

– В первый раз вижу, – отвечал сеньор, – это какая-то сумасшедшая.

Но тут, подняв Катлину, заговорила Неле:

– Может, она и сумасшедшая, да я-то не сумасшедшая, монсеньор! Пусть я сейчас поем снегу и умру, – Неле взяла горсточку снега, – если этот человек не знал мою мать, если он не выманил у нее все деньги и если он не убил Клаасову собаку, чтобы вырыть из земли у колодца на нашем дворе семьсот каролю, принадлежавшие покойному.

– Ненаглядный мой Ганс, милый мой Ганс! – стоя на коленях, плакала ограбленная Катлина. – Поцелуй меня, и мы с тобой помиримся! Видишь, как у меня течет кровь? Душа пробила дыру и рвется наружу. Я сейчас умру. Не покидай меня! – Тут она понизила голос до шепота: – Ведь ты из ревности убил своего товарища возле гатей. – Она показала в сторону Дюдзееле. – Тогда ты меня любил!

Тут она обхватила руками колено всадника, потом поцеловала его сапог.

– Кто этот убитый? – спросил наместник.

– Понятия не имею, монсеньор, – отвечал всадник. – Эта тварь Бог знает что городит – не стоит обращать на нее внимание. Едем!

Собрался народ. Богатые и бедные горожане, мастеровые, хлебопашцы – все вступились за Катлину.

– Правосудия, господин наместник, правосудия! – кричали они.

А наместник обратился к Неле:

– Кто этот убитый? Говори правду, как велит Господь Бог.

Неле, указав на бледного всадника, начала так:

– Вот этот господин каждую субботу приходил к нам в keet – там он виделся с моей матерью и вымогал у нее деньги. Убил он своего друга Гильберта на поле Серваса ван дер Вихте, но не из ревности, как думает несчастная умалишенная, а для того, чтобы все семьсот каролю достались ему одному.

И тут Неле рассказала о сердечных делах Катлины и о том, что слышала в ту ночь Катлина, спрятавшись за гатями на поле Серваса ван дер Вихте.

– Неле злая, – твердила меж тем Катлина, – она грубо говорит со своим отцом Гансом.

– Клянусь вам, он клекотал орлом, чтобы известить ее о своем приезде, – сказала Неле.

– Лжешь! – крикнул дворянин.

– Нет, не лгу! – возразила Неле. – Сам господин наместник и все вельможи видят, что бледен ты не от холода, а от страха. Почему твое лицо уже не светится? Значит, у тебя уже нет того снадобья, которым ты мазался, чтобы лицо у тебя сверкало, как гребни волн при вспышке молнии! Все равно тебя, проклятый колдун, сожгут перед ратушей. Из-за тебя умерла Сооткин, ты разорил ее сына, сироту. Ты, видать по всему, дворянин, и ты приезжал к нам, бедным горожанам, и только раз за все время дал моей матери денег, а потом отнял у нее все до последнего гроша.

– Ганс! – говорила Катлина. – Намажь меня волшебной мазью и возьми опять на шабаш! Не слушай Неле – она злая. Ты видишь кровь? Душа пробила дыру и рвется наружу. Я сейчас умру и попаду в рай – там меня не будет жечь огонь.

– Замолчи, сумасшедшая ведьма! – крикнул всадник. – Я тебя в первый раз вижу и не понимаю, о чем ты говоришь.

– А все-таки это ты приезжал к нам с товарищем и сватал мне его, – снова заговорила Неле. – Ты отлично помнишь, как я отбивалась. Во что превратились глаза твоего друга после того, как я в них вцепилась?

– Неле злая, – твердила Катлина. – Не верь ей, ненаглядный мой Ганс! Она до сих пор сердита на Гильберта за то, что он хотел взять ее силой, но теперь уж Гильберт ее не возьмет – его съели черви. И Гильберт был некрасив – это ты, мой ненаглядный Ганс, красавец. А Неле злая.

Тут наместник сказал:

– Женщины, идите с миром!

Но Катлина не желала уходить от своего дружка. Пришлось силком увести ее домой.

А весь народ требовал:

– Правосудия, монсеньор, правосудия!

На шум явились общинные стражники; наместник приказал им не уходить и обратился к своей свите:

– Монсеньоры и мессиры! Невзирая на все те вольности, коими пользуется во Фландрии славное сословие дворянское, я принужден задержать мессира Иооса Даммана вплоть до того дня, когда его будут судить по законам и правилам, существующим в нашей империи, – столь тяжки выдвинутые против него обвинения, в частности – обвинение в колдовстве. Мессир Иоос, отдайте мне вашу шпагу!