Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 35

Делюсь своими мыслями со следователем. Он все тщательно записывает, но потом только вздыхает. Пуля, застрявшая во мне, была выпущена из обычного «Макарова». Таких в ходу — тысячи. Табельное оружие, как ни крути. Так что вполне может быть, что стрелял и не Павел. Но я почему-то в это не верю.

С другой стороны сегодняшнее происшествие вполне может быть продолжением той самой истории у «Пилзнера», когда точно так же в меня стрелял мотоциклист. Вот только если с Павлом все очевидно, то что это за история — непонятно совсем. Может тот эпизод все-таки случайность? Или Павел соврал, когда говорил, что стреляли в меня, а не в него?.. Одни вопросы и никаких ответов.

Когда ко мне начинают пускать посетителей, становится веселее и не так страшно. Лежать наедине со своими мыслями совсем скверно. Приходит мама, которая тут же доводит до моего сведения, что все мои неприятности — следствие того, что я связалась не с теми людьми.

— А я ведь говорила тебе! Вот Илья Черненко недавно твой номер телефона узнавал. Такой успешный молодой человек, культурный. А ты все с какими-то…

Илья с шикарным букетом цветов появляется в моей палате, когда мама еще не ушла. С ним она добра и любезна, не то что с Федькой. Со значением смотрит на меня и оставляет нас одних. Пытаюсь убедить Илью, что ему оставаться рядом со мной элементарно небезопасно — совершенно непонятно, что происходит. Он негодует:

— Кто-то же должен тебя защитить, если наши правоохранительные органы не способны вообще ни на что.

Γерой… Штаны с дырой. Знаю: все, что он говорит — это просто слова, но слышать их все равно приятно. Мы, женщины, слишком часто выбираем, как позднее оказывается, «не тех» в первую очередь потому, что предпочитаем таких, которые умеют красиво говорить, и не замечаем тех, кто просто молча делает…

Следом за Ильей как обычно без предварительного звонка приезжает Ксюха. Потом появляется Стрельцов, который страшно ругается на меня по непонятно какому поводу. Кричит про то, что все бабы — дуры и все такое прочее. Оказывается я виновата в том, что не смотрю вокруг себя, хожу по всяким непонятным ресторанам с непонятными типами, которые тоже не смотрят вокруг себя, а потом, когда уже все равно поздно, даже не тружусь сообщить друзьям, что попала в больницу.

— Если бы твоя мама не позвонила, чтобы в очередной раз из меня душу вытрясти, я бы ни о чем и не знал!

В палате помимо меня ещё три молодые, веселые и совершенно озверевшие от больничной скуки бабы. Повезло — ни одной лежачей и храпучей старушки в маразме. После каждого появления в палате очередного мужика возникает стихийное обсуждение. Про Илью:

— Твой кавалер? Классный. Такой букет дорогущий. И часы у него, я такие на картинке в одном журнале видела… И вообще… Классный.

По поводу Стрельцова:

— А этот? Тоже твой кавалер? Женатый? Ну и что? Все они одним миром мазаны — так и норовят налево сходить. Не кавалер? Жаль. Хорошенький како-ой… Девчонки, а как он на Есенина похож! Да нет, не похож, Есенин наркоман был, а этот вон какой, плечистый и в штанах у него-о-о… О-о-о… У меня был один. Такой у него здоровенный был, что я в первый раз даже перепугалась. Говорю: «Давай я тебе лучше отсосу». А он: «Отсосать я себе и сам могу. Мне бы потрахаться…»

Ржут. Начинают по очереди вспоминать про то, «какой» был у того или иного мужчины, которые встречались им в жизни. Наконец, одна встает, сует ноги в тапочки и, подхватив из угла трехлитровую банку, уходит. Когда возвращается, понимаю что она хочет поставить в воду мои цветы.

— Спасибо.

— Да не за что, подружка. Помочь тебе чем? А то помню, когда правую руку сломала, вся жизнь кончилась. Ничего левой делать не могу. А у тебя ж тоже правая…

Улыбаюсь и отрицательно качаю головой. Пока действительно ничего не надо. Появляется Сашка. Этот даже особого обсуждения не удостаивается. Бабоньки инстинктивно чувствуют в нем «конкурентку» и награждают его презрительным молчанием. Зато Серджо, который завозит мне кое-какие вещи, о которых я просила Ксюху, опять производит фурор.

— Итальянец? Настоящий? Бли-и-ин… Никогда вживую не видела. Твой кавалер? Ах муж той, что недавно заезжала?

— Красивая пара. Только зачем же он так расписался-то? Руки аж синие… Модно? Ну не знаю… Слушай, Ань, а у него татуировки только на руках? Или где-то еще? На груди есть? А ниже, прямо там? Я в одной порнушке видела… Нет, понятно, что он муж подруги, но вдруг… А смотрит-то как! Чистый волк. Хищник. Я бы с таки-им… А то мой — тютя-тютей. Мешок с соломой. Слушай, Ань, а правда говорят, что с итальянцем в постели совсем не так как с нашим?.. Ну да, ну да, муж подруги, как же, помню…

Следом жду Федора. Ведь должен же он меня навестить! Но вместо него неожиданно появляется Γерой России полковник Приходченко. В своем краповом берете и форме он даже без орденов выглядит более чем внушительно.

— Ну привет, рыжая. Виктория Прокопьевна просила меня к тебе заглянуть при случае и развлечь в меру сил. На самом деле, думаю, хочет, чтобы я тебя успокоил. Но я этим, рыжая, заниматься не стану. Того, кто стрелял, не нашли, и думаю, не найдут. А это значит, что жить тебе теперь как на пороховой бочке. В пору бронежилет начинать носить вместо лифчика. Пока лежишь тут, думай, кто к тебе такие претензии иметь может. Кроме тебя, рыжая, никто это лучше не сообразит. Кому ты дорогу перешла?

— Никому.

— Никому. Ты, твою мать… Гмм… Извиняюсь. Ты, в общем, так сразу не отмахивайся. А то какая-то фигня, понимаешь. То ее похищают, то в нее палят, как в зайца в тире… Сильно болит? — вдруг спрашивает участливо.

— Не очень. Лекарств разных много дают.

— Пока да. Потом весело станет, когда их тебе сокращать начнут, чтобы не привыкала. А так повезло тебе. Повернулась ты под выстрел очень удачно. Так бы пуля-то как раз в сердце и вошла…

— Это вы меня так развлекаете или успокаиваете?

— А что? Правда ведь повезло… Ну ты тут давай, не хандри. Цветочки вон у тебя… Кондратьев приходил?

— Нет.

Молчит, отведя глаза. Вздыхает.

— Вцепилась в него, понимаешь, Маринка эта…

— Все-то вы, господин полковник, про всех знаете.

— Не про всех, а только про своих. Хороший же был бы из меня командир, если бы я не знал.

— Но в эти-то дела зачем вам?..

— Нос совать? Как раз в такие и надо. Не понимаешь ничего. А как боец в операции участвовать будет, как он воевать станет, если у него на душе пакостно и в семье, например, проблемы? У него мать в больнице, он, раз, и пулю глупую схлопотал, потому что не о том думал. У другого жена ушла, и он вместо того, чтобы просто вырубить там гада одного, взял и шлепнул его. Так что знать надо…

Расстаемся мы почти друзьями. Больше он на меня не рычит и во всех смертных грехах не обвиняет. Видимо, Виктория Прокопьевна тогда в аэропорту кое-что ему объяснила…

— Какой мужчина, — тут же, как только за Приходченко закрывается дверь, начинают стонать мои товарки по палате. — Ну настоящий полковник… А я люблю военных красивых, здоровенных… Нет, военные они незатейливые и прямые как шпала… А я очень даже люблю, чтобы как шпала, а то все больше как сосиска переваренная…

Вот ведь дурочки какие! Как сказал бы Стрельцов: «Кто про что, а вшивый про баньку».

Федька все-таки приходит, но уже совсем ближе к вечеру, незадолго до конца того времени, когда посетителей в больницу перестают пускать. Он тоже в форме, уже без палочки. Вернулся что ли на службу? Не рано ли? Как и полковник до него, интересуется не болит ли рана, а потом, выслушав ответ, почти слово в слово обещает, что дальше будет только хуже. Зато потом все очень быстро на поправку пойдет.

— Через месяц уже будешь как новая.

— Если меня за этот месяц все-таки не отправят на тот свет…

— Глупости не говори.

— Да не глупости это. Твой вон Приходченко велел мне бронежилет носить…

— Полковник был здесь? — удивление не помещается у него на физиономии.

— Был. И всячески пугал перспективами отправиться на тот свет раньше времени.