Град огненный (СИ) - Ершова Елена - Страница 34

— Не надо, Ян…

Она боится — но пытается остановить меня. Все равно, что пытаться остановить несущийся навстречу состав. Почему женщины в этом мире настолько глупы? Почему они считают это храбростью? Они не понимают того, что хорошо понимаю я: когда перед тобой хищник, жаждущий крови, единственно разумный выход — спасаться бегством.

Я замахиваюсь ножом, но ударить не успеваю. Торий хватает меня за предплечье, выкручивает руку назад.

— Лиза, беги, черт подери! — кричит он, и в голосе слышится неподдельный страх.

Рефлексы срабатывают моментально. Я разворачиваюсь и наношу ответный удар локтем по лицу. Торий отшатывается, а я бью его уже в живот. Если убийство — то, для чего я создан, почему я должен идти наперекор своей природе? Возможно, если я сделаю это — моя внутренняя тьма насытится, и не будет пожирать меня изнутри. Возможно, на какое-то время я буду свободен…

Торий снова пытается ударить, но я уворачиваюсь, взмахиваю ножом. Ткань на плече Тория расходится, и я ощущаю, как набирает силу знакомый медный запах — он больше не чудится мне, рукав рубашки наливается темной влагой.

— Ублюдок! — рычит профессор и наваливается на меня.

Я делаю подсечку и швыряю его на пол. Он падает, бьется затылком о край дивана. Я вижу, как по его плечам и груди медленно разливается липкая тьма. Он уже обречен, этот жалкий книжный червь. Я — жрец смерти. И сегодня я принесу своему божеству новую жертву.

— Ян… не надо… — вдруг говорит Торий. — Остановись.

Он еще борется. Он еще пытается укротить зверя, пробиться сквозь пелену моего безумия. Но я знаю, что спасения не будет. Слишком поздно что-то менять. И я улыбаюсь, от чего его глаза становятся совсем испуганными и темными.

— Никакого милосердия, — отвечаю я, как мне кажется, приглушенно и мертво — так мог бы говорить труп.

И взмахиваю ножом.

Лезвие подмигивает мне. Засохшие бурые пятна на нем — как синяки на мертвой коже. Я — такое же оружие, как и этот нож. Кто-то занес меня для удара, и я ничего не могу изменить. И ничего не почувствую, потому что разве может что-то чувствовать вещь? Но поврежденная рука начинает пульсировать и саднить, а сердце болезненно сжимается, словно в последний миг напоминает о том, что оно — все-таки бьется. И я замираю, как много лет назад перед своим первым убийством. Но если тогда за моей спиной стоял наставник Харт — то кто стоит за мною теперь?

Я оборачиваюсь, ожидая увидеть своего теневого кукловода. Или безымянного монстра, возможно, отдаленно напоминающего Королеву. Но за спиной никого нет. И меня, будто молнией, прожигает мысль: что, если никто не направляет мою руку? Не подталкивает в спину, не отдает приказы? Что, если все мои действия — это только мой выбор? И если я совершу ошибку — то я сам, а не кто-то другой, буду нести ответственность за нее?

Я смотрю на человека, распростертого передо мной — будто вижу впервые. По его щеке расползается гематома. Брови нахмурены, лицо перекошено отчаяньем, но в глазах нет ненависти. Несмотря на то, что я жажду его крови — в них нет ненависти!

"Однажды вас обрекли на смерть… теперь я предлагаю жизнь", — сказал он когда-то.

Единственный, кому есть до меня дело.

— Виктор, — произношу я, и Торий вздрагивает от моего голоса. Или оттого, что я называю его по имени.

— Позвони доктору, — продолжаю я, и удивляюсь, насколько чисто и просяще звучит теперь мой голос. — Его имя… Вени-а-мин. Номер на тумбочке. В коридоре.

Торий смотрит на меня выпученными глазами. Надежда в его взгляде сменяется непониманием.

— Звони, — повторяю настойчиво. — Скорее. Я не могу справиться сам…

Я поворачиваю лезвие, и профессор инстинктивно вскидывает руку, будто для защиты. Но я вонзаю острие ножа в собственную грудь — прямо над клеймом, знаком моей инициации. И инстинкт самосохранения берет верх — Торий вскакивает на ноги и бросается из комнаты. А я остаюсь и сильнее вгоняю лезвие. Оно вспарывает кожу, оставляя за собой влажный темный след и жжение. Тогда я думаю — возможно, мы зря отказались от пыток? Возможно, это единственный способ удержать чудовище внутри?

Я стискиваю зубы, дышу хрипло и болезненно. В ушах стоит звон. Комната качается в кровавом мареве. Тьма воет, как издыхающий от голода зверь — но что я могу предложить ей в пищу?

Не знаю, сколько проходит времени до момента, когда в коридоре снова слышатся шаги и голоса. В дверном проеме появляются смутные тени — я не различаю лиц, не понимаю, реальны ли эти фигуры или тоже чудятся мне? Но зверь уже чует добычу. Зверь готовится к прыжку.

Я перехватываю нож и пытаюсь сфокусировать взгляд, но все равно не могу разглядеть вошедших. Тогда я просто двигаюсь наугад.

Раздается негромкий хлопок. Что-то со свистом проносится в воздухе. Впивается мне в грудь. Я останавливаюсь, как марионетка, которую рванули за нити. Опускаю взгляд. Но почему-то все плывет перед глазами. Новый хлопок — и укус в шею.

Мои пальцы разжимаются, и нож падает на пол. Я падаю вслед за ним — но не чувствую удара. Вместо этого появляется ощущение полета — бесконечного полета во тьму.

Если я камень, выпущенный из пращи — возможно, пришло мое время упасть?

ЧАСТЬ 2

12 апреля, суббота (окончание)

Падать во тьму не так болезненно, как подниматься к свету. Чем глубже падаешь — тем страшнее подъем. Потому что там, на свету, отчетливее заметно твое уродство и твоя неполноценность.

Я разлепляю веки и долго не могу понять, где нахожусь. Полумрак скрадывает очертания предметов, комната полна теней — они ходят по кругу, разрезая отблески света искривленными плавниками, вздымают к потолку раздвоенные хвосты. И непонятно — то ли я в казарме, опомнившийся после пыток; то ли в избе Нанны, чудом выживший после боя.

— Он очнулся? — спрашивает кто-то.

Знакомый голос. В нем слышатся тревожные нотки. Страх? Нет. Скорее, волнение. Память начинает постепенно возвращаться, но тело неподвижно. Почему?

Шаги. Свет фонарика в лицо. Я рефлекторно моргаю, мир расплывается разноцветными кругами.

— Да, он в сознании, — произносят в ответ.

— Я… убил? — шепчу и облизываю губы. В горле сухо. Так хочется пить. Но это сейчас неважно. Это терпит. Главное — другое.

— Виктор… Лиза… живы? — настойчиво повторяю вопрос. Голова плывет. Слова не хотят складываться в осмысленные фразы.

— А как бы ты хотел? — ехидно отвечают мне.

Пытаюсь сфокусировать взгляд. Вижу бледное, искаженное нервной усмешкой лицо Тория. Он прижимает к щеке пакет со льдом. Губа распухла. Возможно, ранен, но не серьезно — иначе не стоял бы здесь.

— Лиза? — продолжаю допытываться я.

— Отправил ее домой на такси, — с прежней усмешкой отвечает Торий. Его голос звучит невнятно — видимо, из-за разбитых губ. — Не хотела меня оставлять, но как тебя бросишь? Кстати, не удивляйся разгрому на кухне: она все вверх дном перевернула, искала, чем бы тебя огреть, пока ты кидался на меня с ножом. Удружил перед симпозиумом, нечего сказать.

Торий отнимает от лица пакет — щека сильно опухла, на скуле синяк. Но в остальном, кажется, цел. Это успокаивает.

Я снова пытаюсь пошевелиться, но что-то намертво приковывает меня к кровати. Опускаю взгляд — широкие ремни перехлестывают мое тело, надежно фиксируя его в одном положении. Помню, так связывали меня в лаборатории. Так, должно быть, связывают и буйных помешанных. Что ж, зверя надо держать на привязи и в наморднике.

Замечаю рядом с собой штатив капельницы. Белесые трубочки свисают, как пустая требуха. Значит, успели накачать лекарствами.

— Вик, — говорю я, и Торий вздрагивает, наверное, оттого, что я произношу его имя на Дарский манер. — Ты звонил… в отдел по надзору?

Он отрицательно качает головой.

— Нет…

— В центр? — допытываюсь я.

— Только твоему доктору, как ты и просил, — отвечает он.

Я вздыхаю с облегчением, говорю тихое: