У порога великой тайны - Ивин Михаил Ефимович - Страница 12

Он начал с того места, где приостановился осторожный в выводах, строгий к себе Пристли.

Опыт за опытом. Молчаливый слуга приносит ему крепчайший кофе. Он наскоро делает несколько глотков — и опять за работу. Он торопится. Куда же? Обогнать Пристли? Да, быть может. Кому же не хочется быть первым?

Но даже и тому, кто начисто лишен тщеславия, можно ли не спешить, можно ли не прийти в лихорадочное волнение, соприкоснувшись с удивительной тайной, которую хранят деревья, кусты, травы — весь зеленый океан планеты Земля! Так поэт бессонной ночью, перемарывая листок за листком, спешит зарифмовать и положить на бумагу найденную после долгих раздумий мысль; так пейзажист торопится запечатлеть на холсте неожиданно, по-новому освещенную рощу.

Пристли открыл поразительную способность растений очищать воздух. Шееле эту способность отрицает, утверждая прямо противоположное: не очищают, а портят. Кто же прав?

У Ингенхауза отличная память. Она подсказывает ему, что лет двадцать пять назад он в Женеве (где только не побывал вездесущий голландец) познакомился с Шарлем Бонне. Прелюбопытный человек — этот Бонне. Получил юридическое образование, но занялся зоологией, ботаникой, философией. В его рассуждениях молодой Ингенхауз обнаруживал причудливое переплетение верных мыслей с наивными предрассудками. Бонне всерьез убеждал Ингенхауза, что растения обладают способностью ощущать.

Но сейчас Ингенхаузу нужно другое. Помнится, Бонне пытался выяснить, какую роль играют в жизни растений листья. Порывшись в своей библиотеке, Ингенхауз нашел и книгу Бонне, посвященную этой проблеме, изданную в Женеве в 1754 году. Вот… Описание тех самых опытов, о которых женевец говорил Ингенхаузу вскользь, не придавая им особого значения. Бонне, погружая зеленые листья в воду, заметил, что на свету при этом обильно выделяются пузырьки воздуха. Бонне решил, что это чисто физическое явление, никак не связанное с жизнедеятельностью растений. Да и мог ли он предположить иное? Ведь в те годы наука, в сущности, ничего не знала о газах. Теперь же, после работ Пристли и Лавуазье, все это выглядит по-иному. Прежде всего, надо заняться проверкой опытов Бонне. У Ингенхауза хорошие руки, руки искусного хирурга, и он умеет ставить опыты просто, убедительно, в том варианте, который дает неопровержимый ответ.

Вот он поместил зеленую ветку элодеи — водяной чумы — в стеклянный сосуд с водой, прикрыл опрокинутой воронкой, а на шейку воронки надел пробирку.

На солнечном свету из среза ветки в пробирку устремились пузырьки. Через несколько часов, когда их собралось много, Ингенхауз приподнял пробирку и сунул в нее тлеющую лучинку. Она вспыхнула ярким пламенем. Значит, зеленая ветка на свету выделяет не просто воздух, как думал Бонне, а животворный газ, который открыли почти в одно время Шееле и Пристли. Лавуазье назвал потом этот газ кислородом и доказал, что он является составной частью воздуха.

Десятки раз, в самых разных вариантах, повторяет Ингенхауз свой опыт. Сомнений не остается: зеленые части растения обладают способностью выделять на свету кислород. Ну, а незеленые части? Еще десятки опытов — с одревеснелыми побегами, со свежесрезанными кусочками корней. Нет, никаких пузырьков.

Все это на свету. Ну, а во тьме или в полутьме? Ингенхауз вносит банку с зеленой веткой в полутемный сарай — пузырьки не возникают. Он пробует заменить солнечный свет сильной лампой. Пузырьки есть. Он замечает и то, что пузырьки выделяются с большой равномерностью, и то, что число их меняется в зависимости от силы освещения.

Быть может, все-гаки не только свет, но и сильное тепло вызывает образование пузырьков? Ингенхауз велит слуге натопить камин. Стоит жаркое лето, но молчаливый слуга, приученный ничему не удивляться, тащит к очагу дрова. В сумерках, не зажигая огня, Ингенхауз помещает перед камином растение. Нет, никаких пузырьков — тепловые лучи не вызывают очищения воздуха растениями.

Итак, исправляют воздух, выделяя кислород, только зеленые части растения и только на свету. Во тьме и при скудном освещении все части растения — зеленые и незеленые — лишь портят воздух.

Теперь ясно, кто прав в споре Шееле — Пристли. Оба! Пристли ставил свои первые опыты с мятой на дневном свету — и растение исправно очищало воздух под колпаком. Шееле работал по ночам, в каморке при аптеке, пользуясь свечным огарком, и, при всем своем отточенном умении ставить опыты, мог получить лишь прямо противоположное тому, что наблюдал Пристли.

Да, удивительные вещи открылись везучему голландцу, засевшему в деревне близ Лондона. Дальше, дальше…

Лихорадочное волнение охватывает Ингенхауза. Он на пороге зеленого лабиринта. А как хочется проникнуть в его манящую глубину, где так странно, так таинственно перемежаются тень и свет! Время отступило. Короткий сон, чашечка кофе. И опять — зеленая ветвь в сосуде. Ученый замечает смену дня и ночи лишь потому, что ему требуются для опытов утреннее и полуденное солнце, тень и полумрак.

Почему не удались достопочтенному Пристли его повторные опыты, которые он ставил в 1778 году, чтобы опровергнуть Шееле? Ведь Пристли работал в саду, при ярчайшем солнце. Ингенхауз пробует добыть кислород на зеленой ветви в жаркий полдень, на солнце. Пузырьков в пробирке почти нет! Значит, слишком сильный свет, как и полумрак, неблагоприятно влияет на очищение воздуха растениями. А дальше? Дальше Ингенхауз не может проникнуть. Дальше в лабиринте — мрак. Он знает, что растения дышат, следовательно, как-то ухудшают воздух. Но он убежден, что дышат они только во тьме, а на свету процесс дыхания сменяется процессом выделения кислорода. Он не может допустить, что дыхание и другой, прямо противоположный процесс, в результате которого выделяется кислород, идут вместе. И на ярком солнце, когда растение перегрето, дыхание усиливается, а выделение кислорода уменьшается. Но это станет понятным еще не скоро…

Опыты завершены. Не давая себе ни дня передышки, Ингенхауз садится за книгу. Несмотря на крайнюю поспешность, он излагает свои мысли ясно и последовательно. Едва только книга вышла в свет, как ее автора приняли в члены Королевского общества. Недруги Ингенхауза потом говорили, что голландцу помог Прингль. Но Джон Прингль, которому перевалило за семьдесят, уже с год как покинул пост президента Королевского общества, уйдя на покой…

Извлечены из сундука и дорогой камзол, и парик, и парадные башмаки. Ингенхауз принимает поздравления, наносит визиты, рассыпая остроты и любезности. Это прощальные визиты. Он объявляет всем, что возвращается в Вену.

— Ах, господин Ингенхауз, да вы просто Летучий голландец! — восклицает одна старая дама, которую он знает много лет. — Из Вены в Лондон, из Лондона в Вену… Для чего же вы приезжали на такой короткий срок? Ведь вашу книгу, о которой я столько слышу, вы могли написать и в Вене.

Ингенхауз отшучивается:

— Лондонский туман, миледи, сгущает не только воздух, но и мысль, поэтому я предпочел работать здесь.

И опять, пересекая наискось Европу, мчится карета. Деревушки, поля, виноградники… Это Франция, пока еще подвластная королю. Еще подняты горделиво мосты, ведущие в родовые замки аристократов. Еще долгих восемь лет до штурма Бастилии.

Рассеянно поглядывает в окно кареты Ингенхауз. Он чуть усмехается — припомнилась старая дама, назвавшая его Летучим голландцем… Почтеннейшая леди! Не мог ведь ваш хорошо воспитанный друг при гостях пускаться в скучные объяснения: что занятие науками требует отрешенности и уединения; что венский двор, с его шумными увеселениями, наименее подходящее для таких занятий место; что в Вене ни таких приборов, ни таких книг, как в Лондоне, не сыщешь. Вот ваш друг Ингенхауз и прискакал в Англию. Почему скачет он теперь обратно в Вену? Да потому, что нет у него ни родового замка, ни суконной фабрики, и надо ему послужить еще денег ради у Марии Терезии. Недруги могут истолковать его внезапные приезды по-своему. Они скажут… Да мало ли что могут сказать недруги!..