Кошачья история - Подольский Наль Лазаревич - Страница 10

Я без цели бродил по степи, пытаясь сосредоточиться и навести в мыслях порядок, но ни остановить их, ни придать им сколько-нибудь определенность не удавалось.

Город скоро очутился у горизонта, но меня не беспокоило это. Временами я без причины сворачивал, далекие лиловые горы возникали то впереди, то по левую руку, а порой и вообще исчезали.

Солнце, бывшее сначала в зените, заметно спустилось, но зной не спадал. Даже сквозь башмаки я чувствовал жар раскаленной земли. Воздух тонко звенел от голосов насекомых, немыслимым образом существовавших в этом безводном пекле. Слабый ветер медлительно, будто с трудом, шевелил массы нагретого воздуха, и казалось, вот-вот он совсем обессилет. Я подумал, как странно, что не хочется пить, и тут же почувствовал жажду. Взгляд везде упирался в жесткую линию горизонта, и я вынужден был осознать, что не представляю, где город.

Я направился на закат, к западу, чтобы добраться домой вдоль берега -- и действительно, через час вышел к морю.

Солнце плавало на воде лоснящимся красным пятном, иногда лениво сплющивалось и вытягивалось снова в овал.

Для купания это место -- я его знал -- было не лучшим на побережье, но сейчас привередничать не приходилось. От берега тянулась бесконечная отмель, и я долго шел по колено, а после по пояс в теплой неподвижной воде, прежде чем удалось добраться до границ прохладных слоев.

Ветер утих окончательно, но морская поверхность еще играла еле видными тенями, повторяющими рисунок исчезнувшей ряби. Под водой тени этих теней неожиданно обретали реальность, ложилсиь на песчаное дно и собирались в узоры, колдовские в своем непрестанном движении. Иногда это колыхание создавало причудливые видения -- чьи-то руки, глаза -- но они растворялись мгновенно, и их жесты, их взгляды, оставаясь неуловимыми, мучали вездесущностью. И чудилось, не я шел сквозь зыбкое мерцание подводного мира, а оно наплывало и пронизывало меня.

То и дело проплывали медузы. Растопыривши щупальца, словно одетые в кружевные брыжжи, важно раздувши разноцветные мантии и выставив напоказ свое праздничное убранство, они плавно скользили в разные стороны. В бессмысленной своей деловитости они напоминали придворных, разряженных и фланирующих по дворцу перед началом бала, напустив на себя от безделья озабоченный вид. Были тут и двмы в лиловом, и кавалеры в дымчато-серых камзолах, а иные зловещей строгостью походили на рыцарей в синеватой стальной броне, со шпорами и крестами на панцирях.

Постепенно в движении их появилась некая стройность, смысла которой я уловить не мог. Узоры на дне обрели ритмичную правильность и стали похожи на паркет с волшебным танцующим рисунком. Там, под водой, в мире бесформенности и бесцельного колыхания, наступал какой-то порядок. Медузы-придворные парами чинно перемещались над свечением паркетных узоров, либо, собравшись в группы по трое или четверо, лениво толклись на месте, будто не спеша о чем-то болтали. Казалось, они ждали чего-то.

Мне мерещилось, сейчас случится необратимое, что вот-вот начнется непонятный и дикий праздник, и внезапно подводный мир чудесным и страшным образом сольется с моим миром, и останется только он, бесконечно красивый и бесконечно чужой, и я навсегда стану одной из теней подводной вселенной, тенью, наделенной ужасным кошмаром -- памятью о предыдущей жизни.

Я закрыл на секунду глаза, чтобы избавиться от этого ощущения, и повернулся к берегу. Там, у самой воды, около низких скал, виднелась парочка, искавшая здесь, надо думать, уединения. Мужчина стоял, а женщина сидела на выступе желтой известняковой плиты и курила. Я пошел к ним как можно решительнее, чтобы избежать вероятнной неловкости.

Первым я узнал мужчину -- это был Юлий, с его плеча на лохматом шнуре свисала сумка. Женщина оказалась Леной, барменшей из ресторана. Ее черные волосы были распущены, и на фоне скалы, блекложелтой и ноздреватой, она выглядела неправдоподобно красивой, застывшей обложечной красотой, странной в живом человеке и вызывающей беспокойство. Курила она нервно, без удовольствия, и дым от ее сигареты не уплывал прочь, а повисал гирляндами в неподвижном воздухе, как бы нанизываясь на красноватые лучи солнца.

Юлий улыбался, и улыбка его была слишком щедро приправлена веселой беспечностью, под которой угадывалось напряжение. Я подумал уж было, что виной тому мое появление из воды, но приветливость в его голосе не казалась поддельной:

-- Мы узнали вас по одежде и решили дождаться, -- пояснил он, и я почувствовал, что принес ему какое-то облегчение, и теперь терялся в догадках, какое именно.

-- Да, -- подтвердила Лена, и в ее голосе тоже сквозила непонятная благодарность ко мне, -- мы уходим, обсыхайте скорее и пойдемте вместе!

Она протянула мне сигареты и терпеливо ждала, пока я изловчусь взять из пачки одну из них, не замочив остальные влажными пальцами. Я прикурил от ее сиареты и присел рядом с ней на камень.

-- Что вы делали там? Считали медуз или стихи сочиняли? -Юлий каждое слово, будто воздушный шарик, надувал беззаботностью, но они все равно не хотели лететь и бессильно падали на песок.

-- Нет, -- засмеялся я, стараясь попасть ему в тон, мой смех прозвучал глухо в знойном безветрии и повис где-то рядом, в фестонах табачного дыма. Говорить было боязно -- звуки, слова и фразы не улетали вдаль, они громоздились кругом, незримо, но плотно заполняя пространство. Тем не менее я продолжал столь же бодро:

-- Я глазел на подводное царство. Там готовится что-то наподобие бала! Медузы все вырядились и плавают очень важно -ждут кого-то, наверное, своего водяного принца!

Я надеялся болтовней развлечь их немного, но эффект был, напротив, неожиданный и неприятный. С лица Юлия исчезла улыбка, и на миг ее заменила гримаса раздражения, а следующая улыбка получилась довольно беспомощная. Он ничего не сказал, только взгляд его стал неподвижным, словно он что-то обдумывал, наскоро, но старательно, как шахматист, у которого истекает время.