Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 56

— Ты погодь! — Посулил я, — Затянешься когда, вот тогда и да — душевно! Крепченная, но и духовитая притом, страсть! Уж на што я к табачищу не пристрастен, а то и носом дымок тяну. Постоял с ним ещё, побеседовали чинно — так, штобы заприметили его с сигарой да со мной рядышком. Форс! Мне несложно иногда, а ему лестно чутка. Ну и так, информация.

— Котяра! — Форточнику я радовался вовсе уж искренне — такой себе человек, што на Хитровке из туды-сюды годков чуть не самый близкий. Не друг ещё, но вполне себе хороший приятель, — Экий ты стал! Не шпиндель уже мелкий, а плечи-то развернулись! И жилистый притом, без жиринки!

— Подрос мальца, — Довольно щурится Котяра, хлопая меня ответно по плечам, — на нормальных-то харчах!

— А по ремеслу как?

— Так себе, — Отмашечка небрежная, — могу ещё, но начал потихонечку картами баловаться, и скажу тебе, куда как интересней выходит! И по деньгам, и так — по азарту. Старые долги закрою, да и в шулера.

Угостил его сигарой, припрятанной бережно на потом, да и сели на корты с семками. Тут же зафыркалось обоим разом, вспоминаючи.

— Как будошник ногой тово — под сраку? А!? — Котяра пхнул меня локтем в бок.

— А то! Посейчас помню! Сценка! Не раз и не два такое видел, но вот ей-ей — тогда будто сценка из спектакля. Нарошно сыграть захочешь, а и не сразу выйдет!

— С-сука! — Сбившись со смешков, зло выдохнул приятель, хищно глядючи в сторону. Рысь перед броском!

Я туда же глазами, да самого и перекосило. Такая себе обыденная Хитровская сценка, к которой так и не смог привыкнуть.

— … пащенок, — Доносятся отдельные слова, — я тебя… рожала…

Простоволосая баба с сальными лохмами вместо волос, выскочившая на площадь полураздетая откуда-то из подвалов, дитёнка лет семи лупасит. Прохожие… а што прохожие? Жизнь как есть! Хитровская.

— Вот веришь ли, — Потухше сказал Котяра, — помогать пытался. Толку-то… Деньгами бесполезно, уж я-то знаю! Сам так же, по малолетству, родителям на водку… Им, тваринам, сколько ни принеси, а всё мало! Кормить пытался, да куда там! Оброк подняли, да вовсе уж кормить перестали, раз уж есть кому.

— Тоже… — Он харкнул смачно, — родители! Думал было собрать таких вот детишек, ну и на свой кошт. Ничево таково, а просто — комнату снять, да кормить как-никак, хоть два разочка в день. Так веришь ли? Выкуп родители запрашивать стали! Дескать, а для чево тогда рожали? Пущай кормят! Так и…

Он махнул рукой, ссутулившись плечами. Разговор как-то и не заладился. Не потому, што неприятно друг с дружой, а просто, што тут говорить? Посидели чутка молча, покивали, да и разошлись.

Настроение у меня сразу такое себе, минорное. Не грусть-тоска, но вполне себе рядышком. Но какое ни есть, дела делать надобно!

Наткнулся взглядом на мальца лет девяти, да и поманил. Только крупа льдистая из-под ног его взвилась, да и вот! Стоит.

— Федьку знаешь? — Да поясняю, какого именно.

— Агась! — И вид самый што ни на есть лихой и придурковатый, даже сопля под носом замёрзлая в образ легла. Обрывистый, лохматистый, давно не стриженный и не банящийся.

— Ну так зови!

Вместо денюжек пряник, да тот и рад! Деньги в таком возрасте если и зарабатываются детворой, да достаются совсем не им. А так хоть пузо порадует перед Рождеством.

Ждать долго не пришлось — нарисовался. Но один, без верных своих…

«— Миньонов» — Вылезло из подсознания.

— Ты как? — Пожимаю Федьке руку, — От сыщицкого ремесла не отошёл?

Ухмылочка в ответ, да такая, што и без слов ясно — куда там отошёл! Продвинулся скорее.

— Ну и славно, — Я достал бумаги с именами и адресами нужных людей, — Дядя Гиляй, слыхал?

— Кто ж не слыхал? — Удивился Фёдор, — Журналист, а ныне и опекун твой. Вся Хитровка гудела такой удаче! Эк тебе подфартило!

— Не без того! — Соглашаюсь важно, — Владимир Алексеевич, это ого! Опека лично мне — так, для документов только. А вот знакомства через него, это да!

— Он Саньку, дружка моего… слыхал? — Сыщик Хитровский закивал с пониманием, — Тоже под опеку свою. Его бы и Жжёный Федул Иваныч не против взять, да и как человек ничуть не хуже. Но тут такая закавыка, што Санька всё-таки по художницкой части идёт, а у Владимира Алексеевича с этой стороны возможностей побольше.

— Это, — Встряхиваю бумаги, — по опекунской части чиновники. Принюхайся там, может и нароешь чего такого, чем надавить, а? Не для шантажа денежного, а просто ускорить и облегчить, с опекой-то! Как?

— Берусь, — Фёдор важно взял бумаги, — расценки знаешь! Скорость нужна? Тогда доплатить! Сам понимать должен, всех своих тогда на твоё дело. И етим, информаторам платить.

— Не без понимания! — Соглашаюсь с ним, незаметно передавая пятьдесят рублей, — И штоб все силы!

Домой, в Столешников переулок, пошёл через Сандуны. Загодя туда узелок с чистой одёжкой, вплоть до верхнего платья, отправил. Потому как ромашка персидская от вошек, это конечно хорошо, но ни разу не полная гарантия.

А так бы оно и ерунда, Владимир Алексеевич сам постоянно притаскивает их домой, потому как чуть ли не через день в трущобах бывает, но перед Рождеством, оно как бы и не тово.

«— Не кошерно!» — Вылезло изнутри, и я ажно тормознулся. Эт-то откуда?! Вестимо, не кошерно! Рождество, оно вообще как бы далековато от жидовских традиций, а вошки так вообще от любых!

Но в этот раз без пояснялок вылезло, што там и к чему. Тьфу!

Накупался и напарился на целый рубель, да с превеликим удовольствием. А после, розовый и свежевымытый, домой на извозчике. А што?! Можно иногда и побаловать себя. Разомлел после парной так, што и ноги идти не хотят!

Раздевшись, скинул Татьяне шинелку на руки. Я-то не барин, могу и сам раздеться, руки не отвалятся. Но тут такое — воспитательный момент.

Горнишная повадилась было обфыркиваться меня — незаметно почти, по-кошачьи. Ну и так, по мелочи. За столом не сразу чего передать, не услышать и такое всё.

А Мария Ивановна, она хоть вполне себе и добрая, но ух! В кулаке всех. Ещё чего не хватало, фыркать! И приказ. Обоим причём.

Мне всё по возможности через прислугу делать, хотя бы и обувь снимать, ну а Татьяне не фыркать и вообще — как к хозяину ровно, поперёд Нади даже. Неудобственно — страсть! А надо. Мне — манеры и вообще, уметь с прислугой обращаться, а горничной нрав смирять. А то ишь! Характер у неё!

Надя с дружком моим в гостиной, над украшениями ёлочными стараются. Гирлянды всякие там, теперь вот открыточки Рождественские. Настарались уже так, что гирляндами всю квартиру занавесить можно так, што и стен видать не будет, с трудом хозяйка дома их угомонила.

Рядышком сидят, плечо к плечу. Я было думал одно время, што у них там всё так себе интересно намечается, до жениховства и невестинства вплоть, но нет! Такой себе творческий союз. Потом-то может и да, но пока — ну ни капли романтики или желания подержаться за руки.

— Рождественские коты, — Тихохонько пояснила Надя, повернувшись ко мне, — глянь, только не шуми.

Я на цыпках, а там… ну красотища! Всех этих сэров и леди хвостато-блохастых, да открытки Рождественские, это ведь ещё и придумать надо!

Так понял, што Надя за идеи отвечает, а Санька за реализацию, хотя тоже не без идей.

Хвост Трубой пошёл, да ещё как пошёл! Перепечатывать начали уже и в других газетах — с гонорарами, недурственными даже и для самого Владимира Алексеевича. Тот на дочку не нарадуется, такой себе гордый да надутый ходит, чисто жаб такой. Запорожский.

Семь рассказов коротких всего, с иллюстрациями, а ого! Слава. Надя стесняется — жуть! Тяжело это, оказывается, кумиром быть.

Я чутка понимаю её, но проще было. И есть. На Хитровке вовсе уж в душу лезть не принято было, да и отойти всегда можно в сторонку. Ну и так, послать по матушке. Не всякого, но иногда хоть.

А тут барышни-ровесницы самого бестолкового возраста, да воспитание такое, што посылать не умеет. У тех вроде бы тоже воспитание, но так себе пока, в процессе. Манеры уже есть, а понимания не хватает. Ни момента, ни вообще.