Артамошка Лузин. Албазинская крепость
(Исторические повести) - Кунгуров Гавриил Филиппович - Страница 41

Вскоре они попали в сладкие ряды. Леденцы переливались разноцветным бисером, медовые лепешки, пастила ягодная, крашеные узорчатые пряники — кони, рыбы, птицы — лежали грудами. Чалык не мог оторвать глаз.

Артамошка позабыл все наказы отца: страсть хотелось поесть самому, а главное — угостить Чалыка. Он беспрерывно толкал в карман руку, но карман был пуст. Какой-то мужик-насмешник гаркнул ему:

— Ищи, ищи!

Артамошка очень обиделся, но сдержался.

Долго крутились они с Чалыком у сладких рядов. Видя, как уставился Чалык на пряники, Артамошка ютов был зверем броситься и схватить добычу. Но толстый купчина давно заметил их и не спускал с них зоркого глаза.

Артамошка постоял, подумал, твердо шагнул:

— Сейчас деньгу будем добывать.

Чалык не понял.

В это время к торговцу подошла баба в пышном сарафане, в ярком, как жар, платке; за юбку ее держался мальчонка и пальцем показывал на пряники. К удивлению Чалыка, баба подала купцу что-то совсем маленькое, кругленькое, будто желтую гальку с реки, и купец, извиваясь, и лебезя, подал ей целую пригоршню леденцов. Чалык спросил Артамошку:

— Какой камешек дала?

— То грош, — ответил Артамошка и с грустью добавил: — У нас и гроша нет.

Опять Чалык не понял.

Артамошка остановился в раздумье, потом хитро улыбнулся и быстро вышел из толпы. За ним побежал и Чалык. Артамошка привел друга к берегу реки. Желтой глиной разрисовал он ему лицо, то же сделал и себе, затем вывернул шапку кверху шерстью, нахлобучил ее на глаза, и они пошли. Не успели отойти и трех шагов от берега, как за ними с криком и улюлюканьем побежали ребятишки. Они прыгали, хохотали, дергали Артамошку и Чалыка за одежду:

— Смех идет!

— Хохот бредет!

— Улю-лю-лю!

— Фью-фью!

Чалык пугливо прижимался к Артамошке, а тот шел уверенно, подбадривая друга.

На базаре Артамошка выбрал место, где больше всего суетился народ. Вместе с Чалыком они сели, подобрав под себя ноги, Артамошка звонко крикнул:

— Эй, подходи! Чудо! Человек-птица! Дешево! Всего один грош! Нет гроша — давай что хошь!

Быстро скопилась кучка ротозеев. Они толпились, и хотя еще никакого человека птицы не было, многие ахали, удивлялись, а чему — и сами не знали. Артамошка решил, что время настало. Он встал, вытянул губы трубочкой и пронзительно засвистел, потом пустил трели, защелкал и наконец перешел на переливы нежные да грустные. Щуплый мужичонка в синей поддевке, высокой бараньей шапке не вытерпел:

— Птица, лесная птица!..

— Чудо! — удивлялась баба.

Артамошка вдруг резко оборвал и неожиданно закричал:

— Кар-кар! Ку-ка-ре-ку!..

Толпа лопалась от смеха.

— Ну и парень! — неслось со всех сторон.

Артамошка сорвал с головы шапку и протянул ее к стоявшим впереди:

— Грош! Грош!

Кто-то бросил первый грош. Звякнули еще два-три, а больше, сколько ни надрывался Артамошка, никто ничего не давал. Чалык взял у Артамошки грош, вертел его в руках, пробовал на зуб.

Сбоку крикнул пьяный мужик:

— Петухом! Страсть люблю петухову песню!

— Давай грош!

Мужик долго рылся за пазухой, пыхтел, сопел, наконец бросил грош в шапку Артамошке. Тот кинул вверх шапку, ловко поймал ее и крикнул:

— Райская птица! Доподлинно райская птица!

— Батюшки! — верещали со всех сторон бабы.

— Обман! — говорил мужичок с жиденькой бородкой. — Птицы той никто не видел, голос ее богу лишь слышен.

— Дурень, — перебил его рыжий парень, — не лезь! Пусть поет, он умелец!

Артамошка надрывался:

— За рай — грош давай!

В шапку сыпались монеты. Толпа напирала. Артамошка совал монеты за пазуху, толкнул ногой Чалыка, выпрямился. Кто-то приглушенно крикнул, сдерживая толпу:

— Тише! Духу набирает!

Толпа затихла, ждала. Артамошка оглянулся, потом потряс головой, громко заржал по-лошадиному, толкнул зазевавшегося ротозея в бок, шмыгнул в сторону, а за ним — и Чалык.

Толпа тряслась от смеха. Бабы плевались, голосили:

— Озорник!

— Безбожный дурень!

— Лови, лови его! — раздалось со всех сторон.

И завязалась свалка. Артамошка воспользовался этим, и они с Чалыком юркнули за угол лавки и скрылись.

— Вот те и райская птица! — хохотал рыжий парень.

— Райская-то, она ржет! — усмехнулся высокий мужик.

Бабы бросились на мужика:

— Чтоб у тебя язык вывалился, старый гриб!

Вокруг хохотали.

Артамошка и Чалык на реке смыли глину. Надели шапки и пошли на базар. Чем только не угощал Артамошка своего друга! Тот ел, чмокал губами и о всех кушаньях отзывался одинаково:

— Хорошо, сладко, но, однако печенка оленя лучше.

Артамошка даже сердиться начал.

Они подошли к обжорным рядам, где на раскаленных углях кипели котлы с мясом. Толстая торговка в засаленной кацавейке мешала деревянной ложкой варево. Густой пар клубился над котлами. Мясной запах пьянил. Чалык впился глазами в жирный кусок, который держала торговка на острие палки. Она выкрикивала:

— Баранина! Свежеубойная баранина!

Артамошка быстро сунул монеты, и они с Чалыком получили по куску горячей баранины.

Когда съели мясо, Артамошка спросил Чалыка:

— Сладко?

— Шибко сладко, однако печенка оленя лучше.

— Тьфу! — сплюнул Артамошка. — Затвердил: печенка да печенка!

И только сейчас он вспомнил наказы отца, засуетился.

Над толпой гремел голос зазывалы:

— На острожный двор берем! На сытое дело берем!

Кто погорластее, тот спрашивал:

— А кормежка какая?

— Кормим! — отвечал зазывала.

— А чарка?

— Не обидим!

— А деньга?

— Платим!

Зазывала шел, а за ним валили гурьбой бродяжки бездомные, беднота — босой народ, поодаль шли степенно люди с топорами за поясом — плотники, конопатчики, столяры.

— Никита Седой, шагай! Ты за старшину! — шумели мужики.

Артамошка рванулся в ту сторону, где выкрикивали имя Никиты Седого. Кое-как пробился он к Никите, а тот не разобрал, кто и зачем; видит — вьется непутевый парнишка, озорует, видимо, да как стукнет ногой Артамошку. Невзвидел тот света и зажал бок. Как ветер прожужжало над ухом:

— Не вертись меж ног! Не мешай мужикам!

Едва вынес Артамошка удар, но вновь забежал вперед, догнал Никиту Седого, стал подходить с опаской да с оглядкой. Видит Никита, что тот же озорник. Зверем метнулся он, сжал кулаки. «Ну, — думает, — я ж его проучу, этого озорника! Ишь, нашел над кем потешаться!» Никита был одноглаз, и мальчишки часто досаждали ему: возьмут зажмурят по одному глазу, идут за Никитой следом — мы тоже одноглазы, что сердиться!

Артамошка набрался смелости и, не доходя до Никиты, сказал:

— Сизые голуби прилетели!

— Что? — переспросил Никита.

— Атаманы молодцы… — ответил Артамошка.

Никита понял. Они с Артамошкой отошли в сторону.

— А это кто? — устремил на Чалыка свой единственный глаз Никита.

— То мой дружок, — успокоил Артамошка Никиту и зашептал.

Глаз Никиты то расширялся, то суживался, на скулах играли круглые желваки, вздрагивала широкая борода. Артамошка передал все. Никита взял Артамошку за руку:

— Я ж думал, ты озорной! Я в сердцах крут!

Артамошка потирал бок и молчал. Никита нагнулся к его уху:

— Передай Филимону: будет Никита в стане к ночи.

Артамошка и Чалык шмыгнули в толпу и скрылись.

Чалык всю дорогу приставал к Артамошке с расспросами. Тот едва успевал отвечать. Чалык спрашивал:

— Где те люди еды так много набрали?

— То они на кораблях привезли.

— А в корабли кто положил?

— То они купили в дальних местах.

Чалык не понял, обиделся:

— Они в сайбах чужих все брали? Худо это.

Артамошка усмехнулся:

— У них сайбы больше той горы, — и показал на огромный скалистый выступ.

Чалык от удивления даже остановился, уставился глазами на скалу:

— Кто им такие сайбы ставил?

— То людишки прохожие, топорных дел умельцы.

Опять Чалык ничего не понял. В голове его все перепуталось. Дружба с Артамошкой, плавание на стружках с ватажниками Филимона окончательно уничтожили в сердце гордого Чалыка страх и презрение к лючам. Не раз, лежа на грязных лохмотьях, не спал он, следил за мерцанием звезд на небе, за белым, как молоко, месяцем и думал: «Олени разные по тайге бродят: один белый, другой пестрый, один добрый, другой злой. Однако, и лючи разные…»