Страж ее сердца (СИ) - Штерн Оливия - Страница 14

Он поморщился. Ну да, Марго и Робин. А еще Тиберик. И эта девка. Интересно, не умерла ли она? И ведь скоро придется устраивать торжественный прием, приглашать нужных и важных людей Роутона. А в доме раздрай, пыль, паутина…

А еще нужно бы остаться на похороны Фредерика, но не хочется. Хочется, чтобы друг остался в памяти этаким легкомысленным весельчаком, романтиком и любителем поволочиться за каждой сколь-нибудь симпатичной юбкой.

И что делать со всем этим, Мариус не знал.

Он вышел во внутренний двор Надзора, вдохнул полной грудью. Возможно, он побудет в Роутоне, успокоится и примет какое-то решение. Над головой шелестели листья, уже тронутые желтизной, и на сердце сделалось так тоскливо, что хоть волком вой. Думать о том, что все, чему учили в Надзоре — ложь — не хотелось. Хотелось отмотать назад время и никогда не приезжать к Фредерику, не слушать его звонкий голос, эти рассказы о несоответствии догмата и содержимого пыльных архивов. Просто. Ничего. Не знать.

Мариус прошелся по пустынной аллее, уселся на скамью и выудил из кармана портальный артефакт. Долго крутил его в пальцах, а мысли плыли, плыли… И о том, что артефакт похож на детский волчок с двумя шкалами и стрелками управления, и о том, что меньше знаешь, крепче спишь — хотя вот Фредерик узнал много и теперь уснул уже навсегда, и о том, что все это… вся эта истина ему лично сто лет не нужна, и что Фредерик сам виноват, сунув нос, куда не следует, а Магистр никогда и никому не показывает Око Порядка, быть может, потому что его и в самом деле нет? И карта, наскоро набросанная карандашом, местность вокруг Роутона. Крагхи знают, что это все значит. А ему, Мариусу, все это не нужно. Он просто хочет служить Надзору, и предан Магистру, как и раньше…

А если и правда, все двуликие — потомки тех, кто сгинул за Пеленой?

Да и сгинул ли?

Нет, он просто будет служить Надзору. Никаких мыслей.

Мариус стиснул зубы. Лицо Фредерика так и стояло перед глазами. Почему напали именно на него? Случайность? Да, нужно думать, что просто не повезло.

День медленно катился к вечеру. Мариус поднялся, сжал волчок портала, ногтем перевел стрелку на нужную метку и с силой вдавил активирующую кнопку. Перед глазами пыхнуло, невыносимо завоняло гарью, и он ступил уже на траву рядом со своим домом.

Огляделся, щурясь на яркое, висящее низко, осеннее солнце. За время его отсутствия почти ничего не изменилось, только яблоки собрали. Ну и с окон Робин отодрал доски. Тишина, лишь шелест листвы на ветру.

Сейчас, как никогда, хотелось побыть одному. Наверное, потому что решение так и не принято, а сомнения так и жрут душу, хуже червей.

Мариус еще раз окинул взглядом старый дом и пошел по тропинке в обход, чтобы вернуться никем не замеченным через черный ход. Уже нырнув в прохладу дома, прошелся по коридору, мимоходом заглянул на кухню — там на печке что-то булькало в чугуне, аппетитно пахло мясом, но Марго не было. Возможно, она куда-то отошла с Тибериком. Мариус прислушался — воплей двуликой тоже не было слышно. Померла? Возможно, так будет лучше… И, стараясь не скрипеть половицами, поднялся на второй этаж, в свою спальню. Хотелось верить в то, что Марго подготовила чистое белье.

Заходя в комнату, он уже видел сорочку и бриджи, аккуратно разложенные поверх покрывала. Покрывало было шелковым, с вышитыми цаплями, его еще Ровена покупала когда-то. И Мариус решил, что надо все отсюда выбросить, чтоб и не вспоминать. Купить новое, чтоб без следов разочарований и утрат. Он устало сбросил форменный сюртук, начал расстегивать рубашку — то, что осталось от пуговиц…

И внезапно заметил быстрое движение в углу у окна. Как только сразу не увидел?

Он медленно обошел кровать и остановился над двуликой. Выжила, значит. И теперь почти распласталась на полу, изо всех сил пытаясь стать незаметной. В руках — щетка. Рядом — бадейка с водой.

Она тяжело и часто дышала, с присвистом, на переносице выступили мелкие капельки пота. И темные волосы на висках мокрые.

"Боится, — подумал Мариус, — ну и хорошо. Пусть боится".

— Ты что здесь делаешь? — поинтересовался он, опираясь рукой на столбик в углу кровати, — какого крагха сюда пришла?

Девка посмотрела на него своими огромными темно-серыми глазищами. Прижала к груди щетку, как будто та могла ее спасти.

— Я… я полы… мою…

И губы задрожали так, как будто сейчас расплачется.

Мариус посмотрел на печать. Болезнь миновала, и теперь печать Надзора выглядела просто как чернильный рисунок, большой такой, на всю левую щеку. Другая половина лица чистая, и кожа светится как фарфоровое блюдце, если смотреть сквозь него на солнце.

Ему показалось, что ошейник слишком туго охватывает тонкую шею и уже натер розовую полоску. А сама девка, в старых штанах Робина и в старой же его рубашке, выглядит совсем как недокормленный мальчишка-беспризорник.

Полы она моет, видите ли.

— Убирайся, — устало буркнул он, — я предупреждал, не попадайся мне на глаза. Прибью.

Двуликая опустила голову, затем, чуть помедлив, подхватила бадейку, зажала щетку под мышкой и — бочком-бочком, обходя его как можно дальше, шмыгнула к двери.

— Передай Марго, чтобы обед накрывала, — прикрикнул он вдогонку.

Последний-то раз ужинал вместе с Фредериком, а потом уже не получилось поесть.

ГЛАВА 4. Затишье

После того случая Алька изо всех сил старалась не попадаться на глаза своему выходит что хозяину. Это оказалось неожиданно просто: его почти никогда не было дома. Как говорила Марго, все время пропадал в местном отделении Надзора. Являлся только на ужин — тогда Алька пряталась на кухне и старалась носа не высовывать — а потом почти сразу уходил к себе, оставаясь в спальне до утра. На следующий день приор спускался в столовую, перекусывал наскоро, а в это время у ворот уже ждал ведомственный экипаж. Альке только и оставалось, что помыть кружку из-под кофе, большую, керамическую, в красивых разводах синей и фиолетовой глазури, и смахнуть крошки от гренок со стола.

Иногда, очень редко, прятаться не удавалось. Однажды Алька забралась по выщербленной кладке на второй этаж и метелкой собирала паутину с окон. Она вообще очень хорошо лазила по стенам — и потому, что была легкой, и потому, что в ней говорила кровь двуликой. Так вот, Алька увлеченно собирала паутину и гоняла жирных пауков, когда меж лопаток неприятно закололо. Она обернулась — и едва не свалилась вниз, потому что у ближайшей к дому яблони стоял приор и смотрел на нее. Алька похолодела, слишком свежо было воспоминание о том, как он застал ее в спальне с ведром и щеткой, пальцы мгновенно сделались скользкими, слабыми, и ей пришлось цепляться изо всех сил, чтобы в самом деле не свалиться дохлой мухой по ноги ниату Эльдору. Она оглянулась еще раз — его больше не было.

Или вот еще, когда она убирала в столовой рано утром, он появился внезапно — впрочем, как и всегда — а она заметила его только тогда, когда, пятясь с тряпкой в руках, ткнулась спиной во что-то твердое и теплое. Вот тогда стоило усилий не взвизгнуть от ужаса, и деваться из столовой было некуда, разве что в окно выпрыгнуть. Но тогда случилось чудо: ниат Эльдор снизошел до разговора.

— Почему ты вечно в этих обносках? — спросил он и поджал губы, как будто сам факт беседы с двуликой выглядел оскорбительно.

Алька растерялась. В груди разливался вязкий, холодный страх. Нет, она не боялась того, что мог бы с ней сотворить ниат Эльдор как мужчина, она до дрожи в коленках боялась приора Эльдора, бывшего Стража Надзора. Потому что он привык убивать таких, как она. И ни о каких других отношениях речи быть просто не могло.

— Я… — просипела она, — у меня больше ничего нет.

Он посмотрел-посмотрел на нее отрешенным взглядом, кивнул каким-то своим мыслям и ушел. А Алька сползла на пол по стеночке и поняла, что старая рубашка Робина насквозь промокла от пота.

Тиберик… был единственной ее отрадой. Забираясь вечером в кровать, Алька прижимала к себе спящего уже малыша и шептала, что теперь у них все будет хорошо. Да, спали они в одной кровати, потому что Тиб так привык, и с Алькой не боялся темноты. Ей тоже не было страшно, потому что приор Эльдор вряд ли стал бы убивать ее в присутствии малыша, к которому весьма благоволил и даже несколько раз играл с ним в мяч.