У порога великой тайны - Ивин Михаил Ефимович - Страница 45

Хлорофилл и строма пластиды образуют, по мысли Любименко, комплексное соединение — цветной белок. Вне стромы хлорофилл не может выполнять на свету те удивительные химические превращения, которые он производит в живой клетке. Почему кончились неудачей попытки Вильштеттера и Штолля осуществить в 1918 году искусственный фотосинтез? Да потому, что немецкие химики пользовались для своих опытов химически чистым хлорофиллом, отделенным от стромы, от живого вещества клетки. Это была одна из тех неудач, которые облегчают поиски верного пути, ведущего к истине. В самом деле, раз хлорофилл активен, лишь будучи связан со стромой, то надо науке разобраться в строении пластиды как единого целого, как биохимической машины. Между тем белковый остов пластиды до Любименко почти не исследовался.

Время подтвердило правоту Любименко. Его идеи получили развитие во многих странах.

Медленно, очень медленно раскрываются тайны зеленой пластиды. Но все же наука теперь знает о хлорофилловом зерне немало. Стало очевидно, что строма — это не просто ложе для хлорофилла, а нечто куда более важное и сложное. Строма — носитель ферментов — могучих ускорителей химических реакций в живом организме. Один из советских ученых сказал про пластиду, что она — депо ферментов.

В строме происходят важные преобразования органических веществ. Сахар, образующийся в процессе фотосинтеза, превращается здесь в крахмал.

К пластиде приковано внимание тысяч ученых разных стран. Вооруженные новейшими приборами и методами исследования, они пробуют подобраться к этой удивительной машине с самых разных сторон. И любой из ученых, соприкоснувшийся с тайнами пластиды, с уважением произносит имя Владимира Николаевича Любименко.

В 1922 году Владимир Николаевич Любименко за труды по изучению фотосинтеза был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. В конце двадцатых годов Украинская Академия наук избрала его своим действительным членом.

Он был отличным организатором научных исследований. На Аптекарском острове в Ботаническом институте разросся созданный им отдел физиологии растений. Деревянный дом в глубине сада, близ Большой Невки, где помещалась лаборатория Любименко, стал известен многим ученым из разных городов.

В Киеве и Харькове Любименко также создал лаборатории по физиологии растений и постоянно их посещал. Ну, а кроме того, он был профессором Военно-медицинской академии, читал курс ботаники в Ленинградском университете, в Химико-фармацевтическом институте.

В начале тридцатых годов болезнь сердца вынудила его отказаться от преподавания. Еще раньше пришлось оставить любимые виды спорта — теннис, велосипед, коньки.

Но и больной, он все равно не выносил праздности, покоя, созерцательности. Видимо, он принадлежал к тем людям, для которых работа, движение — лучший отдых. Не случайно он с юных лет выбрал для себя такие динамичные виды спорта.

Как-то он сказал одному из своих учеников полушутя-полусерьезно:

— Если вы пришли домой и обед к сроку не готов, не злитесь, не ворчите на жену и не меряйте нервными шагами квартиру, а садитесь, батенька мой, за письменный стол и записывайте мысли, пришедшие в голову за день.

Людям, мало его знавшим, он казался работающей машиной, заведенной от рождения на всю жизнь. Но способна ли машина отпускать шутки, сдобренные украинскими словечками, быть отзывчивой, жизнелюбивой?

Вот одна из записей, сделанная им, быть может, в ожидании запоздавшего обеда: «Человек не выносит смерти. Правда, он не редко жертвует жизнью, но не для смерти, а для жизни».

Он по-прежнему ездил много по стране, налаживая работу созданных им лабораторий, знакомясь с питомниками, насаждениями новых культур.

Однажды зимней ночью он на харьковском вокзале ждал поезда, опаздывавшего из-за снежных заносов. Пассажиров, против обыкновения, было очень мало. Владимир Николаевич устроился на широкой вокзальной скамье с высоченной спинкой и спокойно принялся писать очередную статью для «Ботанического журнала».

Вдруг перед ним выросла фигура. Владимир Николаевич поднял глаза. Пожилой человек в красной фуражке, должно быть дежурный по вокзалу, улыбаясь, протягивал ему руку. И тут же донесся до него размеренный бой стенных часов.

— Товарищ пассажир, поздравляю вас с Новым годом! Вот заработались как, могли и пропустить такой момент… Киевский прибывает через десять минут.

Любименко встал. Часы смолкли. Наступил 1931 год… На Аптекарском острове, в маленькой квартире сидят в эти минуты за столом Инна Ивановна и два его племянника, которых он растит. Был у них с Инной Ивановной и свой сын. Умер грудным в 1900 году…

1934 год. Владимиру Николаевичу перевалило за шестьдесят. Но в том году он совершил поездки в Киев, Москву, Баку, Тбилиси, Батуми, Сочи, в Саперави — грузинский центр виноградарства и виноделия. В Батумском ботаническом саду, оступившись, упал. Врачи обнаружили надлом ребра и травматический плеврит. Оправившись в санатории, Любименко кинулся опять в дорогу. Осмотрел насаждения пробкового дуба в Гаграх, Сухуми, Очемчири. Потом — Одесса, осмотр плантации каучуконосов. Херсон! Рейс на пароходе вверх по Днепру до Киева с остановкой на острове Хортица… Уф! А Владимир Николаевич чувствует себя только бодрее в таких маршрутах.

Бывал он по-прежнему и за границей. Съездил в США и Канаду. После поездки во Францию, еще в двадцатые годы, он как-то сказал одной из своих сотрудниц:

— Я себя не узнавал. Если бы я не выехал за рубеж, то, наверное, и не заметил бы перемены, происшедшей во мне после революции. Я встретился во Франции с друзьями юности, которые дали мне когда-то кличку «мсье Всезнай». Это хорошие, милые люди; некоторые из них по-настоящему талантливы. Они обрадовались мне. Но, стыдно признаться, мне было с ними иногда скучновато. Мы оказались в разных мирах. Будто нас перенесли на другую планету…

Тридцатые годы. Время бурных событий в стране, горячих, иногда чересчур горячих споров. Страна властно, сурово требует от ученых, чтобы они активно помогали строить социализм, выполнять планы пятилеток.

…Поздно вечером Владимир Николаевич вернулся домой после заседания в Ботаническом институте. Инна Ивановна сразу заметила: волновался, были какие-то споры. Эти молодые, горячие головы. Иногда такого наговорят…

— Я приготовлю тебе чай, посиди.

Она легонечко подтолкнула его к креслу. Но он отправился за письменный стол и сразу углубился в работу, как он это умел.

— Чай подан, Володя! — сказала Инна Ивановна.

Он встал и вышел умыться. И вдруг — глухой стук падающего тела в коридоре. Инна Ивановна выбежала — он лежал на полу в очень неловкой позе.

Врач констатировал смерть. По-видимому, приступ грудной жабы…

Доктор присел к столу, чтобы написать заключение. Бросил взгляд на рукопись, оборванную на полуслове: статья «20 лет советской ботаники».

Год был юбилейный — тысяча девятьсот тридцать седьмой.

Тимирязев:

— Зерно хлорофилла — исходная точка всего того, что мы разумеем под словом жизнь.

— Фотосинтез — не просто биологический, а биологокосмический процесс; зерно хлорофилла, улавливая световой луч, связывает нашу планету с солнцем.

— Реакции фотосинтеза лучше всего идут в красных и синих лучах, наиболее полно поглощаемых хлорофиллом.

— Познать тайну зеленого листа можно лишь соединенными усилиями разных наук.

Фаминцын:

— При искусственном освещении фотосинтез у зеленых растений идет так же, как при дневном свете.

— Водоросли с успехом выращиваются искусственно на питательном растворе при любом источнике освещения.

Цвет:

— Хлорофилл неоднороден, он состоит из двух зеленых начал.

— Для разделения хлорофилла и других сложных веществ, даже лишенных окраски, удобнее всего адсорбционный хроматографический анализ.

Вильштеттер:

— Молекула хлорофилла содержит магний, а не железо, как полагали прежде; именно магнию хлорофилл обязан своей зеленой окраской.