Град огненный (СИ) - Ершова Елена - Страница 44

Торий вздрагивает. Не его лице слишком явно проступает страх, потом возмущение.

— Нет! Вовсе нет…

Он отскакивает прежде, чем я успеваю замахнуться для удара. Хорошая реакция. Сразу видно: пошел на поправку. Тогда я хватаюсь за стек — и в ту же минуту слышу выстрелы.

"Атака!" — первое, что приходит на ум.

Но я ошибаюсь.

Спотыкаясь, ко мне бежит рядовой.

— Офицер Рон, — выдыхает он, — застрелен!

Застываю с поднятым стеком в руке. Выстрелы слышатся снова. Криков нет — в бою васпы молчаливы. Вместо этого издалека доносится топот бегущих ног — земля сотрясается, хрустко ломаются ветки. Забываю о Тории, разворачиваюсь и бегу тоже.

Я до сих пор думаю: на что они рассчитывали тогда? Горстка едва вышедших из тренировочных залов неофитов, бунт которых очень быстро подавили мои ребята и вовремя подоспевшие бойцы Расса. Я не запомнил имен бунтовщиков, не запомнил лиц. Зато хорошо запомнил Рона.

Стреляли на поражение. В голову. И я гляжу на него и вспоминаю солдата, чье лицо превратили в кровавую кашу при налете на Улей. Рон выглядит почти также. Как и у того безымянного васпы, мышцы еще сокращаются, руки дергаются, скребут по земле, колени сгибаются и разгибаются — нанизанная на булавку оса.

— Сделай что-нибудь… Сделай что-нибудь… — повторяю я Полу.

Словно он — Бог этого мира. Словно по щелчку пальцев можно повернуть время вспять, и тогда черная кровь втянется в раны, ткани зарубцуются, Рон поднимется, будто его потянули за нити, после чего, пятясь, приблизится ко мне и скажет: "Слышал? В Даре появился новый хозяин".

А потом, наверное, время помчится еще быстрее. Назад, мимо Нордара, мимо разграбленной деревни, мимо разгромленного приграничного Улья. Еще дальше — мимо лабораторий, Дербенда, Королевы, ученых, военных, налетов, пыток, крови, пота, слез, кокона…

…и вот в моей правой руке отцовский нож, а в левой — самодельный кораблик из коры. И маленькая девочка смотрит снизу вверх доверчивыми глазами и спрашивает:

— Все? Теперь все?

— Теперь все, — отвечает Пол. — Ничего не сделать.

И реальность возвращается. Сшибает с ног приливной волной. Я вижу, как судороги сводят тело Рона и упорствую:

— Он жив. Смотри.

— Нет, — говорит Пол. — Просто сокращение мышц. Рона хорошо отладили.

Он так и говорит — "отладили". Словно речь идет о механизме. И я продолжаю смотреть, как руки Рона беспорядочно шарят по земле, как тело выгибается дугой, словно пробует встать — но не может.

Рон не может умереть — потому что уже мертв. И я вдруг понимаю, что это и есть — самая страшная пытка для васпы.

Я сам расстреливаю бунтовщиков.

На показательную казнь нет времени. Желания тоже нет. Целюсь — но лиц не вижу. Только сгустки ненависти и тьмы.

— Проклятые преторианцы! — сипит один из зачинщиков. — Однажды вы все подох…

Спуск — и выстрел разносит голову.

Бунтовщики умирают быстрее, чем Рон: их еще не успели закалить в боях. А я повторяю про себя, что они — последние. Отныне я не дам умереть ни одному васпе. Ни одному. Никогда.

Той же ночью из лагеря сбегают двое. Мы их не ищем.

Третий день льет дождь. И третий день мы упрямо продираемся через тайгу по обозначенному маршруту. И не разговариваем друг с другом. Вообще.

Хуже злого голодного васпы — только мокрый злой голодный васпа. Пустота берет нас в оцепление, а дождь начисто смывает все краски, принося с собой апатию и тишину.

Васпы похожи на игрушечных солдатиков, у которых кончается завод: движения даются с трудом, глаза стекленеют, инстинкты притупляются, и мы только можем бездумно брести вперед. Наверное, если бы конечной точкой маршрута был не Помор, а одно из непроходимых западных болот — мы брели бы туда с не меньшим прилежанием.

На четвертый день я решаю слегка отклониться от маршрута и завернуть в одну из деревень, чтобы пополнить запасы продовольствия и топлива.

— Мы не выдержим битву, — первым нарушает наше негласное молчание Пол.

— Это очевидно, — отвечаю хмуро. — Мы слишком измучены. Нужен отдых. Но надо потерпеть. Отдохнем в Поморе.

— Не все хотят в Помор, — возражает Пол. — И не все хотят воевать. Многие хотят умереть. Вернуться в головной Улей и умереть там, где умерла Королева.

Мне нечего на это возразить. Я чувствую, что творится в лагере. И понимаю, что если надавить чуть сильнее — бойцы сломаются. Тогда не миновать второго бунта.

Поэтому я перешагиваю через гордость и иду к Торию.

Все это время он старается не отсвечивать, и ни разу не заикается по поводу бунта, расстрела или побега. Видимо, опасается, что я снова начну его пытать, расспрашивая информацию о Шестом отделе, ополчении или черт знает, о чем еще. Когда я подхожу — смотрит так, будто я пришел вырезать ему сердце.

— Нужна твоя помощь, — говорю я, и взгляд Тория из испуганного становится удивленным. — Люди создали васпов. Завели однажды наши сердца. И должны знать, как завести их снова. Сейчас мы гнием изнутри. Так сделай что-нибудь. Скажи им что-нибудь. Ты человек. Ты должен знать — что.

— А как насчет мирового господства? — осторожно интересуется он. — Что насчет армии монстров?

Его шпилька заставляет меня нахмуриться, но я говорю спокойно:

— Это сейчас не первостепенная задача. Нужно сохранить остатки армии. А потом — думать о создании новой.

— Многие уже не хотят воевать. Я ведь не могу их заставить.

— Знаю.

Торий размышляет, собирает лоб в морщины, и сразу становится похожим на того профессора, каким я впервые встретил его — несмотря на запущенность, неровную щетину и порезы на щеках: бриться ножом так и не научился.

— Покажи им личный пример, — наконец, выдает он. — Как всегда делали командиры. Только пример не убийства и насилия. Покажи, что с вами можно договориться мирно. Тогда не придется проливать ничью кровь, не придется терять бойцов. Успех войны заключается не только в умении планировать битвы, но и в умении вести переговоры.

— Снова белый флаг? — усмехаюсь. — Вспомни, чем это закончилось в прошлый раз.

— Просто не атакуйте, — предлагает он. — Уверен, если вы придете с добрыми намерениями, и люди вам отплатят добром.

Я не знаю, что он подразумевает под "добрыми намерениями" и не хочу узнавать. Но какая-то доля истины в его словах есть. Васпы действительно не раз договаривались с людьми и даже покровительствовали избранным деревням, охраняя их от разбойников и хищников в обмен за небольшую плату (вроде продовольствия, техники и женщин). Вести переговоры — моя прямая обязанность, как преторианца. Только теперь Торий предлагает изменить привычную схему. А я не возьму в толк — как.

Поэтому беру Тория с собой — на правах адъютанта. С нами идет комендант Расс и отряд из дюжины васпов.

Идем медленно, а дождь, как назло, усиливается. Мы промокаем насквозь. У Тория возобновляется кашель, и солдаты поглядывают на него с подозрением, но ничего не осмеливаются спрашивать, пока рядом я и Расс. Комендант угрюм и замкнут не меньше моего. Мне кажется, он тоже не верит в успех операции, но ослушаться приказа не смеет. Всем дана установка: не стрелять без моего сигнала. А я держу палец на крючке, и никакие увещевания Тория не заставят убрать маузер в кобуру.

— Стойте, — вдруг говорит Расс.

И сам замирает в стойке охотничьей собаки. Мы останавливаемся и прислушиваемся. Тайга шумит, хлещет ливень, смывая с ветвей отмершую хвою, потоком несет по краю оврага. И в шум дождя вплетаются голоса.

— …прямо сюда… главное, чтобы вода пошла… — доносятся чьи-то слова.

Ему отвечают неразборчиво. Но мы, пригибаясь, идем на звук. Лес редеет, черной раной проступает овраг, и уже можно различить, как на дне копошатся человеческие фигуры.

— Пустим по дну, — голос становится отчетливее, и я вижу, как один из мужиков энергично жестикулирует, доказывая что-то своему собеседнику. — То есть, всего и делов-то, что до оврага дорыть. А дальше она сама пойдет.