Святочный сон (СИ) - Тартынская Ольга - Страница 20

После трагической дуэли Коншин искал встречи с Дантесом, чтобы бросить ему вызов. Француза спасло лишь то, что он находился под арестом в Петропавловской крепости, а после был выслан за границу. Однако отчаянный ротмистр не успокоился, покуда не вызвал трех товарищей по полку, имевших дерзость в его присутствии выражать сочувствие Жоржу. Испугавшись безумного вида Коншина, кавалергарды тотчас принесли свои извинения и тем спаслись от дуэли.

Горский, натурально, сочувствовал другу и полностью был на его стороне. Потому не терпел, когда, случалось, его называли Жоржем. Неосторожного мог и на дуэль вызвать. Друзья знали об этом его свойстве и даже в шутку не оговаривались.

- Подскажи мне, братец, как быть? Сдается мне, я сам попал в ловушку, - после некоторой паузы обратился Юрий к другу.

- Полагаю, надобно отступить на прежние позиции во избежание потерь.

- Но не теперь! - горячо воскликнул Юрий, и Коншин вновь с любопытством посмотрел на него. - Завтра Рождество, у нас все расписано: детские маскарады, живые картины, катания, фейерверки... Без меня никак. Я первый зачинщик и исполнитель всех этих ребячеств.

Коншин смотрел на него во все глаза, едва не выронив чубук.

- Чудное дело! - воскликнул он наконец. - Что ни говори, без женских чар здесь не обошлось. Признайся, душа моя, кто она? Если не кузина, то, верно, сам предмет, ради которого все затевалось?

- Вольно ж тебе меня дразнить! - рассердился Горский не шутя. Чуть остыв, он продолжил: - Эта дама столь прекрасна и чиста, что рядом с ней невозможно помыслить дурное. Оставь свои гадкие предположения.

Коншин не обиделся на гневную тираду приятеля. Напротив, лицо его обрело вдруг томно-печальное выражение, что никак не шло к нему.

- Знавал я одну такую женщину... - мечтательно вздохнул кавалергард, - Мальчишкой влюбился в прекрасную, недоступную, замужнюю даму. Ручаюсь, она тоже была увлечена!.. Но не посмела...

Пришел черед Горскому с удивлением взглянуть на приятеля.

- Вот уж воистину чудеса! Мой Коншин был когда-то влюблен платонически?

Петруша подозрительно моргнул.

- Отчего ты не видишь во мне романтика? Я был таковым в двадцать лет.

- Что сталось с твоим кумиром? Растолстела, нарожала кучу ребятишек, сидит в деревне? -полюбопытствовал Горский.

- Она внезапно уехала, след ее простыл. Впрочем, я не искал. Вообрази, заболел горячкой, как нервная девица... Поднялся с постели излечившимся и трезвым. Однако прочь романтический вздор! И ты, брат, не впадай в сладкие грезы: просыпаться будет тягостно.

Юрий тихо улыбнулся откровениям друга. Такого Коншина он не знал. Горский налил в стакан вина из бутылки, которая стояла на ломберном столике возле Коншина, и медленно выпил, наблюдая за приятелем с теплой усмешкой. Они помолчали.

- Однако мне пора! - спохватился Горский.

Он переменил тонкий фрак на гадкий учительский сюртучишко и в таком обличье явился приятелю. Коншин захохотал:

- Ну, брат, ты штукарь! Веселее зрелища я не видывал!

Юрий погрустнел:

- Добром эти переодевания не кончатся, кабы не пришлось дорого платить.

Коншин хлопнул приятеля по плечу:

- Послушай совета старого гвардейца, брось маскарад и возвращайся поскорее домой. Мой отпуск закончится, а мы и не погуляли вволю. Каково это будет?

Горский задумчиво кивнул, завязывая ветхий черный галстук на своей могучей шее.

- Ты, право, рано бьешь тревогу. Гульнем еще. Однако дай обещание: когда будешь в свете, ни словом не обмолвишься о моих проказах!

- Князь, ты мог бы об этом и не просить, - с укоризной заметил Коншин.

Они пожали друг другу руки и расстались.

Соня гадала в Сочельник. Но перед тем она долго сидела за своей тетрадью и лихорадочно записывала свежие впечатления.

"Покуда Сашенька и Биби развлекали в гостиной Марью Власьевну рассказами о походах в магазины, я взялась наряжать елку. Дети уже спали. Лесная красавица распространяла вокруг свежий смолистый дух. Я подолгу держала в руках восковых ангелочков и фарфоровых куколок, вспоминала детство, любимый праздник в кругу семьи. Когда я была ребенком... Неужто когда-то я была ребенком? Мне мнится, что живу давно, гораздо более, чем есть. Отчего? Что было в этой длинной жизни? Много ли радости? Да, я любила Владимира...Он первый человек на свете, ради кого я жила. Что теперь? Почему мне мало этого? Отчего я грущу и томлюсь в каком-то нелепом ожидании?

Вот и теперь, на Рождество, я жду чуда. Жду, как Лиза или Катя. Они давеча грезили вслух о волшебных сундучках с множеством сладостей и кукол. Однако надобно поскорее нарядить елку и сложить подарки у ее подножья. Я привязывала нитками яблоки и конфеты, крепила свечки на ветвях и не заметила, как в залу вошел Дюваль, вернувшийся из своего воскресного отпуска. Я вздрогнула, когда он произнес:

- Разрешите вам помочь.

- Извольте, - ответила я, силясь скрыть волнение.

Я не знала, как быть с ним. Та страшная ночь, когда я сделала открытие, что он говорит по-русски, не давала мне покоя. Его странная связь с Биби... Самое малое, он шпион. О другом даже думать страшно. Что делает этот странный, опасный человек в нашем доме? Я никак не решаюсь задать снова все эти вопросы. Боюсь говорить о нем с Владимиром. Тот и без того недолюбливает Дюваля. Да Дюваль ли он? Верно, все это придумано. Кем? Для чего? Подозрения мучают меня, но теперь я решила прогнать их прочь. Сердце подсказывает мне, что скоро, весьма скоро все разъяснится.

Дюваль принялся рыться в ящике с елочными украшениями, и лицо его осветилось детской улыбкой. Я подумала, что француз, верно, переживает в сейчас то же, что и я. Мы посмотрели друг на друга и неожиданно рассмеялись. Дело пошло быстрее. Дюваль внес лестницу и забрался наверх, чтобы украсить елку Рождественской звездой. Я смотрела снизу и чувствовала, как замирает сердце от страха и волнения: что как лестница надломится под его немалым весом и он упадет? Дюваль благополучно спустился, навесив на верхние ветки игрушки и мишуру. Попросив у меня разрешения, он скинул сюртук и галстук, расстегнул жилет. Мой взгляд невольно отмечал, как тонка и белоснежна его сорочка, сквозь которую проглядывала богатырская грудь...Верно, я покраснела, потому что француз усмехнулся уголками губ.

Наши руки сталкивались не раз, и я чувствовала, как от всякого прикосновения словно электрические искры пронзают меня... Мы зажгли несколько свечек на елке, загасив все остальные. Вдыхая хвойный дух и наблюдая за миганием этих маленьких огоньков, мы любовались делом рук своих. Верно, разум мне изменил, коль скоро я каким-то образом оказалась в объятьях Дюваля...

Теперь, когда я пишу это, моя рука дрожит, слезы льются из глаз, все тело ломит, будто я больна. Впрочем, вполне может статься, что я больна лихорадкой. Не приснились ли мне эти объятья? Дюваль смотрел на меня с удивлением, словно не мог понять, как это вышло. Он наклонился, пытливо вглядываясь в мои глаза, а я пряталась от этого взгляда, уставившись на колеблющиеся огоньки. Я чувствовала, как пальцы Дюваля нежно скользят по моей щеке к шее, и умирала от счастья. Он наклонялся все ближе... Тут меня позвали, и мы отпрянули друг от друга, как застигнутые на шалости дети.

Я вбежала в гостиную, где Сашенька с Марьей Власьевной и Биби сидели за картами. Укрощая дыхание и смиряя сердце, я сколь можно спокойно спросила, что от меня надобно."

Соня закрыла тетрадь и невольно припомнила, что было после. Сашенька, глядя в карты, спросила взволнованную, запыхавшуюся кузину:

- Душенька, Марья Власьевна уговаривает меня вывезти тебя в этот сезон. Что скажешь на это?

- То же, что и всегда: пустое! Мое место здесь. Не к лицу мне скакать на балах с молодежью.

- Ну, матушка, рассудила! - возразила Марья Власьевна. - Если уж нам, старикам, не грех повеселиться на святках, что же тебе-то дома сидеть? Еще не стара ты, Сонюшка, чтобы запираться вовсе.