Жизнь - жестянка (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 27

После того, как Кондрат уходит, мама клещом вцепляется в меня. «Кто такой? Какие у вас с ним отношения? Что значит друг? Он же молодой мужчина, а ты молодая женщина!» Железная логика! Меня спасает только появление моей подруги Ирки с двумя младшими детьми. Палата тут же наполняется суетой, беготней и детским смехом. Мама торопливо простившись отваливает. Я всегда подозревала, что причина ее отношения ко мне в том, что она просто боится детей. Боится и не понимает, как ей с ними быть. С детьми же нельзя вести политические дискуссии…

Иногда мне ее жаль. Иногда жаль себя — ведь если бы она была мне хоть чуть-чуть ближе, если бы я ее хоть сколько-нибудь интересовала, я может и не попала бы в ситуацию под названием «Александр Петрович Борзунов». Кто знает? С Борзунова мысли мои по давно протоптанной тропинке переходят на Коршуна. И что это за семейка такая, оказывающая на меня какое-то фатальное влияние? То отец, то теперь сын.

Когда я осознала, что Коршун — сын Борзунова, у меня даже в глазах потемнело, так стало нехорошо. Долго приходила в себя, держа в трясущихся руках свидетельство о рождении Сергея, в котором черным по белому были прописаны имена и фамилии его родителей… Потом как-то свыклась с этим. Родственников ведь не выбирают. Да и потом, Борзунов развелся со своей первой женой, когда его сыну — кстати единственному сыну! — едва исполнилось пять лет. Яблочко недалеко падает от яблоньки только тогда, когда зреет на ней. А если ветку срезали, а потом успешно привили на другое дерево, то созревшее на ней яблочко, хоть и сохранит свой изначальный сорт, но будет напитано совсем другими соками… Сергей ведь не Борзунов, а Коршунов, и я очень надеюсь, что его отчим дал мальчику больше, чем биологический отец.

Но что это я? Коршуна рядом со мной нет и вряд ли будет. Если только в привычной роли малоразговорчивого соседа…

Ирка с детьми заскакивает ко мне совсем не на долго. У них в планах еще бассейн и изостудия. Так что через пятнадцать минут я уже предоставлена сама себе. Смотрю телевизор, что в обычной жизни не делаю практически никогда. Потом включаю скайп. Стрельникова в сети нет. Действительно что-то новенькое! Зато тут же начинает названивать Кристоф. Он в поместье, в которое бабушка планирует меня отвезти после выздоровления. С планшетом в руках он специально выходит из дома, чтобы по вебке показать мне окрестности. И правда очень красиво. На таком фоне самое то снимать фильм, в основе сюжета которого красивая любовная история времен рыцарей и прекрасных дам.

Жаль только, что нет уж ни тех, ни других. И любви тоже нет. «Любовь придумали мужчины, чтобы не платить женщинам». Это еще один старый анекдот, но очень жизненный. Правда недавно прочитала, что Всемирная организация здравоохранения пошла еще дальше. Любовь теперь объявлена болезнью и занесена в список человеческих хворей наряду с гриппом, кариесом и аденомой простаты. Чудо-доктора даже номер болезни под названием «любовь» присвоили, описали симптоматику и последствия, которые наступают для человеческого организма при отсутствии должного лечения. Почитала. У меня точно все налицо!

Проклятый Коршун! И где его интересно черти носят? Знает он о том, что со мной приключилось или нет?..

Опять разыгрывается фантазия. Вот он узнает о моих страданиях. Вот заливаясь горючими слезами и терзаясь мыслями о том, что мог меня потерять, мчится в Москву, врывается в мою палату, падает на колени и… И ничего. Одни швы в заднице и кое-где еще тоже!

Бабушка забирает меня из больницы, как только это становится возможным. Мой бедный организм, несколько оправившись от шока, дальше уже идет на поправку довольно быстро. Хотя до самолета меня везут как какую-нибудь древнюю старушку на раскладном инвалидном кресле. Но я себя утешаю тем, что просто залежалась. Вот поэтому-то в вертикальном положении и кружится голова.

Шарль опять-таки присылает за нами свой самолет. Поэтому дорогу до Франции я проделываю в условиях повышенного комфорта. Мы садимся в Париже, но только для того, чтобы дозаправиться и пройти необходимые при международном перелете формальности. Дальше наш путь лежит на север. Пилот аккуратно сажает самолет в небольшом аэропорту Туке. Полное его название — Ле Туке Опаловый берег (Le Touquet Cote d'Opale Airport). Вокруг городки, в само название которых входит слово «пляж»: Ле-Туке-Париж-Пляж, Фор-Маон-Пляж. Улочки, сбегающие к проливу Ла Манш тоже сплошь и рядом называются Пляж.

Но мы оставляем пляжную тусовку и толпы туристов в стороне. У трапа самолета нас встречает машина, и мы едем в сторону от центров местной жизни. Дорога вьется вдоль побережья. Затем сворачивает чуть в сторону. Морской берег теперь только угадывается справа за деревьями, а потом и вовсе теряется. Наконец машина сворачивает направо, и я вижу знак — частная дорога. Вскоре, подтверждая это, путь нам преграждают витые кованые ворота. Водитель лезет в бардачок, вытаскивает пульт, нажимает кнопку, и их створки словно бы нехотя начинают расходиться.

Улыбающийся и по-моему совершенно счастливый Кристоф встречает нас на пороге небольшого особняка. С удовольствием объясняет, что дому уже не одна сотня лет. Что кто-то из его предков получил его в подарок от одного из многочисленных французских королей. Он полон гордости и трепета, прекрасно помнит все имена и даты, все обстоятельства и нюансы, но я слишком устала с дороги, чтобы они могли задержаться в моей голове.

Он на руках легко относит меня в спальню, из окон которой видны прибрежные скалы и море. Обещает свозить на мотоцикле в Брюгге — до него отсюда рукой подать. Потом спохватывается:

— Конечно, после того как ты поправишься, Ксения.

Я улыбаюсь. Ободренный этим Кристоф склоняется ко мне и нерешительно целует. Я позволяю ему это. Вскоре он оставляет меня одну, и я откидываюсь на подушки. Ветерок доносит через открытое окно шум волн и соленый терпкий запах.

Сказка.

Или опять-таки декорация к кино (ну что поделать так уж заточены мои мозги!) под названием «Богатые тоже плачут». Вокруг все так хорошо — и дом, и комната, и вид из окна, и даже шикарный, кажется действительно влюбленный в меня француз. Но все равно почему-то хочется плакать. Однако по мере выздоровления настроение мое все улучшается и улучшается. Я много гуляю, когда погода позволяет — купаюсь. Мы играем с бабушкой в петанг, и я неизменно обыгрываю ее. Зато она раз за разом отставляет меня с носом в преферанс. Мы уже объехали все окрестности. Я за рулем, она с картой на коленях.

Кристоф улетел в Париж. У него работа. Бабушка рассказывает, что на нем все дела, связанные с фамильным бизнесом, управлением поместьями и фабрикой в Лилле, вполне приличным банком и даже газетой. Именно он сейчас финансовый центр, на котором держится достаток семьи де Ментенон.

— Стало быть и твой тоже.

Я возражаю. Какое я имею отношение к высокородному маркизу де Ментенон и его деньгам?

— Ты имеешь самое прямое отношение ко мне, дорогая. Этого достаточно.

Кристоф пересылает мне из Парижа мою мотоциклетную амуницию, визитку ближайшего мотосалона и кредитную карточку. На ней его подарок к моменту моего выздоровления. Еду на такси в Этапль и возвращаюсь уже своим ходом. На свежекупленной Хонде. Поначалу трушу и еле тащусь, но потом осваиваюсь. Дорога великолепна. Ее плавные изгибы позволяют по-настоящему почувствовать мотоцикл. Его мощное железное тело у меня между ног вибрирует и урчит — то ласково и томно, то яростно, зло. Закладываешь его в поворот и всем телом провожаешь это движение. Словно сложный парный танец полный силы и тягучей, тянущей эротичности. Прямые же участки так и провоцируют прибавить газу. Но я сдерживаю себя. В конце концов я ведь натуральная преступница — прав-то на управление мотоциклом у меня нет…

Впрочем, вопрос этот решается удивительно легко. Бабушка кому-то звонит. Потом мы едем к какому-то очередному «генералу». На этот раз французскому. Он тотчас вызывает к себе в кабинет кого-то рангом пониже. У меня быстро принимают какой-то, честно говоря, чисто символический экзамен, и вот я уже — законопослушный водитель мотокобылы.