Град огненный (СИ) - Ершова Елена - Страница 67

Ядвига Граевская.

Независимая газета 'Правда'.

Стоит ли говорить, что экспериментом 'Четыре' был я сам? Я, эксперимент, был в одной упряжке с ними, экспериментаторами. И на чьи плечи вина давила сильнее? Их судили. А я…

Торий считает, что я был наказан достаточно — за всю свою бытность васпой.

Я же считаю, достаточно никогда не будет.

Мертвые действительно заговорили.

Вторая газетная вырезка — мое собственное интервью. Там же напечатана моя первая фотография — настороженный, небритый и хмурый, с опущенным взглядом. А рядом — панна Граевская, коротко стриженная, решительная, с родинкой на щеке, держит в руках диктофон.

Я до сих пор задаюсь вопросом, почему первым журналистом, решившимся приехать в Дар, к васпам, оказалась женщина? Должно быть, мир действительно поменялся (иногда хочется написать — сошел с ума).

Мы встретились на нейтральной территории, на одном из мобильных пунктов недалеко от Помора. Встречу организовал Иржи, а на него, как на нашего связиста, вышел Торий. Особого желания встречаться с журналистами у меня не было. Но Торий сказал: 'Надо!'. И его поддержали Иржи, Пол и Расс. Они-то и сопроводили меня к месту встречи. И поддержка не оказалась лишней. Панну Граевскую тоже сопровождали двое вооруженных людей и фотограф. В такой теплой компании и произошел наш краткий диалог.

Интервью панны Граевской

Корр.: Васпы всегда были чем-то между суеверием и мифом. Что подвигло вас, наконец, открыться людям?

Ян: А вы считаете, у нас был другой выход? Наша Королева погибла. Наши Ульи разрушены. Нас преследуют, убивают, мучают в лабораториях. Но мы такие же разумные существа, как и люди. Мы были когда-то людьми.

Корр.: Вы хотите снова ими стать?

Ян: Мы хотим стать равными им.

Корр.: Чего вы ждете от такого равенства?

Ян: Мы хотим иметь право выбора. Делать то, что нравится нам. Жить там, где нравится нам. Просто жить. И хотим, чтобы наши пожелания учитывали и уважали.

Корр.: В обществе людей существует определенный свод правил, с которыми необходимо считаться. Например, убийство — это преступление и подлежит строгому наказанию. Как вы к этому относитесь?

Ян: Мы знаем об этом. Наш новый Устав адаптирован к человеческим законам. Например, мы отказались от убийства. Нам надоела война. Мы хотим жить в мире.

Корр.: Чем вы можете доказать свою лояльность к людям?

Ян: Тем, что не убили вас сейчас *смеется* На самом деле, мы стараемся влиться в человеческое общество. Мы лечим больных и помогаем немощным. Спросите в деревне Есенка — мы отвели реку в новое русло. Спросите в Малых Овражках — мы остановили лесной пожар.

Корр.: Благодарю, я обязательно побеседую с очевидцами. Но люди пока не готовы вас принять. Считается, что у вас превалируют хищнические инстинкты. Если будут разработаны медицинские и адаптационные программы, вы будете готовы принять их?

Ян: Мы готовы. Мы сделаем все, если это не будет угрожать нашей жизни.

Корр.: И напоследок вопросы личного характера. Скажите, в вашей жизни есть поступок, который вы хотели бы забыть?

Ян: Да. Первое убийство.

Корр.: Бывало ли вам страшно?

Ян: Нам страшно сейчас. Любые перемены пугают. Но мы готовы к ним.

Корр.: Вы лично?

Ян: Я в том числе.

Корр.: Хорошо. Тогда последний вопрос. Если бы жизнь повернулась вспять, и вы бы вновь оказались перед васпами, захватывающими вашу деревню, то — зная теперь, что вас ждёт, — снова сделали бы тот же выбор?

Ян: *пауза* Да. Безусловно. Я сделал бы.

Корр.: Почему?

Ян: Насекомые летят на свет. Кто-то должен был вспыхнуть для них.

22 апреля (среда)

Во время утренней пробежки я размышляю над всем, что написал за последние дни. И особенно — над интервью с панной Граевской. В какой-то степени я сказал ей то, что она ожидала услышать. Люди ждали подтверждения, что васпы безобидны, и мы предоставили им эту возможность. Но ключевым моментом для Перехода стали вовсе не наши усилия и не общественные движения, и не акции протеста против деятельности Шестого отдела. Ключевым стал государственный заказ.

Васпы никогда не были бы амнистированы, если бы это не стало выгодно правительству Южноуделья.

Всегда проще отвести внимание общественности от проблем внутренних, сконцентрировавших на проблемах внешних. Видано ли дело? На территории Южноуделья вражеская корпорация много лет вела тайные разработки! И над кем ставились эти чудовищные эксперименты? Над самой незащищенной прослойкой южноудельских граждан — над детьми! Скандал! Эта новость прокатилась по всей стране со скоростью лавины. Она же и стала решающей.

Сработали быстро.

Сошка помельче попала под трибунал. Рыбка покрупнее (вроде Морташа) сумела сорваться с крючка. Героев назначили быстро — ими стали идеалисты-ученые, вроде Тория. А васпы, в числе прочих жителей севера, получили роль жертв.

Ко всему прочему, выяснилось, что Южноуделью пригодятся сильные и неприхотливые работники, которые трудились бы вдвое больше, а получали — вдвое меньше, и не жаловались на судьбу.

Мы и не жалуемся — но лишь до момента, пока наши цели совпадают.

Настораживает другое: сейчас чаша весов склоняется в нашу пользу. Вот только весам свойственно колебаться.

Я долго не решаюсь продолжить записи. Хожу кругами по квартире, как запертый в клетку зверь. Курю. На улицу не показываюсь — нет желания ни для встреч, ни для разговоров. Моя скорлупа когда-то дала трещину, а теперь разваливается на части. И все, копившееся внутри — все воспоминания, все сомнения, вся боль — изливаются наружу. И я захлебываюсь ими. Обхожу письменный стол, будто раскрытая тетрадь — мой эшафот, а ручка — нож, которым нужно вскрыть собственную душу (уж лучше б горло).

И все-таки без этой записи история Перехода не будет полной. Я говорю о дне, обведенном в каждом календаре аккуратным красным кружком.

Двадцать шестое октября.

День, когда васпы покинули Дар.

В Поморе мы провожаем лето и встречаем осень. И вот наступает октябрь.

Леса редеют. С болот наползают туманы. Прихваченная инеем трава хрустит под ногами, будто яичные скорлупки. По вечерам из густой тишины доносится трубный рев — это воет зверь, чьи следы обнаружились на окраине заброшенного города. Иногда мы видим, как в отдалении кренятся и падают молодые сосны, но чудовище ни разу не показывается нам. Возможно, он также, как и Рованьский зверь, не любит мертвечину.

Каждый день прослушиваются новостные каналы. Время от времени приезжают журналисты. Ожидание тянется, будто осенний туман. И мы постепенно свыкаемся с мыслью, что скоро все закончится, и мы покинем Помор, как выросшие птенцы покидают гнезда. И это уже не кажется таким пугающим.

Но лишь до тех пор, пока на связь, наконец, не выходит Торий.

— Трех дней на сборы будет достаточно? — без предисловий спрашивает он.

И вся решимость куда-то улетучивается. Я цепенею, стискиваю пальцами микрофон, и кажется, что между мной и старенькой рацией пролегает пропасть.

Словно я всегда знал, что нужно сделать шаг, но считал, что этот момент настанет нескоро или не настанет никогда. А теперь меня настойчиво подталкивают в спину, и ветер омывает лицо, а впереди — только неизведанная чернота. И где она теперь, эта смелость?

— Хватит… и двух, — наконец, медленно произношу в микрофон.

И не сразу понимаю, что треск в наушниках — это всего лишь доброжелательный смех Тория.

— Двадцать шестое, — говорит он. — Этот день войдет в историю.

Он радостно желает мне удачи и отключается. А я еще какое-то время сижу, уставившись в облупившуюся стену. И нет никаких мыслей. А только одна пустота и ветер. Тогда я зажмуриваюсь и делаю последний шаг.