Цитадель (СИ) - Ганова Алиса - Страница 26

- Расскажи сам, что считаешь нужным.

- На С-совете Бокас-са с-станет глаф-фой. А пос-сле тф-фоей с-случ-айной ш-шалос-сти с-со с-смес-сью, ее лис-со оп-пух-хло. Укхадай, ш-што п-первым т-телом она с-сделает-т?

- Ой.

- Я ш-ше гоф-форю – ш-шалун-ньня! – он тихо рассмеялся гадким, пугающим смехом.

Тамаре казалось, что это не Долон, а кто-то другой. Голос был не его, смех.

- Думаешь, она не найдет?

- Я не п-пряч-чу теп-пя, а от-таляю. Ш-топ-пы неп-поват-тно п-пыло. Т-ты не с-сотф-форила нич-чего х-худоф-во.

- Мне все равно страшно. Особенно за тебя. И за себя.

- Пок-ха в-видес-са не б-будем.

- Долго? – огорошенная неприятной новостью Тома остановилась.

Он развернулся, и Тамара в подвальных сумерках, где с трудом можно было разобрать лишь очертания, ощутила давящий тяжелый, желчный, плутоватый взгляд.

- С-сколько надо. Пок-ха ф-сё не с-сак-хонч-четс-ся, – Ло шептал над ухом, обдавая горячим дыханием щеку. От вкрадчивого, ласкающего шипения пробирали мурашки, а когда он провел языком по шее, Томка задрожала, ожидая продолжения.

Ло рассмеялся.

- Я буду тосковать по тебе.

Смех стал громче и довольнее. Злые глазища радовались.

- Ты сейчас не такой…

Широкая улыбка озарила мужское лицо.

- Боиш-шс-ся? – гримаса стала отвратительно-пугающей.

- Непривычно. Это из-за тех колец?

- Нет. Я с-сам т-хакой, – Ло навис над ней.

Тамара, стараясь унять в ногах дрожь, подняла его руку и потерлась о нее щекой.

- Хотел напугать?

- Нет-т. Но уд-далос-сь.

- Глупый. Я старухи боюсь. И за тебя волнуюсь, – она посмотрела в его прищуренные глаза исподлобья и улыбнулась краями губ.

«Меня на слабо не возьмешь!» - читалось в ее усмешке.

- Т-хы мне пхо нрав-ву.

- Всего-то? Я надеялась на большее.

- Д-дерс-зиш-шь?

- Задираю. Будешь скучать по мне?

- Глупхый вопрос-с, – он склонился ближе. – Поспхешим, – довольно хмыкнув, отстранился и потянул за собой.

- Теперь так и будешь разговаривать?

- Нет-т. Нат-тяни капхюшон! – приказал он, увлекая дальше, вглубь темноты.

- Я вещи не взяла. Как же я буду в городе?

- Пхозабочус-сь. Принес-су. Но с-содерш-шимым бханок не пхользуйс-ся. Опхас-сно.

До Томы стала доходить грозившая опасность. Романтикой совсем не пахло, только огромными неприятностями. Она тяжело вздохнула и почувствовала, как Ло крепче сжал руку, почти до боли.

Перед тем как выйти из темноты, снова натянул Томе на глаза капюшон, желая скрыть дорогу. Свернув еще несколько раз, вышли в узкий, совершенно неприметный тупик, один в один похожий на множество других, разбросанных по крепости. И лишь спускаясь по ступеням крутой винтовой лестницы, когда отпала необходимость таить дорогу, забрал плащ и накинул на себя.

Миновав несколько дверей, вышли в знакомый небольшой дворик и широким воротами, за которыми находился лифт.

Встав на лебедку, Ло показал привратнику висевший на шее блестящий медальон и быстро спрятал.

Заскрежетали цепи, началось движение вниз.

- Тебя за это заточат? - с тревогой спросила Томка.

- Они с-снают. Дхумай о сепе.

- Это надолго?

- Не спрашифай. Черес дфе сетьмицы я приду, – на свежем воздухе он стал говорить лучше. Постепенно шипение исчезало, и голос становился обычным, однако Ло старался не поворачиваться к ней лицом.

- Покажись.

- Ис-спугаеш-шься.

- Ага, спрыгну, – съязвила Тамара. – Показывайся.

Когда повернулся, злость и хитрость исчезли с его лица, но странная зелено-оранжевая радужка глаз еще осталась.

- Так ты еще и зеленоглазый? – улыбнулась она.

- Рат-т, что тебе нравитцса.

- А хвост у тебя не вырос, случаем?

Он покосился на нее.

- Если только ф размере, но не хвос-ст, – оценив ее заинтересованный взгляд, пробурчал: - Нет, не покашу. Не время, и не место.

- Знаю. Но лучше шутить, чем лить слезы.

Грустная Тома с тоской взирала вдаль. Долон же смотрел в другую сторону.

Он не спешил утешать, потому на второй лебедке она стояла совсем понурая и с каждой минутой раскисала все больше.

На третьей уже, не таясь, стала шмыгать носом. Богатая фантазия рисовала печальную картину: ожидание, затянувшееся на года. И вообще, себя было жалко. В мышином платье, с руками, перепачканными засохшим тестом… Оглядывая ладони, она громко всхлипнула. Сработало!

Ло обернулся и, потянув за перепачканную, пахнущую рыбой, руку, придвинул к себе.

- С-смотри, – достал из-под туники крохотную глиняную фигурку человечка. – Ба с-слепила перед тем как уйти, – он помолчал. – Сказала, ш-што это она. Ш-што вложила помыслы обо мне, ш-штобы мне не было с-совсем тос-скливо. Теперь он тфой. Она и я будем думать о тепе.

Тронутая Томка поджала губы и повисла у него на шее.

- Да пусть у тебя хоть хвост вырастет и язык раздвоится, мне все равно!

- Не долшны, вроде бы, – улыбнулся Ло, и на щеках появились милые ямочки.

Тома взглянула на него и удивилась:

- Они снова карие! Так быстро?!

- Аха, мы – Братья Ордена - такие.

- Ну-ну! Все лучшее Братьям, а на Сестрах Боги отдохнули?

- Пене тоже что-то перепхало.

- Но на одной отдохнули. Наверно, спали, когда родилась.

Долон не хотел говорить о Бокасе, не хотел раздражаться, чтобы не пугать Тамаа. Появиться перед ней, не выйдя из карающей ипостаси сонного стража, было неразумной глупостью, но он боялся опоздать. Совет должен начаться совсем скоро. Когда повесил человека Тамаа на шею, она сжала подарок в кулаке.

- Я тоже буду думать о тебе!

- Пойдем, надо найти тепе дом…

***

В круглом зале на расставленных полукругом в несколько рядов скамьях рассаживались люди: Старшие, Созерцатели, Братья и Сестры, достойные уважения или вытянувшие жребием возможность посетить собрание. Встревоженные тяжелым состоянием главы, они пришли раньше назначенного времени, чтобы узнать, изменилось ли что-нибудь за сутки, однако угрюмые, мрачные лица Старших заставляли сердца биться чаще в ожидании дурной вести.

Глава обладал неограниченной полнотой власти, и его решения не требовали объяснений и чьего-либо одобрения, потому созыв Совета был крайне редким событием в размеренной жизни Ордена. Лишь когда в Братстве возникали разногласия, требовавшие примирения, необходимость разъяснить важные эдикты и распоряжения или уладить яростные споры, Отец призывал Братьев и Сестер и терпеливо разъяснял сторонам ошибочность суждений, причину поддержки или отказа принятого решения. Так он выражал уважение духу Братства.

Совет призван был объединять, умиротворять, но этот был не таким. На долгой памяти Клахема не было более тревожного собрания, омраченного трагическими происшествиями.

Собравшиеся сбивались в группы, перешептывались, осуждающе качали головой и искоса посматривали на обезображенную Бокасу. Во всяком случае, именно так казалось ей.

Она долго и тщательно готовилась к важнейшему дню. Кропотливо, с величайшими предосторожностями шла к цели всей своей жизни, пожертвовав даже здоровьем. Этот день должен был стать ее триумфом, а вместо этого из-за ненавистной темной все будут помнить ее опухшее, изуродованное лицо. Морщины исчезли, но и опознать черты лица Бокасы стало невозможно из-за отеков. Щелочки опухших глаз, огромные скулы, покрытые мелкой сыпью, красная кожа… - и все это из-за козней темной.

Почти два дня все мысли Бокасы были заняты речью для Совета и темной дрянью. Она даже определиться не могла, о ком думала больше. От переполнявшей ненависти и волнения потеряла сон и покой и постоянно чесала лицо, потому заживление шло медленно.

Предстояло гордо выйти из-за укромного угла за колонной, произнести горячую речь, увлечь присутствующих обещаниями и надеждой, но Бокаса стыдилась своего вида. Так мечтать об этом дне, и так его испортить!

С Грозой ничего не случилось. Ни одного облезлого места, ни одного упавшего уса! Перепачкав рвотой пол под кроватью, он остался совершенно невредим и отомстил сполна. Если хотя бы к чему-нибудь можно было бы придраться, она бы постаралась убедить Совет, что случайно обнаружила яд, но живучий зверь и хитрая чернушка испортили планы.