Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 25

— Но почему, если эти бумаги просто лежали в архиве, ими не заинтересовался кто-то раньше? Как получилось, что тот же мой дед не стал искать клад?

— Ань, — это уже Оспа. — Ну мозг-то включи. Кто бы позволил иностранцу что-то там такое искать на широких просторах СССР? Отсюда до Монгольской границы всего пятьдесят км. А в приграничные зоны, насколько я знаю, иностранцам вообще ход заказан был. Сунулся бы, его бы замели на счет раз!

Киваю. Прав. Потом, в девяностых, уже можно было и искать что угодно, и вывозить что хочешь, но дед умер, или уже не в силах был кладоискательством страдать, а Фридрих Унгерн, надо полагать, в ту пору семейной историей интересовался мало. Зачем история молодым? Вот когда начала подступать старость, сел разбирать бумаги, оставленные ему отцом. Сел и на свою беду нашел…

С этим понятно. Ясно и с Павлом, и с первой попыткой похитить меня, когда в заложницах по ошибке оказалась Маша. Но зачем было стрелять в меня на Тверской, возле «Пилзнер Урквела»? Об этом и спрашиваю. Гюнтер только таращит на меня глаза.

— Это вы что-то перепутали. Может не в вас, а в кого-то другого стреляли?

— Странно… Какая-то ерунда получается…

Оспа тоже недоумевает, причем опять по-русски:

— А ты что ль подумала, что это немчик твой? Не-е-ет. Как бы он без твоей особы до золотишка бы тогда добрался?

— А где, кстати, все?

— Здесь, неподалеку. Подобраться, правда сложновато. В том доме, где был штаб Унгерна, и в подвале которого он и соорудил тайник, теперь сельское отделение полиции располагается.

Начинаю смеяться. Оба смотрят на меня довольно-таки злобно. Гюнтер потому, что опять ничего не понимает, Оспа по другой причине. Но по-моему это великолепная шутка судьбы. Из разряда — близок локоть, а не укусишь.

— Ну и что вы в связи с этим предполагаете делать?

— Уже делаем, и ты нам в этих наших делах прекрасненько поможешь.

Понимаю, что он имеет в виду, довольно быстро.

Оказывается, дом в котором мы сейчас сидим, и который принадлежит глухонемому Фонарю, — расположен наискосок от бывшего штаба Унгерна, а нынешнего полицейского участка. Только улицу перейти. Или прокопать…

Объясняет Оспа это мне дорогой. А путь наш из сухой и уютной горницы лежит в подвал, в одном из помещений которого берет свое начало довольно-таки широкий подземный ход. Сделан он по всем правилам шахтерского искусства — потолок грамотно подперт деревянными столбами и досками в распор. Вот только ход этот пока что никуда не ведет.

— Еще метров десять копать. Ты этим и займешься. Не будешь копать — не будем кормить. Будешь копать плохо, и есть тоже будешь плохо. За ударный труд — десерт. Все поняла? Приступишь прямо с утра, а то я себе уже все руки сбил, блин!

На ночь меня запирают в какой-то задней комнате, в которой окна снаружи забиты досками крест-накрест. Здесь есть кровать, покрытая битым молью шерстяным солдатским одеялом. Подушка выглядит так, что я ее отправляю в угол комнатенки. На ней не то что спать, сидеть и то противно.

Матрац, правда, не лучше… Пропади оно все!

Утром невыспавшаяся и злая приступаю к трудам своим неправедным. И уже через полчаса выбиваюсь из сил. Это вам не на даче у Сашки вскопать грядочку, которую рыхлят и холят ежегодно. Здесь земля спекшаяся, глинистая. Лопата от нее так и отскакивает, откалывая какие-то жалкие кусочки. Может пусть уж лучше сразу убьют?.. Фонарь некоторое время следит за моими действиями, потом уходит и приводит за собой Оспу. Теперь и он имеет возможность полюбоваться на то, как «легко» у меня продвигается дело.

— Тьфу ты!

Отталкивает меня и сам берется за лопату.

— С такими темпами мы до осени копать будем. Ладно. Будешь тачку с землей возить. А потом пойдешь нам жрать приготовишь. Все поняла, фройляйн Унгерн?

— А что герр Унгерн в раскопках не участвует? Белы ручки боится ободрать?

В ответ только смотрит злобно. Значит угадала. Мой сводный братец (формально-то все так и есть!) предпочитает использовать наемный труд. Какое-то время действительно занимаюсь тем, что вожу туда-сюда тачку с землей, которую удается отколупать Оспе. Отвожу ее к небольшому подъемнику, за которым работает Фонарь. Куда уж он потом выкопанный грунт девает — непонятно. Может, на зло соседям ночами сельский колодец засыпает? Или делает каменистую горку для редких альпийских растений? Тогда, правда, получится не горка, а целый Эверест. Точнее Монблан, раз уж речь зашла об Альпах.

Впрочем и эти мои упражнения с тачкой сегодня не надолго. Вскоре Оспа отправляет меня готовить жратву под присмотром моего лже-родственника. В холодильнике — вселенская пустота. Но на полках в кладовке нахожу тушенку. Уже дело.

Картошка с тушенкой — что может быть лучше? Готовлю, как мне кажется, так, чтобы хватило и на обед, и на ужин. Но уработавшиеся Фонарь и Оспа, при уверенной поддержке хорошо отдохнувшего Гюнтера, уминают все за раз… Да-а… Вот что значит отсутствие опыта. В нашей с мамой семье мужчин ведь никогда не водилось. Даже и предположить не могла, что они столько едят!

После обеда все возвращаются на круги своя: Гюнтер — на диванчик, Оспа — к лопате, Фонарь — к подъемнику, я — к тачке. Заодно сообщаю Оспе, что жрать мне скоро будет нечего вне зависимости от качества моей работы. Продуктов-то в доме — тю-тю. Обещает, как только появится такая возможность, отправить в магазин Φонаря и просит составить списочек, что купить.

Как все по-домашнему, семейно…

Зато вечером мне уже без разницы, есть ли у меня подушка или ее нет, и как выглядит то место на матрасе, куда я кладу свое лицо. Я засыпаю как только тело принимает горизонтальное положение. Снится мне как обычно какая-то ерунда. Что Оспа лопатой откалывает от глиняной стены в тупике подземного хода комья земли, а когда я высыпаю их из тачки в подъемник-то это вроде бы уже и не земля, а золотые самородки. А потом золотой становится тачка. Я протягиваю руку, прикасаюсь к стене и из-под моих пальцев в глине начинают разбегаться золотые жилы. Царь Мидас отдыхает! Во сне вспоминаю, что он, к чему бы не прикасался, превращал это в золото, причем дело кончилось тем, что он дотронулся до самого себя и тоже стал золотой статуей. Всерьез (сон же!) размышляю как мне применить новообретенные способности, после чего целеустремленно пробираюсь назад по подземному ходу, чтобы как следует пощупать Оспу, но — увы! — просыпаюсь…

Будит меня Фонарь. Просто трясет за плечо и делает жест рукой — мол, поднимайся. Встаю и тут же валюсь обратно. Мое тело. Мое бедное непривычное к физическому труду тело. Мне кажется после вчерашнего у меня болит каждая мышца, каждая косточка и каждый сустав. Но разозленный Оспа, который вваливается в мою каморку, когда я долго не появляюсь на кухне, и слышать ничего не хочет.

— Скоро привыкнешь!

И ведь прав — через неделю полный рабочий день с тачкой в руках меня уже не убивает, а просто очень сильно утомляет.

Странное все-таки существо человек. Или это странная я? Знаю ведь, что после того, как ход будет прорыт, мы доберемся до тайника и воспользуемся моей кровью, как ключом, меня просто грохнут и оставят валяться в этом самом подземном коридоре, чтобы не копать еще и могилку. Знаю, и продолжаю день за днем помогать своим мучителям приближать момент моей же собственной кончины.

Но что я могу поделать? Саботажем мне никто заниматься не позволит, сбежать не удастся, убить или хотя бы оглушить троих здоровых мужиков я не смогу. Отравить? Я бы не побрезговала тем, что это по-бабски, мне не до понтов «настоящих мужчин». Да вот беда — и отравить-то нечем.

Что, интересно, сейчас творится в Москве? Мама, наверняка, в ужасном состоянии. Как бы в больницу не слегла, у нее ведь слабое сердце. На работе только и сплетен о моем исчезновении. Федор… Не знаю, что думает или делает Федор. Иногда позволяю себе помечтать. Представляю, как внезапно распахивается дверь, и в дом, в котором меня держат, врываются с оружием наперевес ребята в черных бронежилетах и шлемах. И Федька среди них. Это, конечно, полная ерунда.