Ревизор 2.0 - Марченко Геннадий Борисович - Страница 3

В промелькнувшем ландо он успел разглядеть только женское лицо, показавшееся ему довольно милым. Повозка пролетела по инерции метров пятьдесят, после чего кучер резко натянул поводья и повернул лошадей в сторону одинокого путника. Экипаж вновь поравнялся с Копытманом, уже другой стороной, и сначала Петра Ивановича одурманил аромат лаванды, а затем он узрел перед собой ту самую симпатичную особу на вид лет двадцати с небольшим. Хотя, возможно, истинный возраст перегнувшейся через свою спутницу прелестницы скрывало обилие пудры на её лице, из-под которой всё же пробивался здоровый румянец. Придавала шарм и родинка на щёчке, кажется, от природы. Одета модница была в батистовое платье ярких разводов с множеством оборок, облегающим лифом и перетянутой тонкой талией, широкой юбкой «колокольчиком». Высокую и замысловатую причёску укрывал капор с такими же кружевными по краю оборками. Рядом с девицей Пётр Иванович имел честь лицезреть вжавшуюся в стенку даму постарше, ряженую чуть скромнее. Обе, в свою очередь, с нескрываемым любопытством взирали на странника.

– Здравствуйте, – учтиво поздоровался инспектор, сделав движение рукой к голове, словно собираясь стащить с неё несуществующий цилиндр.

– Здравствуйте, сударь, – ответствовала особа, не сводя слегка удивлённого взгляда с мужчины. – Простите, мы с вами незнакомы…

– Копыт… Копытин Пётр Иванович, налоговый инспектор из Санкт-Петербурга, – непроизвольно вытянулся в струнку путник, одёргивая порядком изжёванный костюм.

Решение назваться созвучной, но всё же другой фамилией он принял в последнюю секунду, подумав, что ещё неизвестно, как тут относятся к представителям иудейской веры. Хотя к этой самой вере он имел самое опосредованное отношение, отметившись ещё восьми дней от роду обрезанной крайней плотью, тогда же случилось его первое и последнее появление в синагоге. В целом же Пётр Иванович был русским настолько, что ещё среди русских поискать. Даже внешность его больше напоминала физиономию какого-нибудь рязанского помещика…

– Тётушка, из самой столицы! – всплеснула руками молодая женщина, переглянувшись с попутчицей. Девица наконец села на своё место, и её старшая подруга смогла сесть прямо. – А к нам по какой надобности, сударь, если не секрет?

– Да-а… – развёл руками Копытман, не зная, с чего начать.

– Ах, не говорите, дайте догадаюсь сама! Вы к нам в N-ск по служебной надобности, на вас напали разбойники, кучера убили, лошадей увели, а вас ограбили, отняли деньги и документы, и теперь вы вынуждены добираться до N-ска пешком. Скажите, я права?

– Ну-у, в целом…

– Видите, Настасья Фёдоровна, я оказалась права, – снова повернулась она к спутнице и тут же вновь обратила внимание на инспектора: – В наших богом забытых местах уже несколько месяцев безобразничают на тракте разбойники, всё не могут их изловить… Ах, простите, забыла представиться… Елизавета Кузьминична Мухина, дочь N-ского уездного судьи.

Елизавета Кузьминична снова перегнулась через спутницу и протянула ручку, к которой Пётр Иванович соизволил припасть после некоторого замешательства.

– А это моя тётушка, Настасья Фёдоровна, – представила товарку девица.

Копытману и ей пришлось целовать руку, но уже через надушенную кружевную перчатку.

– Кстати, налоговый инспектор, но в каком вы чине? – всё не могла угомониться судейская дочка. – Платье на вас весьма необычного покроя, верно, пошито с заграничных образцов? Такие сейчас моды по вашей службе в столице? Вы наверняка коллежский асессор!

Копытман вновь развёл руками. При всей своей любви к истории он всё же не имел понятия, как идентифицировать свою должность по отношению к принятой ныне табели о рангах. В том, что он каким-то образом угодил в прошлое, Пётр Иванович уже практически не сомневался.

– Настасья Фёдоровна, я снова угадала! – обрадовалась Елизавета Кузьминична. – Значит, к вам должно обращаться ваше высокоблагородие.

– Хм… Ну… Должно быть, – обречённо пожал плечами Копытман.

– Ах, что же это я! – всплеснула руками девица. – Видно, что человек не в себе, а я его разговорами последних сил лишаю. Садитесь, ваше высокоблагородие, сей же час доставим вас на постоялый двор, я распоряжусь, чтобы вам выделили приличный нумер и накормили. Уже вечереет, и вы, конечно же, проголодались.

– Да уж, шесть вечера доходит, – пробормотал Пётр Иванович, непроизвольно бросив взгляд на циферблат своего хронометра.

– Какой оригинальный брегет! – воскликнула девушка. – Верно, в Европах многие такие уже носят, да и в столице, вероятно, тоже. А у нас, в провинциях, знаете ли, прогрэсс, – выделила она в слове букву «э», – совсем не ощущается… Да что ж вы стоите, сударь, садитесь к нам. Осип, немедленно гони к постоялому двору!

Поездка до постоялого двора, находящегося на окраине уездного города N-ска, заняла около получаса. За это время ни на мгновение не закрывавшая рот Лизонька, как к ней как-то обратилась молчаливая тётушка, уже порядком осточертела Петру Ивановичу, на все её вопросы он предпочитал кивать или мычать нечто неразборчивое, пожимая плечами.

«Однако, какая всё-таки дура, даром что симпатичная, – думал Копытман, глядя на выдающиеся прелести щебетавшего напротив него создания. – Впрочем, за последующие два столетия женщины не сильно изменились, стоит ли обвинять эту представительницу прекрасной половины человечества в словоблудии, коль она видит в этом смысл своего существования?»

Пётр Иванович в глубине души был немного философом, поэтому смотрел на окружавшие его вещи с точки зрения мыслителей прошлого, среди коих особенно почитал Шопенгауэра, сумевшего соединить рациональное с иррациональным. Копытман, случалось, козырял цитатами философа XIX века, но его заумные выражения по большей части не встречали у современников в веке XXI понимания, поэтому инспектор рискнул апробировать сию сентенцию в общении с попутчицей, благо момент для этого настал очень скоро.

– Ах, Пётр Иванович, вы даже не представляете, как иногда хочется вырваться из нашего болота в цивилизацию! – вздыхала Лизонька. – Балы, наряды по парижской моде… Вы ведь наверняка лицезрели самого государя императора?

– Ну-у, было как-то.

Тут Пётр Иванович если и покривил душой, то не очень сильно, потому что пусть не государя императора, но президента он всё же видел, хотя и издали. И тут же поспешил сменить тему, пока дело не дошло до более подробных вопросов.

– Знаете, Елизавета Кузьминична, как сказал немецкий философ Артур Шопенгауэр, «жизнь каждого, в общем и целом, представляет собой трагедию, но в своих деталях она имеет характер комедии». Или вот: «Воля – вещь в себе», – с самым серьёзным видом заявил Копытман. – Ведь именно она, наша воля, и определяет сущее, влияя на него. К чему вам эти балы и парижские моды, когда необходимо сосредоточиться на основных способах достойной жизни – искусстве, моральном аскетизме и философии. Шопенгауэр считает, что именно искусство способно освободить душу от жизненных страданий. К другим же надо относиться, как к самому себе.

– Настасья Фёдоровна, man chère, вы слышали?! Их благородие знакомы с философскими трудами европейских мыслителей!

– Да, причём он это сказал мне лично, – олицетворяя собой саму скромность, объявил Копытман.

Почему он произнёс эти слова, Пётр Иванович и сам не понял, видно, чёрт дёрнул за язык. Но судейская дочь просто взалкала продолжения.

– Не может быть! Расскажите, умоляю, ваше высокоблагородие, при каких обстоятельствах это случилось?!

– На водах в Баден-Бадене, где я отдыхал этой весной.

«Боже, что я несу, какой Баден-Баден, я там никогда и не был!» – с ужасом подумал инспектор, но праздновать труса было поздно.

– В Баден-Бадене?! О, как бы я хотела там побывать… Расскажите же, милейший Пётр Иванович, что это за место?! Я слышала, что оно пользуется несомненной популярностью у русских дворян, военных и интеллигенции.

– Да, соглашусь с вами, сударыня, наших соотечественников я там встретил немало, – важно кивнул Копытман.