Заметки на полях (СИ) - Криптонов Василий - Страница 11

Войдя в класс, я вдруг понял, что очень плохо помню своих одноклассников. Вообще не помню. Вот они стоят, замерли, смотрят на меня. Смотрят и думают: «С одной стороны — суицидник, а это страшно. А с другой стороны — со стихами и Катей так обделался — значит, надо стебаться. Так как же поступить с этим странным пацаном, который выглядит, как бог красоты и к тому же величайший писатель в мире?.. Есть в нём нечто от Пушкина и Аполлона сразу, и взгляд такой одухотворённый…»

А, вот, эту рожу я помню. Лучше, чем хотелось бы!

Я решительным шагом приблизился ко второй парте в первом ряду и мрачно навис над сидящим там блондином в наглухо застёгнутой олимпийке.

— Здорово, Гриша, как оно?

Гриша поднял на меня удивлённый взгляд. Ага, ага, знаю, я обычно тише воды ниже травы, и никаких у нас с Гришей пересечений не было ни разу. И тут вдруг. Ну что тебе сказать, пацан? Привыкай к неожиданностям, оно в жизни пригодится.

Я протягивал руку. И Грише пришлось её пожать.

— Здорово, — буркнул он. До чего же мерзкая рожа!

Я широко улыбнулся:

— А чего не встаёшь? Под себя наложил?

— Чё?!

Он попытался подняться, но зацепился за парту коленкой и только нелепо дёрнулся. Я улыбнулся ещё шире:

— Да не парься, я ж шучу, нормально всё. Ишь ты, здоровенный какой! — Левой рукой я хлопнул его по плечу. — Сколько подтягиваешься?

— Двенадцать, — ответил Гриша, совершенно сбитый с толку. Послать на х*й суицидника с нестабильной психикой он опасался — мало ли. Виноватым потом останется.

— Ого, красава, — кивнул я с уважением. — Я только раз. Чё нужно делать, чтобы стать таким крутым, как ты?

— Я? А, ну… Это…

Тут я краем глаза заметил движение и увидел, что в класс вошла Катя.

— Ладно, забей, потом поговорим, — оборвал я Гришу, который уже вот-вот готовился родить мудрую мысль.

За тем, как мы с Катей движемся навстречу друг другу, весь класс наблюдал, затаив дыхание. Катя явно чувствовала себя не в своей тарелке от этого внимания, хотя мне обрадовалась. Я буквально почувствовал, как у неё ускорился пульс, взгляд потеплел, щёки порозовели.

Нет, для страстного поцелуя на глазах у всего класса я ещё не достаточно оборзел. Пожалуй, отмотаем назад и начнём с начала.

— Привет, — сказал я. — Ты одна сидишь?

— Привет. Нет, я — с Леной… — Она обернулась и посмотрела на одну из парт среднего ряда.

— Точно? — расстроился я.

Замес заключался в том, что я понятия не имел, где сижу сам. В разные периоды жизни я сидел то один, то с кем-то, чаще всего — с Гошей. То учителям было плевать, и все рассаживались, как им было угодно, то вдруг начинали играть учениками в тетрис и постоянно всё перетасовывали по своему усмотрению.

— Я могу пересесть, — улыбнулась Катя.

— Слушай, отличная идея. Давай ты пересядешь — а я сейчас. Договорились?

Оставив удивлённую Катю, я подошёл к учительскому столу и уселся за него. К этому моменту в классе собрались уже почти все мои одноклассники, и они безмолвно смотрели, как я достаю из сумки блокнот, открываю лежащий на столе классный журнал и начинаю что-то переписывать оттуда.

— О, ты чё делаешь? — раздался голос сбоку.

Я медленно поднял взгляд и увидел Гошу, который только пришёл.

— Фамилии переписываю. И имена, — объяснил я.

— Зачем?!

— Чтобы убивать, Гоша. Чтобы убивать. Не задавай глупых вопросов. Иди садись, а то я тебе двойку нарисую.

— А почему на моём месте сидит Светлакова?

— Потому что нам с тобой нужно посидеть отдельно и проверить свои чувства. Ферштейн? Всё, вали, потом поговорим.

10

Насколько скучно учиться в университете, я помнил прекрасно. Но я умудрился напрочь забыть, КАК скучно учиться в школе! В универе можно было, на крайняк, поспать, или почитать чего-нибудь, разложив на коленях. Здесь же было такое чувство, как будто сидишь посреди поля боя в окопе. Над головой то и дело бомбы свищут, пули жужжат. И надо не только грамотно прятаться, но ещё и в тему отстреливаться, чтобы враг не увидел в тебе лоха, который не умеет воевать.

И всё это время не покидала одна простая мысль: господи, ну на хера мне это счастье, а?! Даже присутствие рядом Кати не сильно доставляло. Толку-то, когда такое творится!

Я заглянул к ней в тетрадку, игнорируя Екатерину Михайловну, которая, плюясь гадючьим ядом, блажила на очередного обсирающегося у доски недоумка. Катя писала ровным красивым почерком и, насколько я мог судить, писала правильно. В принципе, складывать-умножать дроби — большого ума не надо.

— Ковалёв! — визгнула на меня Михайловна.

— Я! — вскочил я на ноги, вытянувшись по стойке смирно.

Класс тихонько заржал. Коротенько так, чисто чтоб галочку поставить: ржали, мол. Дольше на занятиях у Михайловны ржать было опасно для жизни.

Секунду мне казалось, что Михайловна не выдержит и скажет что-то про головку от известного органа, но она ограничилась тем, что потребовала выйти к доске.

— Ишь ты, сидит! — прокаркала она, пока я шёл к доске, изгвазданной мелом. — У Светлаковой прям спит в тетради!

— А он у неё не только в тетради спит! — сдавленным голосом высказался какой-то отважный самурай, презревший самое смерть.

— У-у-у-ух ты ж, ка-а-ак! — с невольным восторгом протянул я и медленно повернулся на голос. Фигасе: чувство юмора в восьмом классе! Да ещё какое — с подтекстом!

— Игнатьев! — завопила Екатерина Михайловна. — Встать!

Коля Игнатьев — длинный, нескладный парнишка, который, тем не менее, ходил в «авторитетах», нехотя поднялся. Я смерил его взглядом. Здоровенный, зараза. На такого лучше с арматурой выходить. Один на один — без шансов, уроет. Я сегодня в ду́ше хорошо себя рассмотрел и пообщупал. Вы**ываться, прямо скажем, особо нечем.

Однако честь дамы нужно защитить. Вотпрямщас, в срочном порядке, пока Михайловна надувается, готовясь разразиться яростным визгом в сторону Игнатьева. Класс уже не ржал — все просто усохли разом, вцепившись мышцами анусов в стулья, даже не надеясь, что буря пролетит мимо, и малодушно рассчитывая хотя бы жизнь сохранить, а уж руки-ноги — хрен бы с ними. Кате было хуже всех. Она отчаянно покраснела. Н-да, ситуация…

Ничего умного мне в голову так и не пришло. Поэтому я захлопнул учебник и прицельно метнул его в Колю. Попал — лучше не придумаешь — корешком прямо в рожу эту дебильную. А пока он охреневал — не столько от удара, сколько от неожиданности, — я сказал:

— Не смей, твою мать, глумиться над чувствами, до которых тебе — как до принципа неопределённости Гейзенберга!

Сказал — и собой загордился. Пусть будущее у нас и дурацкое, но там, благодаря интернету, даже первоклашкам, по-моему, уже стрёмно не знать про Гейзенберга, Шредингера, квантовые взаимодействия, теорию струн и прочее. Это сейчас, в самом начале двухтысячных, быть тупым считается почётным. И Коля — эталон. Скоро (если уже не) «Бумер» выйдет и поднимет у таких вот дегенератов эрекцию, которая после «Бригады» стала было увядать. А до винрарного «Глухаря», где всю эту мразоту тупую отстреливают и сажают, ещё пилить и пилить нашей цивилизации…

— Ковалёв! — тут же переключилась на меня Михайловна. — Эт-т-то что за выходки?!

Она уже просто перекипала. Взяв указку, как уголовник — заточку, она в два шага приблизилась ко мне, опасно полыхая глазами сквозь стёкла очков. Я готов был обосраться, но язык сработал быстрее, чем мозг, или прямая кишка:

— А я щас в окно выпрыгну!

Михайловна замерла. Михайловна побледнела. Я совершенно случайно угодил ей в такое наиболезнейшее место, что аж самому плохо стало. Тут нужно немного предыстории, которая как раз всплыла у меня в памяти.

Помните, наверное, про Римского? Ну, того пацана, которого нашли повешенным в прошлом году? Так вот, там, как я уже говорил, история мутная была и всяких противоречивых свидетельств набралось немало. Среди прочих слухов и сплетен ходил и такой. Аккурат перед трагедией у Римского вышел с Михайловной конфликт — двойку она ему поставила и исправить не дала. Он просил, просил — она его послала. И вот он ей и говорит: «Я тогда пойду — повешусь!». А она, в присущей ей доброжелательной манере, сказала: «Иди!». Он и пошёл… Михайловна и вправду долго после того случая ходила, как коромыслом отхераченная…