Стальные небеса (СИ) - Котова Ирина Владимировна - Страница 96

Осталась позади лестница, хлопнула дверь наших покоев, заскрипела дверь спальни. Затрепетали от сквозняка занавески. Простонал что-то Люк, пытаясь стащить с меня платье, выругался, нащупав наконец молнию на спине.

Я рвала, дергала на нем рубашку — потому что не могла расстегнуть пуговицы. Кое-как справилась с одной, с другой. Близость его тела и невозможность прильнуть, почувствовать всей кожей доводила меня до неистовства.

— Сними, Люк, — почти умоляла я, — сними.

Он снял. Мое белье. Расстегнул бюстгальтер — потяжелевшая грудь заныла, выскользнув из чашечек. Стянул по бедрам трусы — я переступила через них прямо в туфлях — и начал снимать свою рубашку, рассматривая меня посветлевшими глазами с вертикальным змеиным зрачком. Во рту Люка мелькнули клыки, и я, свистяще выдохнув от возбуждения, снова прильнула к нему, к его губам, чувствуя, как царапает язык, и трясущимися руками пытаясь расстегнуть его ремень.

И он с шипящими ругательствами подхватил меня одной рукой под ягодицы, заставляя обвить его ногами, и понес к кровати, ухитряясь и целовать, и сминать мою грудь, и ласкать ее языком, и шептать что-то порочное, жаркое.

— Детка… какая ты красивая… я сейчас подохну, если ты еще раз потрешься так…

И я терлась, и целовала его, и выгибалась от его ласк, и в голове не было ни одной мысли. Ни единой.

У кровати он остановился, опустил меня на нее, тяжело дыша, и вдруг сделал шаг назад. Я непонимающе смотрела на него.

— Трусишь? — спросила я насмешливо и сипло, приподнимаясь на локтях. Погладила себя по груди, которую он только что с такой жадностью облизывал, тряхнула волосами.

Люк выдохнул, покачал головой.

— Боюсь навредить тебе, — прохрипел он. — Не стоит ли… спросить у доктора Кастера?

Я засмеялась. Возбужденный и озадаченный Люк — та еще картина.

— Какие мы стали сознательные, — прошептала я, поднимаясь.

— Сам поражаюсь, детка, — усмехнулся он, наблюдая за мной горящими глазами.

— Мне кажется, я знаю, как это исправить. — Я подхватила с будуара шкатулку с драгоценностями и, открыв крышку, с размаху, веером высыпала их на постель. Шкатулка со стуком полетела на пол.

Люк тяжело задышал. Облизнулся.

— Кто-то упрямится? — удивилась я хрипло, высыпая на кровать одну шкатулку за другой.

Он сглотнул, дрожащей рукой потер себе шею. На мгновение прикрыл веки.

Я забралась на кровать. Легла спиной на впивающиеся в тело украшения. Сгребла что-то в горсть и, глядя только мужу в глаза, ссыпала себе на грудь.

Люк зашипел, вздергивая голову. По телу его пробежала дрожь.

— Марина… — прохрипел он беспомощно. — Черт… как я скучал по этому безумию, детка…

— А по-моему, ты все еще трусишь, — прошептала я, вставая на четвереньки и подползая к краю кровати. Коленям и ладоням было больно, но это только больше возбуждало меня. И Люка. Он смотрел уже с той жадностью, которая лишь на шаг отделяет от прыжка в бездну. И когда я пальцем поманила его к себе, он сделал шаг, другой, встав вплотную к постели, — а я поднялась на колени и обхватила его за шею, чтобы снова поцеловать.

— Марина, — сказал он сипло, задирая голову, сжимая кулаки, — я царапала ногтями его грудь и бедра, я покусывала его соски. — Я с ума сейчас сойду… как мне уберечь тебя?

— Кажется, — вкрадчиво ответила я, спускаясь на пол, обходя его и заставляя повернуться спиной к кровати, — я знаю, что нужно сделать.

Он усмехнулся, и я, сладко поцеловав его в губы, изо всех сил толкнула его в грудь. А когда он упал спиной на кровать — забралась сверху. Склонилась, глядя в его безумные глаза, потерлась об него, закусив губу и чувствуя, как он меня заполняет, — и тут он не выдержал, застонал, задвигался снизу, схватив меня за бедра и заставив вспомнить, как же это невозможно остро и безумно хорошо — любить такого, как Люк.

Громкое дыхание. Взгляд глаза в глаза. Испарина, покрывшая наши тела. Поцелуи-ласки и поцелуи-укусы.

Медленное, тягучее раскачивание — и мечтательная полуулыбка на его губах. Почти ожесточенная скачка — и его хрип, и жилы, очерчивающие напряженную шею, и засиявшие мягким светом глаза, и мой всхлипывающий шепот: "Люк, Люк, Люк"

Близость наша была громкой, влажной, очень порочной и земной — и в то же время настолько бережной, полной такой сокровенности, что у меня дыхание перехватывало.

Мы рассказывали до боли переплетенными пальцами, как невыносимо, бесконечно нужны друг другу. Просили прощения самыми интимными прикосновениями, покорностью и открытостью. Вжимаясь кожа к коже, узнавали по перестуку сердец, что так будет всегда — до конца веков я принадлежу ему, а он — мне, и ничто этого не изменит. И отступал страх: не было ему места в нашей лихорадочной, жаркой любви.

Мы отдыхали на ложе из драгоценных украшений, горячих и скользких от наших тел, вымотанные, расслабленные, пьяные от прошедшего удовольствия; легко касались друг друга, что-то бормотали нежное, глупое, смеялись — и вдруг ласки снова становились требовательнее, а дыхание — чаще, и непонятно, кто первый тянулся к другому, чтобы утолить вновь проснувшийся голод.

Я, не в силах пошевелиться, улыбалась в потолок, раскинувшись на кровати, а муж лежал, повернувшись на живот, и легко гладил меня под грудью. Мышцы мои мелко дрожали, волосы были влажными, и при этом тело было так расслабленно, будто я махом выпила пару бутылок лучшего в мире солнечного вина.

— В браке определенно есть свои плюсы, — едва слышно пробормотал Люк.

— Угу, — отозвалась я, жмурясь.

— Мне еще никогда не было так легко, детка. — Голос его был таким сонным и умиротворенным, что хотелось смеяться.

"И мне", — попыталась сказать я, но язык не ворочался. Я вся была полна упоительного, теплого счастья, и страшно было двинуться, чтобы не потерять это ощущение.

Но тело остывало и все сильнее ощущались украшения под спиной. Я с усилием повернула голову — Люк дремал и лицо его было спокойным и мирным. Кольцо с крупным изумрудом впивалось ему в плечо, из-под груди виднелось сплетение ожерелий, но мужу это ничуть не мешало.

Я поерзала, повернувшись на бок, кое-как отгребла из-под себя браслеты, колье и кольца, обхватила Люка за руку и замерла, рассматривая его. Спать не хотелось — и я могла бы лежать так вечность, если бы через какое-то время организм не напомнил, что, кроме телесных радостей, есть и телесные нужды, и надо заставить себя встать.

Когда я вернулась, успев ополоснуться и вдоволь насмотреться на красные отпечатки украшений на моей коже, Люк, обнаженный, стоял у окна. По обе стороны от него занавески трепетали от ветра. Оглянулся — я подошла, и он обнял меня. От него пахло потом и нашей близостью.

Небо было чистым, и мы смотрели поверх зеленого леса и крыш прибрежного городка на синее-синее море, спокойное, мирное.

Так мирно было и у меня на душе.

— Я хочу, чтобы таким был каждый день, — сказала я, прижимаясь к мужу. — Закончишь войну, и мы будем жить долго и счастливо. И не ссориться.

— Совсем? — усмехнулся он, поглаживая меня по плечу.

Люк не мог не шутить над смертью. Меня кольнуло страхом, но я мотнула головой, отгоняя его.

— Иногда можно, — великодушно разрешила я и с нежностью коснулась губами его пальцев на моем плече. — Мне тоже понравился процесс примирения.

Люк плескался в душе, а я, одевшись, собирала драгоценности обратно в шкатулки — Мария, конечно, со мной привыкла ко всему, но это было только наше умопомрачение, и я не хотела делиться им ни с кем. Руки были слабыми, я то и дело замирала и улыбалась.

Его светлость появился, когда я отдыхала в кресле, подтянув под себя ноги и откинув голову на спинку. Люк одевался, я с удовольствием наблюдала за ним. Часы в гостиной пробили двенадцать, и я наконец-то обратила внимание на будильник.

— Еще час до обеда, — с удивлением проговорила я. — А мне казалось, мы уже все на свете пропустили.

— Мало? В следующий раз буду больше стараться, — со смешком пообещал Люк, застегивая рубашку. Я глаз не могла оторвать от его длинных пальцев.