Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 41

— Ето? Так, не очень… незадача просто вышла. Розги-то мне, вишь ты, по-божески полицейский служитель прописал, ето санитар хорошо пояснил. Болюче, но ничево так, не калечно.

— А што тогда? Загнило? — Голос полон сочувствия.

— Агась. Пока в жару метался. Розги-то оно — тьфу! Обидно больше. А тут одно к одному наложилось, но больше тумаки Ивана Карпыча, да задохлость моя, когда волочил. Одно к одному так и легло, што до нервической горячки и дошло. Три дня мало што не в беспамятстве.

— Вот за голову — да, — Вздыхаю я, — жалко! Тумаков надавал, так до сих пор туман стоит! Сотрясение мозга, так доктора говорят, да горло чуть не поломал. Слышишь? Хриплю!

— Ивана Карпыча тоже — тово! — Разродился злорадно Пономарёнок, — Высекли!

— Да ладно!? — Восхитился я.

— Плетьми? — Хищно подался вперёд Санька.

— Не, — Мишка замотал головой и достал яблоко, — бушь?

— Не, — Отказался я, — горло передавил, теперь ещё недели две, а как бы и не больше, кашицами питаться буду, да бульонами. Говорить, так и ничево, а глотать так только воду. Жевать тоже никак, в горле отдаётся.

— Давай, — Не стал отказываться Чиж, захрустев, — а сладкое!

— А то! Да, не плетьми Ивана Карпыча, — Продолжил Мишка, — розгами. Он замолк, напуская на себя вид таинственный и важный.

— Пока! — Выпалил наконец он, — Пока розгами! Нарушение общественного порядка, решили вот так. Отходили крепко, што сам встать не смог! Тот же служитель полицейский и охаживал, да говорят, со всем нашим усердием! Тебя-то он по долгу службы, пусть даже и говоришь, что дядька ассигнацию сувал, а самово ево — ого! От всей душеньки!

— Пока? — Я ажно подался вперёд, не обращая внимания на заболевшую спину.

— Агась! — Мишка засиял начищенным пятаком под свечой, чуть не лучики от нево идут, — Дело передали в волостной суд — к вам, в Костромскую губернию. Федул Иваныч говорит, што непременно добавят! Дескать — даже не потому, што дело чутка самую резонас… резонансное! А потому, што вроде как для порядка. Очень уж не понравилось властям московским, как он тебя волочил, полузадохшевося.

— Как же! — Фыркнул Санька, подрастерявший за Хитровскую весну да Одесское лето немалую часть простодырой деревенской наивности, — Не понравилось! Учителкам не понравилось, а через них и общественности с комитетами. Вот штоб успокоить общественность ету, так оно и вот! Без етово бы шиш с маслом! А дома ему непременно добавят, тут Мишка не врёт!

— Угу, — Кивнул я, стараясь давить довольную улыбку, — а с документами што?

— Такое себе, — Санька сделал рукой, — вроде как и хорошо, но непонятно. Через газету знаем, што Владимир Алексеевич на што-то там интересное набрёл по твоему делу и весь в ентузиазме. Так писал. А насколько етот ентузиазм на тебя идёт, сказать не могу. Репортёр же! Они не столько за правду, сколько за интересное для публики.

— Мастер говорил, — Мишка ревниво покосился на Саньку, — што даже если и не выйдет через Гиляровского, то всё равно можно! После таково инци… дента, из общины деревенской выйти вполне себе можно. Тем более, общественность.

— А дальше?! — Зашептал я, вытянув шею.

— А дальше, — Мишка чутка потянул, делая на лице улыбку, — вообще тьфу! Ты же на сапожное ремесло выучился, пусть даже и как холодный. Сдать в управе, и всё тут! Такой себе дееспособный станешь. Не взрослый, но сможешь на Москве оставаться, как ремесленник.

Взяток, канешно, понараздавать придётся, но ничево таково, што не потянуть.

— Было бы всё так просто, — Протянул Санька.

— А и не всё! — Согласился Пономарёнок, — Законы-то у нас какие? Через дышло! За Егора учительши да газетчики заступятся. Да собственно, уже заступились. А купцы?! Так-то оно не всякому…

Мишка виновато посмотрел на Чижа, на што тот только плечом дёрнул.

— Вытащим! — Пообещал я горячо, — Я не я буду, а вместе будем, в Москве!

— Как учителки? — Поинтересовался Мишка, переводя разговор на другое.

— Приходят! — Похвастался я, — Каждый день! Хотели на квартиру к себе забрать, да нельзя. Доктора оставили понаблюдать, потому как голова. Да и с документами, наверное, не так всё и просто. Не родственники, дескать, и не опекунши! И вряд ли дадут.

— Непросто, — Закивал Мишка, — Федул Иваныч тоже тебя забрать хотел, но нет! Упёрлись.

— Жаль. А Дмитрий Палыч што?

— А што? — Вздохнул Мишка, — Пьёт! Ничево-то ему, ироду, и не сделать по закону! Не он тебя волочил, а што рядышком шёл, так за то и не накажешь. Но не к добру ему то! Пьёт всё больше, работает всё меньше. Так… огрызок человеческий. Дочек если замуж успеет выдать, то уже и хорошо. Но думаю, много раньше от водки сгорит.

— Бог с ним!

— Сам как? — Поинтересовался я у Саньки.

— Ну, — Пожал тот плечами, — ничево. Скушно только без тебя, а так и ничево. Живу вот у Федула Иваныча пока, по хозяйству помогаю. Он сказал, што сейчас ко мне вроде как и заодно присмотреться могут, с полиции кто по части документов. Если на Хитровке, то вроде как и не вполне благонадёжен.

— Не сцапают? В вошьпитательный дом-то?

— Не! — Отозвался за Саньку Пономарёнок, — Мастер говорит, што сейчас такое всё… подвешенное. Склоняются пока на опеку. Хватать не станут!

Дело подвисло, но покамест отдали меня под временную опеку Владимира Алексеевича.

— Нет ничего более постоянно, чем временное!

Гиляровский искромётно шутит, рассказывает в лицах наисмешнейшие байки, и перезнакомился со всеми больными из моей палаты, и едва ли не с половиной медицинского персонала больницы. С теми, с кем ещё не был знаком.

— Людмила Ивановна! — Басовито зашептал он через весь коридор, завидев немолодую милосердную сестричку, — всё-то вы хорошеете, проказница! Не будь я прочно и счастливо женат, небось приударил бы за такой прелестницей!

От ково другово такого моветона почтенная Людмила Ивановна и не потерпела бы! Но Владимир Алексеевич крутит ус, лукаво подмигивает, и смолоду некрасивая баба — вот ей-ей, чувствует себя не иначе как молоденькой девчонкой, впервые пришедшей на деревенское гулянье.

— Степаныч! — Из внутреннего кармана бекеши извлечён пахнущий копчёной рыбой балык, — как знал, что тебя встречу! Держи! Волжская!

Расчувствовавшийся санитар неловко принимает дар. Мелочь! А какое внимание от уважаемово человека, известного всей Москве! Тут и сам себя зауважаешь.

Гиляровский заполнил собой всю немаленькую больницу. Басовитым шмелём он гудит из палаты, кабинета врача и внутреннего дворика. И полное впечатление — одновременно!

Я уже в пролетке, закутанный от неблагостной октябрьской погоды. Жду. Владимир Алексеевич садится наконец, и под ево немаленьким весом проседает экипаж… Но нет! Будто телепортировавшись, он оказывается в десятке сажен, штобы обсудить што-то важное с пожилым доктором.

Кучер, свесившись с облучка, только головой вертит, да ругается восхищённо вполголоса.

— Трогай! — Владимир Алексеевич сел таки в пролетку, — Столешников переулок, дом девять!

Ехали пока, так целая екскурсия получилась. Так вкусно рассказывал о домах, мимо которых процокивала наша лошадка, што прямо ой! Даже извозчик заслушивался, повернувшись вполоборота.

Дом такой ничево себе, богатый! Не так штобы прям баре живут, но видно, што люди не из последних. Пока поднялись на третий етаж, так я даже заробел немножечко — как примут-то?!

Мария Ивановна, супруга моево временного опекуна, встретила меня благожелательно и очень флегматично.

— Я иногда подумываю заявиться с крокодилом на поводке, — Доверительно наклонившись ко мне, зашептал Гиляровский на всю квартиру, — так думается, что она и тогда только улыбнётся, да устроит крокодила поудобней в нашей ванной!

Губы у меня сами растянулись в улыбке, а Владимир Алексеевич захохотал басовито.

— Наденька, — Представил он дочь, притянув её к себе. Такая себе… в папу.

«— Лучше б в маму», — Вылезло язвительно, но к счастью, не на язык.