Жизнь - жестянка (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 20

Тогда Кондратьев — явно Шляпник. Вон у него на лысой от регулярной стрижки «под ноль» башке как раз беретик имеется — краповый, предмет его особой гордости. Сейчас он, правда, почему-то надет задом наперед. Допился! Я… Я конечно маленький зверек соня, на которого привычно не обращают внимания до такой степени, что кладут локти как на подушку. Коршун — Чеширский кот. Улыбается с пьяной загадочностью. Бабушка же естественно — Алиса. Все кроме нее пьют как ненормальные. Вот только не чай…

Бабушка:

— Я их подловила, подпоила и пользуюсь моментом. Не хочешь присоединиться? Смотри, какие хорошенькие. Как на подбор…

Плюхаюсь в свободное кресло из ротанга. Закидываю ногу на ногу. Мужики видимо автоматически уставляются на мои коленки. Бабуля, пока они заняты созерцанием, наливает дорогим гостям еще по стопочке. Пьют они водку. И судя по звону бутылок на полу под столом, которые задевает ногой завозившийся в своем кресле Коршун, пьют давно. Ну, бабуля!! Это ж надо так ухайдакать троих здоровенных мужиков!

Сидим еще какое-то время. Нить беседы я уловить так и не могу. Видимо по причине ее отсутствия. Как гусь свинье не товарищ, так и трезвый пьяному — не компаньон. Встаю, чтобы сходить на кухню и налить себе еще вина — может удастся их хотя бы чуть-чуть догнать? Бабуля придерживает меня с укоризненным видом — в доме же полно мужчин, чтобы поухаживать за дамой. С пьяным гусарством вскакивает Стрельников. Однако ноги его уже держат очень плохо. При резком переходе из сидячего положения в стоячее он теряет равновесие и падает прямо на меня. Мы оба валимся в кресло из которого я только что встала. Я принимаюсь спихивать этого алкаша, но он не шевелится. Вот ведь надрался!

Под пьяный хохот Кондрата и Коршунова начинаю его тормошить изо всех сил и вдруг чувствую под пальцами что-то теплое и мокрое. Ничего не понимая подношу руку к глазам и в полосе света, который падает на террасу из окон гостиной, вижу, что ладонь моя перепачкана чем-то темным… И тут я начинаю кричать.

Мгновенно протрезвевшему Кондрату оказывается достаточно одного взгляда, чтобы понять причину моего визга. Как и Коршуну. Тот незамедлительно подхватывает бабулю под локоток и уводит ее вглубь дома. Мы с Кондратом тащим Стрельникова.

Нам навстречу из дверей дома уже мчатся бравые охранники.

— Оттуда.

Кондрат машет рукой вглубь сада, и мужики на ходу выхватывая оружие чешут туда со всей прыти. Мы же кладем Стрельникова на диван. Лицом вниз, потому что вся одежда у него на спине уже пропиталась кровью. Возникает Коршунов и быстро проходится по периметру гостиной, задергивая плотные шторы.

— Звони в скорую.

Звоню. Это уже становится скверной традицией — вызывать врачей и полицию к телу очередного Стрельникова. Может ему стоит задуматься о том, чтобы сменить фамилию?..

Кондрат не теряет времени даром. У него в руках откуда ни возьмись возникает нож, которым он ловко вспарывает одежду на спине раненого Егора.

— Воды и бинтов. А лучше всю аптечку тащи. Все, что есть.

Срываюсь с места. Как-то раз хохол, который строил мне навес для дров, болгаркой вскрыл себе руку так, что залил кровью все. У меня тогда не оказалось ничего, кроме полузасохшего пузырька йода. Пришлось рвать на бинты старую, но чистую простыню, которая была предназначена на тряпки.

Повезла его в местную больничку, но ничего путного из этого не вышло. Из кабинета, в который сидела грандиозная очередь, выгрузилась молодая и в свободное от работы время наверняка очень хорошенькая медсестра, окинула нас отвратительным презрительно-равнодушным взглядом и усиленно «акая» и гундося поинтересовалась.

— Мужчина-а. У вас там что-о? Шить нада-а?

Хохол мой закивал усиленно — шить было очень нада-а. Просто очень. Повязка из простыни, неумело наложенная мной, уже вся пропиталась бурой кровью.

— Тогда в другу-ую больницу езжайте. Нечем у на-ас. Кончилось все…

— Но вы хоть посмотрите…

Ушла… Даже не обернувшись… Типа: не слышала… А «другая больница» соответственно — в другом районе… И не факт, что там есть чем шить и вообще хоть как-то лечить…

С тех пор у меня дома всегда имеется полный комплект стерильных бинтов, марли и всего подобного. И куча таблеток. Но они сейчас, кажется, не понадобятся… Если только мне. Антидепрессанты! Где вы позабытые и позаброшенные?..

Взглянув на бинты, квадратные упаковки со стерильной марлей и какие-то средства для дезинфекции, которые я притащила, Кондрат одобрительно кивает. А потом принимается ловко колдовать над Стрельниковым, который к моему ужасу не подает никаких признаков жизни. Но раз Кондрат возится с ним, значит жив?..

Возвращаются хмурые и расхристанные охранники. Дышат тяжело, морды красные и потные.

— Ушел. У него, видно, мотоцикл за забором спрятан был. Только и услышали, как его движок в лесу среди сосен ревет.

Кондрат кивает не переставая бинтовать плечо Стрельникову. Один из парней начинает куда-то названивать, второй останавливается над распростертым на диване телом.

— Жив?

— Да.

— Твою-то маму… — начинает за моей спиной Коршунов и вдруг смолкает, словно подавившись — в гостиной появляется бабушка.

При ней никто никогда не матерится. При мне вот — запросто, а при ней — ни-ни. Хотя бабуля крепкое словцо ценит и сама другой раз припечатать может так, что любо дорого.

— Мальчики…

— Все в порядке, Виктория Прокопьевна.

— Да уж. Я вижу. Врачей вызвали?

— Да, конечно.

— Он?..

— Под таким наркозом, что наверно ничего и не почувствовал, — Коршунов нервно хмыкает.

— А я вот протрезвел совершенно, — уныло жалуется Кондрат, аккуратно завязывая узелок на спине Стрельникова. — Перевернем его на бок?

Мужики общими усилиями ловко укладывают Егора на здоровый бок. Теперь я вижу его лицо. Лицо как лицо. Слава богу. Бабушка — все-таки она великая женщина — приносит всем по чашке чаю. Потом усаживается на диван в ногах у раненого, словно оберегая его, и спрашивает:

— Кто-нибудь мне объяснит, что все это значит?

Горе-охранники отводят глаза. Кондрат только молча поводит пудовыми плечищами. Зато Коршунов рапортует коротко и четко:

— Кто-то совершил покушение на жизнь вашей внучки, Виктория Прокопьевна.

Я смотрю на него в немом изумлении. Сказанное им мне кажется какой-то несусветной чушью. Но никто из мужиков и не думает Коршуну возражать. Прокручиваю в голове все произошедшее — а ведь они могут быть правы. Если бы пьяный Стрельников не потерял неожиданно равновесие и не упал на меня, то с пулей в башке или в сердце сейчас бы лежала я. Бабушка тоже не спорит с очевидным. Более того, она уже все для себя решила.

— Ксения! Завтра же утром ты улетаешь со мной в Париж. Если нынешние мужчины в России годятся только на то, чтобы штаны протирать (охранники отводят постные взгляды), или снимать их перед дешевыми шлюхами (краснеет даже закаленный в боях Кондрат), то нам с тобой тут делать нечего.

Коршун стискивает зубы так, что мне кажется, они вот-вот начнут крошиться. Но при этом отвечает на бабушкин довольно жестокий выпад с прежней ледяной вежливостью.

— Если Ксения даст себе труд вспомнить, то подтвердит — я и мои друзья уже давно рекомендовали ей уехать.

— Но ведь история с продажей оружия уже вроде как закончилась… — блею я и вижу, как в очередной раз меняются в лице Коршун и Кондрат.

Бабушка поднимается, разворачивает меня к лестнице на второй этаж и молча уводит прочь. Уже из коридора слышу за спиной тихое чертыханье Коршунова и Кондрата, в голосе которого сквозит откровенное изумление:

— Нет, ну что за баба, а?..

Обычно эту реплику произносит Стрельников, но сейчас он лежит на диване без сознания и с пулей в спине.

Глава 7

Уехать прямо с утра нам не дают. Господа полиционеры, прибывшие на «место происшествия», ни о чем подобном и слышать не хотят. Бабушка берет в руки телефон и уже к вечеру все запреты преодолены. Париж встречает нас улыбкой Шарля, который прибыл в аэропорт, чтобы встретить бабушку лично. А кроме того чудесной, уже совсем летней погодой.