Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 23

Немчик было начинает торопить его, знакомым каждому русскому: «Шнель, шнель». Но тот лишь дергает щекой, а в глазах его появляется нехорошая усмешка. Я вижу это совершенно точно, потому как его лицо, освещенное фонарем, у меня прямо перед глазами. Уже кое-что понятно. Немчик считает себя главным, но Оспа в этом вопросе с ним не согласен. Слушается до поры до времени, пока интересы совпадают, а потом… Иначе его реакцию на «шнель» немчика истолковать сложно.

— Ты пей, не торопись. И на нашего немецкого друга внимания пока что не обращай. Ему, небось, никогда не приходилось валяться с кляпом во рту несколько часов к ряду. А я, что это такое, знаю. Так что пей, фройляйн Унгерн.

— Меня Анна зовут. И не фройляйн я вовсе.

— Да я знаю.

— А вас как зовут?

— Умная девочка. Нас так и учили: если попал в плен, первое дело попытаться установить личный, человеческий контакт с захватившими. Им тогда тебя пытать и убить психологически сложнее будет. Но со мной не сработает.

— Тогда буду звать тебя Оспа. Твоего приятеля Фонарь. А немчик пусть так в немчиках и ходит.

Задеть его не удается. Лишь смеется, а потом волочет меня в дом. Успеваю увидеть, что это одноэтажное строение, но не изба, а скорее городская усадьба. Каменный цоколь, деревянный верх. Такие стоят, неизменно выходя фасадами на улицу, в маленьких провинциальных городках, куда ещё не добралась и, надеюсь, никогда не доберется «цивилизация» с ее квадратно-гнездовой панельной застройкой.

В горнице толкает меня за стол. Фонарь тем временем идет куда-то в другую комнату и возвращается с глубокой тарелкой. Помню, нам такие в детском лагере отдыха давали — белая, а по ободу мелкие синенькие цветочки. И краешек немного отбит… В тарелке картошка в мундире, а сбоку горка квашеной капусты. Рот у меня наполняется предательской слюной, я сглатываю, и он усмехается. В руках Оспы опять появляется нож. Он срезает веревки с моих рук. Но вместо того, чтобы слушаться меня, они плетьми падают вдоль тела. Совсем одеревенели. С тоской смотрю на своих мучителей. Фонарь молча разворачивается и снова скрывается где-то во внутренних помещениях дома, так что откликается на мой немой призыв опять-таки Оспа.

— Ничего, скоро отойдут. А ты пока с нашим иностранным гостем поговоришь. А то беседовать с набитым ртом — та-акой моветон!

Закатывает глаза и посмеиваясь отходит в сторону. Окликаю его:

— Оспа! А у тебя тоже краповый берет есть?

— Почему тоже?

— У того парня, что меня похитил, есть.

— У меня нету. Этой фигней спецназ страдает. У нас были… свои игрушки.

— А вот если к примеру вы с тем парнем в краповом берете схлестнетесь, кто победит?

На его лице появляется выражение презрительного превосходства, он уже открывает рот… И вдруг захлопывает его, разве что зубами не клацнув. Молчит несколько секунд, а потом качает головой.

— Втянула-таки в личный разговор. Зацепила за мужские понты. Молоде-е-ец. Только зря ты ко мне клеишься. Лучше, вон, на немчике практикуйся.

— Он — лох. Ты — профи. Если кто-то в конечном итоге и будет решать мою судьбу, то точно не он.

Отходит, усмехаясь. В дверях оборачивается. Читаю по его улыбающимся губам: «Умная девочка…»

Пока мы с Оспой болтали, руки мои действительно отошли. Сначала колоть в них стало так, что терпежу не было — даже раскачивалась, сцепив зубы, чтобы не заорать, а потом ничего. По крайней мере картошка из пальцев перестала выпадать.

Вилки-то и ножа мне, естественно, никто и не подумал давать.

Немчик появляется в горнице, когда мое пиршество в самом разгаре. Присаживается напротив. Следит за мной с таким выраженьем, с каким английский джентльмен по фамилии Киплинг следил бы за ужином индийского мальчика Маугли. Мне внезапно становится смешно. Гюнтер этот неуловимо похож на мою маму — в первую очередь, естественно, выражением острого снобизма на лице.

Смотрю на него, ни на минуту не прекращая двигать челюстями. Обычный парень, стройный, лет тридцати. Симпатичный. Волосы темные, как практически у пятидесяти процентов немцев (то, что все они голубоглазые блондины — чистой воды миф!). Личико чистенькое, руки явно не испорченные тяжелым физическим трудом. Решаю, раз уж сидим за одним столом, завязать светскую беседу.

— Увлекаетесь кладоискательством?

— Нет. Совсем нет. Отец вот увлекался. А я предпочитаю не искать, а находить.

— И как, получается?

— Возникли, знаете ли, непредвиденные трудности.

— Поделитесь?

— Чуть позже, быть может.

— Где мы сейчас?

Пожимает плечами и делает широкий жест рукой:

— В Забайкалье.

Мягко говоря — сюрприз…

— Как вам удалось меня сюда дотащить?..

— Частный самолет до Читы. Дорого, но надежно. Потом, как вы должно быть успели заметить, машиной.

— И как вы собираетесь переправлять меня через границу?

— Зачем это?

— Кровь без холодильника портится и перестает работать.

Сидит, жует губу, меряет меня суровым взглядом. Что съел? Знай, что твой секрет — это секрет Полишенеля.

— И все-таки не пойму, при чем здесь граница?

— Внешняя Монголия…

— Как и Внутренняя, меня совершенно не интересуют. Там пусть ищут клад барона дураки и романтики. Я не из их числа. Скажу вам больше: в моем распоряжении оказались кое-какие документы, которые недвусмысленно говорят о том, что он совсем не в монгольских степях.

Призадумываюсь. В том, что барон Унгерн зарыл свое золото где-то в Монголии — в так называемой Внешней или Северной ее части, той, что расположена между российской территорией и Китаем, не сомневается почти никто. Именно здесь он провел основную часть своего послереволюционного времени, именно здесь состоялись самые знаменитые бои его Туземной дивизии. Именно здесь он в конечном итоге попал в плен к красным. Некоторые, особо смелые говорят о том, что стоит поискать и во Внутренней Монголии, которая как отдельная автономия и сегодня входит в состав Китайской народной республики. Но там искать сложнее. Китай с его системой строжайшего контроля всего на свете — это вам не глухая безлюдная Монголия, в которой всем все пофигу.

А в России?.. В России, пожалуй, никто и не искал. В последние годы по крайней мере точно. Как-то было решено, что на широких просторах Забайкалья выгребли все ещё в ту пору, пока был поголовный бум поисков Золотого запаса Царской России, отправленного Колчаком в Сибирь и здесь же благополучно канувшего… А там, в отличие от такой мелочи, как клад барона Унгерна, поживиться, прямо скажем, было чем.

В соответствии с данными, опубликованными в последнее время, золотой запас Российской Империи в 1914 году оценивался в 3 млрд 604,2 млн золотых рублей и был самым крупным в мире. В пересчете на привычные нам сегодня доллары, но по тогдашнему курсу это было 5 млрд 626 млн долларов США. И по весу немало — 3600 тонн чистого золота. И ничего не нашли!

Но если речь идет не о Золотом Запасе целой огромной и богатейшей Империи, который везли отдельным составом по железной дороге сначала до Омска, а потом до станции Манчжурия, а всего лишь о золоте барона Унгерна, то вероятнее всего мы…

— Мы в Даурии?

— Вы действительно прекрасный специалист, фройляйн Унгерн.

Судорожно роюсь в памяти. Даурия… Огромный кусок территории Забайкальского края и Приамурья, расположенный на границе с Монголией. Между Яблоневым хребтом и рекой Аргунь. Именно здесь, в Даурии, куда Унгерн был направлен атаманом Семеновым, он провел почти два года. Здесь формировалась его Азиатская (или как ее иначе называют — Туземная) дивизия. Основой ее стала дружина монгольского князя Фушенги, который служил атаману Семенову. Его отряд состоял из харачинов — самого дикого и воинственного из племен Внутренней Монголии. Затем к этим конникам присоединились представители многих других народов, населявших Сибирь, Монголию и Китай — казаки, буряты, тибетцы, монголы, башкиры, корейцы.

В Даурии Унгерн установил настоящий феодальный режим с собой в виде единоличного управителя. Им же была введена здесь система жестоких наказаний и казней. Причем за явные или мнимые провинности казнили всех, независимо от рода и звания. Как результат в Даурии об Унгерне воспоминания остались самые мрачные. Печально известная Долина Смерти неподалеку от станции, которая и сегодня носит названия Даурия, буквально засыпана стреляными гильзами. Правда, справедливости ради, стоит сказать, что здесь приводил в исполнение приговоры не один только Унгерн. В 1937-38 годах тут немало поработали сталинские заплечных дел мастера…