У порога великой тайны - Ивин Михаил Ефимович - Страница 19

Так это продолжается изо дня в день — нападки профессуры, упреки и наставления жены и ее близких.

Он продолжал работать. Вышла его книга о происхождении солнечной теплоты. А вскоре, в начале 1849 года, на него обрушилась «Аугсбургская всеобщая газета», отражавшая взгляды реакционных тюбингенских профессоров. Приват-доцент Зейфер, автор статьи, не стеснялся в выражениях: Майер малосведущий дилетант, невежда, он не сделал никаких открытий; вообще не следует доверять таким фантазерам.

Майер пишет опровержение: его ославили, оклеветали, да еще на всю страну, ведь аугсбургская газета расходится по всей Германии. Письмо Майера не печатают. Он настаивает — снова отказ.

Он затравлен. Дома жена перестает стесняться. Он запирается у себя наверху. Он расхаживает по комнате часами, отпуская по адресу газеты и профессоров крепкие словечки на простонародном швабском диалекте. Словечки слышны внизу. Фрау Майер прижимает к себе сына и переглядывается с родными: этот безумец бог знает чему научит дитя…

Темной осенней ночью 1850 года в доме Майеров, наверху, с треском распахнулась оконная рама и вслед за тем донесся глухой стук: доктор Роберт Майер решил покинуть навсегда опостылевший ему мир, выбросившись в припадке отчаяния на мостовую.

Он не умер, он прожил после того еще 28 лет. Осталась только хромота.

Фрау Майер стала проявлять заботу о своем муже. Она меньше донимала его упреками и мягко, хотя очень настойчиво, убеждала полечиться. Он, наконец, дал согласие. И вот Майер в Виннентале, в клинике доктора фон Целлера. Фон Целлер ласков, шутит с коллегой. Да, он читал работы Майера, они очень интересны.

— Значит, вы настаиваете, что лучи солнца могут складываться в растении про запас? — с улыбкой спрашивает Целлер.

— Это же совершенно очевидно, это вытекает из закона, который мне удалось сформулировать! — горячо восклицает Майер.

Фон Целлер приглашает Майера с той же улыбкой в палату… P-раз… Дверь захлопывается, снаружи щелкает замок, и Майер оказывается один в камере для буйно помешанных. О, здесь в окно не выскочишь, оно забрано решеткой.

Что же это — западня? Ему не приходит даже в голову, что это все подстроено родней жены. Ведь его отвезли в Гэппинген, в водолечебницу, а уже тамошние врачи уговорили его показаться Целлеру.

Майер стучит в дверь. Молчание. Кулаки не помогают, — бьет ногами. Врываются два здоровенных служителя, у одного в руках веревка.

— Что здесь происходит? — возмущается Майер. — Вызовите из Хейльбронна мою жену; она засвидетельствует, что я здоров…

Но его хватают и привязывают к стулу.

Так проходит неделя, месяц, другой, третий. У него на теле — раны и ссадины от веревки и стула. Фрау Майер не появляется. Лишь иногда, в сопровождении служителей, заходит фон Целлер. Он с той же неизменной улыбкой, как бы мимоходом спрашивает: продолжает ли доктор Майер настаивать на том, что он открыл всеобщий закон природы. Продолжает… Дверь камеры захлопывается, щелкает замок.

Сомнений быть не может: фон Целлер считает, что Майер болен манией величия. Сам Целлер пришел к такому убеждению, или статьи тюбингенских профессоров привели его к этому выводу?..

Смирительные рубашки, смирительные стулья и кровать… Рубцы от веревок, истязания! И это медицина!

Через год фон Целлер выпустил свою жертву. Через год! Пациент не отказался, правда, от своих идей, но истязатель с врачебным дипломом был опытен в своем деле, он видел, что человек сломлен, раздавлен. И это было так.

После целлеровского «лечения» требовался отдых, и Майера отправили в Швейцарию. Потом он вернулся домой и уединился в своей комнате наверху. Он никуда не выходил, ни с кем не переписывался. Он не перечил жене, изредка принимая, по ее настоянию, больных. Он стал иногда выпивать, стал говорить, что верит в бога и считает себя христианином; он, своим открытием совершивший революционный переворот в естествознании, неодобрительно отозвался о «Происхождении видов» Дарвина. Какая услада для фрау Майер и всего семейства Клосс!

Так прошло пятнадцать лет. Он написал за эти годы небольшую статейку «О лихорадке». Клоссы ее одобрили…

О нем стали забывать. Его заживо похоронили. Либих, выступая в Мюнхене в 1858 году с речью в ученом собрании, сообщил с горечью, что первооткрыватель закона, составляющего основу современного естествознания, доктор Роберт Майер, нашел раннюю смерть в сумасшедшем доме. Весть эта попала в газеты. Потом поместили где-то на задворках, мелким шрифтом, опровержение, но оно прошло незамеченным, и профессор Поггендорф — редактор «Анналов физики» — в биографическом словаре, который он издавал, тоже тиснул заметку о докторе Роберте Майере, родившемся там-то, тогда-то, умершем тогда-то, авторе таких-то работ. Не смог лишь Поггендорф упомянуть ту статью Майера, которую похоронил в своих бумагах: рассеянный профессор начисто забыл о ней.

Между тем мир заговорил о хейльброннском докторе. Его избрали членом Парижской Академии наук и почетным доктором швейцарского общества естествоиспытателей. Лондонское Королевское общество присудило ему золотую медаль. А он по-прежнему жил в Хейльбронне под надзором Клоссов, в густой стоячей атмосфере мещанского недоброжелательства. Изредка он выходил на прогулку — в скромном сюртуке, в круглой шляпе, опираясь на палку.

В 1869 году его уговорили принять участие в съезде немецких естествоиспытателей, созванном в Инсбруке. Он выступил с речью, в которой высказал удивительные мысли, понятые по-настоящему много лет спустя. На миг явился перед ученым миром прежний Майер. Но и этот миг не прошел для него безнаказанно. Некий Карл Фогт, комментируя в газете инсбрукскую речь Майера, намекнул, что такие вещи может высказывать лишь человек, выпущенный из сумасшедшего дома!..

И умирал он трудно. Зимой 1878 года у него образовалась опухоль на руке.

— Это опасно, Роберт? — встревоженно спросила жена.

— Это значит, что в королевстве датском попахивает гнилью, — с усмешкой ответил Майер, цитируя Шекспира.

— Ах, Роберт, ты всегда был так жесток!.. — Она стиснула руки, и на глазах ее показались слезы.

Вскоре у него, в добавление к опухоли, сделалось воспаление легких, от которого он и умер.

Канцлер Тюбингенского университета, профессор Рюмелин после смерти Майера поместил о нем статью в той же аугсбургской газете, которая довела в свое время хейльброннского доктора до попытки самоубийства. Рюмелин с профессорской обстоятельностью доказывал, что все работы Майера, написанные им после пребывания в лечебнице для душевнобольных, не имеют ценности, поскольку являются плодом нездорового воображения. Ну, а то, что написано до пребывания в лечебнице? То следует тоже взять под сомнение, заявляет Рюмелин. Ведь известно, что еще в студенческие годы Майер проявлял признаки ненормальности.

Откуда Рюмелин позаимствовал все эти измышления? А он, оказывается, был близким родственником торговца Клосса…

Через несколько лет после смерти Роберта Майера хейльброннцы поставили своему земляку памятник перед ратушей. Приличия — прежде всего!

Большой Буссенго и Наполеон маленький

В ставку Симона Боливара, вождя креолов, поднявших восстание против испанского владычества, заявился с письмом от натуралиста и путешественника Гумбольдта молодой парижанин.

Боливар — худой, затянутый в генеральский мундир с высоким воротником, доходящим почти до бакенбард — принял юношу стоя. Пробежал письмо. Быстро заговорил на хорошем французском языке:

— Другу не отказывают в просьбе, а Гумбольдт старый наш друг. Но право же, месье Буссенго, мне гораздо легче предложить вам офицерский чин, нежели должность горного инженера. Ведь мы воюем уже больше десяти лет… О, я понимаю ваши колебания — юный возраст, отсутствие военных знаний… У нас есть генералы помоложе вас, и они сражаются прекрасно. Борцу за свободу ни юность, ни старость, ни болезни не помеха! Под нашими знаменами дерутся разных возрастов англичане, шведы, русские, немцы, французы. Как видите, мы уже перешагнули через Анды. Нам осталось выгнать испанцев из Перу — и южноамериканский континент свободен! Если вы на нашей стороне…