У порога великой тайны - Ивин Михаил Ефимович - Страница 43

Последующие четыре года Любименко работал во Франции у профессора Сорбонны (Парижского университета) Боннье. Тут царил дух совсем иной, нежели в Германии: простота в обращении, учтивость, доброжелательство.

Боннье вел свои ботанические наблюдения в Фонтенбло близ Парижа. Здесь проводил большую часть времени и Любименко. Он подружился с семьей профессора (в Бонне такие вещи были бы немыслимы) и с его сотрудниками. Французы быстро оценили и мягкий неистощимый юмор Любименко (он ведь был украинцем), и его удивительную память, вместившую невероятное количество всяких сведений. Ему в Сорбонне даже кличку придумали — «Я все знаю». Когда возникало затруднение, то кто-нибудь говорил: «Надо сходить к мсье Всезнаю, он объяснит».

Природа на редкость щедро одарила Владимира Николаевича Любименко. Он обладал, например, способностью раздваиваться: мог писать статью либо рассказ и вести в то же время разговор с женой или другом. Все, что он напечатал за свою жизнь (268 научных работ), написано им прямо набело, почти без помарок. Его жена рассказывала, что некоторые страницы своей магистерской диссертации он написал на севастопольском вокзале в ожидании поезда. Он мог сразу, с хода, продолжить работу, прерванную месяц назад на полуслове.

Такие разносторонне одаренные люди, которым все дается легко, нередко бывают поверхностны.

Любименко часто говорил про себя, что он занимается «исканием истины». Но искания его были целеустремленны. В ботанике он выбрал самую сложную область — питание растений из воздуха с помощью света. Посвятив десятки лет изучению того удивительного аппарата, который улавливает солнечный луч и с его помощью строит сложные органические соединения из углекислого газа и воды, Любименко в конце жизни просто и мужественно сказал:

— Строение пластиды все еще остается загадочным.

Поверхностный всезнайка, снимающий пенки с наук, такого признания не сделает. Ему будет казаться, что он все постиг…

Но вернемся в Фонтенбло. Любименко вместе с Боннье разъезжает в шарабанчике, запряженном одной лошадкой, по окрестным лесам. Во время этих долгих экскурсий со многими остановками рождаются мысли, догадки, планы исследований.

Любименко приехал в Фонтенбло со своей темой: тень и свет. Еще в институте, изучая лесоводство, Владимир Николаевич заинтересовался тенелюбием и светолюбием деревьев. Почему лиственница и береза не выносят затенения, а клен и бук даже ищут тени? С давних пор замечено, кстати, что деревья, отбрасывающие много тени, — и сами тенелюбы, а те, что дают слабую тень, — светолюбы. Заметьте — у теневых растений листья толще. Если приглядеться к листу тенелюба под микроскопом, то видно, что на этом листе гораздо больше устьиц, чем на листе светолюбивого дерева. А раз больше устьиц, то и углекислый газ воздуха быстрее проникает внутрь листа.

Но одних внешних наблюдений, накопленных ботанической наукой, Любименке мало. Он предпринимает глубокие исследования, отнимающие у него много лет, чтобы разгадать механизм тенелюбия и светолюбия растений. И эти исследования неизменно приводят его к зеленой пластиде…

Страсть к путешествиям, которая тлеет в каждом из нас, никогда не угасая, в нем горела неистово. Обстоятельства складывались для него так удачно, что он успел побывать за свою жизнь на всех континентах. И всюду он задавал всевозможным растениям — от притоптанного прохожими пропыленного подорожника до величавой пальмы — одни и те же вопросы.

Он исследовал 600 видов растений — световых и теневых. Он узнал, что некоторым тенелюбам, чтобы их зеленые пластиды начали действовать, требуется в десятки раз меньше света, нежели светолюбам.

Вот тис — очень древний обитатель нашей планеты, появившийся на Земле еще в каменноугольном периоде, то есть более двухсот миллионов лет назад. Растет это дерево очень медленно, но зато и доживает иногда до двух тысяч лет. Тис — типичнейший тенелюб. У нас в стране он прячется под сенью кавказских и крымских широколиственных лесов. Любименко точными опытами устанавливает, что хлоропласта тиса начинают разлагать углекислый газ едва ли не в сумерках — при напряженности света в 10 раз меньшей, чем требуется для лиственницы.

В чем же тут дело?

С помощью разработанного им самим метода Любименко определил, сколько хлорофилла содержится у тиса и у лиственницы. Результат: у тиса на килограмм свежих листьев (хвои) приходится 2,41 грамма хлорофилла, у лиственницы — 1,15 грамма. Еще два растения: тенелюбивая лещина (орешник) и светолюбивый подорожник: у лещины в килограмме свежих листьев — 4,8 грамма хлорофилла, у подорожника — 1,8 грамма.

Ну, а самый хлоропласт? Он у тенелюбов крупнее, нежели у светолюбов, и, что важнее всего, более чувствителен к свету. Это Любименко проверил на сотнях растений.

И еще он выяснял, как тенелюбы и светолюбы поглощают лучи того или иного цвета. Оказалось, что теневые растения лучше, полнее используют синие лучи, чем светолюбы.

Пробыв года три ассистентом у Бородина, Любименко перешел на службу в Лесной департамент. Вероятно, молодого ученого прельщала возможность ездить по России и бывать за границей. В виде особого исключения ему такая возможность здесь предоставлялась.

Когда он кончил свои занятия в Фонтенбло, ему предложили занять место ботаника в Никитском саду. Он охотно согласился и проработал в Крыму шесть лет.

Не всем сотрудникам Никитского сада Любименко пришелся по душе. Некоторые из них, весьма далекие от научного творчества, хотя и дипломированные, лениво и бездумно тянули служебную лямку, потихоньку спиваясь от скуки на дешевом местном вине. От скуки же и сплетничали, а иногда не брезговали писанием доносов на своих близких.

Беспокойного, вечно увлеченного чем-то Любименко это сонное мещанское болото рассматривало как нечто чужеродное. Но он был слишком занят, да и незлобив, чтобы отзываться на шипение, доносившееся по его адресу из болота.

В Никитском саду Любименко занимался многими исследованиями: изучал химический состав плодов; вел наблюдения за ростом табака и винограда; следил, как под влиянием света образуются жирные масла у базилика — кустарника, из которого добываются пряности, лекарственные и ароматические вещества. И конечно, не прекращал изысканий, посвященных хлорофиллу и хлоропласту — это всегда и всюду было для него главным.

В 1910 году он успешно защищал в Харькове магистерскую диссертацию — «Содержание хлорофилла в хлорофилльном зерне и энергия фотосинтеза».

А спустя два года Российская Академия наук за исследования хлорофилла присудила Владимиру Николаевичу Любименко Бёйтензоргскую стипендию, дававшую возможность совершить длительное путешествие в тропические страны. Бёйтензоргской стипендия называлась по имени знаменитого ботанического сада на Яве.

Владимиру Николаевичу повезло. Он успел совершить это увлекательное бёйтензоргское путешествие до начала первой мировой войны — в 1913 году.

Одесса — Неаполь — Порт-Саид — Суэц — Аден — Коломбо — Аделаида — Мельбурн — остров Тасмания. У кого не защемит под ложечкой от одного лишь перечисления этих географических названий, овеянных романтикой морских путешествий! А ведь это лишь часть маршрута, проделанного Владимиром Николаевичем Любименко.

Австралия! Континент, где «все наоборот», где и растения, и звери, и птицы — все не такое, как на других материках. Эвкалиптовые леса в долинах рек, Голубые горы. Живописная Тасмания с ее мягким влажным климатом… Плотная записная книжка в черном кожаном переплете, кажется, распухает от записей.

Обратный путь. Новая Гвинея. Здесь жил и трудился великий друг папуасов — Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Вот и Ява — главная цель путешествия Любименко. Ява для ботаника, говорил потом Владимир Николаевич, — это все равно, что Мекка для правоверного мусульманина.

Любименко обосновался в Бёйтензоргском ботаническом саду. Это база для опытов, для сушки гербария, укладки коллекций. Отсюда он совершает экскурсию по острову, выезжает на соседнюю Суматру.