Магистр ее сердца (СИ) - Штерн Оливия - Страница 32

"Зачем ты меня так наказываешь? Зачем?" — билось в висках.

Но самое страшное — ей отчаянно не хватало его тепла. Его рук, его запаха, воскрешающего в памяти старую библиотеку родителей, горячий кофе… Он как будто оторвал ее от себя, разломал на куски, и это оказалось слишком больно.

…Пока Мариус ел, она молча сидела напротив и смотрела. Кусок не лез в горло. Все, что смогла — пару ложек супа, вкуса которого даже не ощутила. Иногда она ловила на себе задумчивые взгляды Мариуса, и холодела при мысли о том, что он все знает про лже-кузена.

"А даже если и не знает? Промолчишь?"

Кроша дрожащими пальцами хлеб, Алька мысленно металась между Мариусом и Авельроном.

А Мариус все поглядывал на нее задумчиво, как будто что-то ожидал…

Алька откашлялась, прочистила горло, и, наконец, решилась.

— Мариус… — и едва не разрыдалась в голос. Его имя… как сладко было произносить его раньше, и какой горечью оно отдавало сейчас.

— Да? — он поднял взгляд от тарелки с бифштексом, выжидающе приподнял бровь — ту самую, перечеркнутую старым шрамом, который Алька так любила целовать.

— У меня были гости сегодня, — просипела она, — возможно, Бертран… сказал…

— Бертран мне ничего еще не сказал, — лицо Мариуса было серьезно, — продолжай. Кто приходил?

— Человек моего отца, — Алька стиснула под столом угол скатерти. Перед глазами от напряжения запрыгали серые мошки.

— Интересно. И что хотел?

Мариус отодвинул тарелку с недоеденным мясом, сложил пальцы домиком и уставился на Альку так, что той захотелось заползти под стол и там затаиться.

— Он… — сглотнула вязкую слюну, — он передал, что Сантор хочет, чтоб я вернулась. Сантор считает, что здесь мне опасно находиться, и что ты не всегда сможешь меня защитить.

— А ты? — Алька заметила, как по лицу Мариуса как будто скользнула болезненная судорога.

— А я… я сказала, что останусь, — выдохнула она и опустила глаза.

И вздрогнула, когда он сказал:

— Спасибо.

Так сказал, словно нежнейшим бархатом коснулся кожи. Алька невольно дернулась, когда Мариус с грохотом отодвинул стул, и продолжала цепляться за несчастную скатерть, когда он подошел к ней вплотную и тихо опустился рядом на колени.

Алька зажмурилась.

Внутри словно кислотой жгло. Да, она сказала… почти все. Достаточно ли? А может быть, просто заставить себя думать о том, что она ничего не говорила Кьеру про брата, и что Кьер не давал ей ту странную зеленую луковку, лаково блестящую, ту, что сейчас ожидала своего часа в ящике комода, под простынями?

— Алечка, — хриплый шепот Мариуса обертывал ее в шуршащее мягкое нечто, отгораживал от всего мира.

Она повернулась к нему — на коленях его лицо было на уровне ее плеча.

— Просто знай, — сказал он, — я никому не доверяю так, как тебе. У меня нет никого ближе.

Ногти впечатались в ладонь сквозь скатерть, Алька всхлипнула. Потом разжала пальцы, обняла Мариуса за голову, прижимая к груди. Наверное, нужно было что-то сказать, но Алька только тихо заплакала, покачиваясь на волнах сладкой боли. Болело… где-то там, где, по слухам, у человека душа. Или совесть.

— П-прости, — выдохнула быстро и, наклонившись, поцеловала его в висок, туда, где затаился еще один старый шрам.

— За что тебя прощать? — он усмехнулся, — ты мое спасение. Без тебя… я был бы другим, совсем другим.

Потом…

Алька не успела ничего сказать или сделать, как он легко поднялся, подхватил ее, рыдающую, на руки и отнес в спальню. Он покрывал ее лицо легкими поцелуями, собирая слезы, и все шептал:

— Моя маленькая, ну что ты… не плачь… все хорошо, маленькая. Ну, прости, прости, я не хотел тебя обижать, я не хотел…

— Я… думала… больше не нужна тебе, — всхлипывала Алька, судорожно цепляясь за его плечи.

— Моя маленькая, откуда такие мысли? — и он не слушал ответа, которого, впрочем, не было.

Его тело было невероятно горячим — или у нее руки оказались слишком холодными. Алька мелко дрожала под его поцелуями и умелыми прикосновениями, и все не могла забыться, не могла не думать о том, что недосказала Мариусу правду. Она закрывала глаза и видела хищную ухмылку Кьера, и ей казалось, что она просто не имеет права вот так беспечно принадлежать мужчине, который ее любит. Поэтому Алька, извернувшись, сама целовала его — тот самый шрам через грудь наискосок, перебирая губами загрубевший рубец, прикусывая смуглую кожу, и судорожно прижималась, пытаясь стать еще ближе, разорвать ту незримую преграду, которую сама выстроила. И даже когда волна удовольствия накрыла ее, и тело, казалось, рассыпалось острыми сверкающими осколками, Алька продолжала цепляться за Мариуса, как будто боялась, что стоит только отпустить — и он исчезнет.

— Можно… я завтра навещу Авельрона? — попросила она тихо, когда они лежали, закутавшись в одеяло.

— Конечно, моя радость, — ответил Мариус, — ты можешь навещать его так часто, как пожелаешь.

Утро выдалось на удивление солнечным. Алька проснулась от яркого света, чихнула и внезапно почувствовала себя совершенно счастливой. Мариуса рядом не было, только смятые простыни говорили о том, что совсем недавно он здесь спал. Алька перекатилась на бок, обняла его подушку и уткнулась в нее носом. Наволочка хранила запах его тела — мягкий, уютный и очень домашний, с нотами кофе и горького шоколада, пожелтевших страниц и деревянных стеллажей. Запах будил воспоминания. Казалось, это было так давно, целую жизнь назад, когда Алька попала в дом к приору Надзора и боялась его до умопомрачения, до предательской дрожи во всем теле. А потом однажды оказалась так близко к нему, что смогла почувствовать запах — и тогда же, глубоко внутри, поселилась уверенность, пусть еще и неосознанная, что Мариус Эльдор не сделает ей ничего дурного. Все так и оказалось, интуиция не подвела. И, начиная с того момента, он перестал быть страшилищем и палачом — стал кем-то другим. Кем именно, Алька тогда не разобралась, поняла чуть позже… И тогда, давно… ну кто бы мог подумать, что все получится именно так, как получилось?

Вздохнув, она отпустила подушку, села на кровати. В окно лился солнечный свет, ложась пятнами на лимонные обои, на пушистый ковер, на светлое дерево новой мебели. Внизу, на кухне, Аманда гремела кастрюлями. С улицы, сквозь оконные стекла, просачивались крики продавцов газет, лошадиное ржание, стук колес прокатившегося мимо экипажа… Звуки большого города.

Чуть скрипнула дверь, в спальню заглянул Мариус. Он уже успел привести себя в порядок и облачиться в форму Надзора.

— А, вот и ты, моя птичка, — сказал весело, — поднимайся, Аманда уже подает завтрак. Если хочешь с утра повидать брата, то поехали. У меня сегодня много дел.

Радость от солнечного утра схлынула, оставив сосущую пустоту в груди.

Она ведь совсем забыла, что должна спрятать у Авельрона то, что передал Кьер. Забыла, что вынуждена обманывать Мариуса…

— Ну, что приуныла? — он внимательно посмотрел на нее, — собирайся. Ничего с твоим братом не случится.

"Хотелось бы верить", — подумала Алька.

А затем решительно спустила ноги на пол, мысленно обругала себя тряпкой. Если собралась что-то сделать, то надо делать. А выручать Авельрона было надо, потому что… Мариус сделал его заложником, потому что Авельрону было плохо там, в башне Надзора, потому что Мариус Эльдор относительно Авельрона вел себя странно, в нем как будто проступал совершенно чужой, незнакомый Альке человек… Страшный человек, от которого было бы правильным бежать подальше и никогда не возвращаться.

А она вот решила остаться. Еще бы понять, как она будет жить со всем этим… если Кьер действительно сможет вытащить Авельрона. Простит ли Мариус это предательство, если узнает?

…До резиденции Надзора добрались незаметно-быстро, сидя рядом. Мариус обнимал ее за талию, легонько прижимая к себе, поглаживая по боку. Хотелось, чтобы эта поездка никогда не кончалась — в экипаже было сумрачно и уютно, и рядом был человек, которого она любила всем сердцем. Но все же они приехали, и Алька снова стояла перед суровым фасадом Святого Надзора, и снова шагала по коридорам и лестницам, и когда, наконец, вошла в знакомую комнату, где лежал Авельрон, все внутри болезненно сжалось и ухнуло в ледяную пропасть.