Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 24

Наглаживая по дороге встреченных знакомых котов, я потянулся до выхода из Молдаванки. Без цели, просто пошляться.

Танцы и акробатика пока сильно мимо, как и вообще всякая беготня. Остаются книжки, гитара, шахматы и немножечко Фира. Ну и карты вечерами во дворе. Тоже интересно. Когда ум на ум, блеф на блеф, а когда и шулерское всякое можно. Как заранее договоримся. Да не на деньги играем, потому как промеж соседей такое глупо, а так, на шелбаны да на глупости всякие.

Санька у своево художника пропадает целыми днями. А приходит когда, то только и слышно — пропорции, свет, тень… Ну или байки художницкие пересказывает. Пропал человек! Ну да лишь бы на здоровье.

А я вот днями по городу от безделья шатаюсь, но опасливо, всё больше по центральным улицам, даже в переулки заглядываю, только если народу там много, и штоб обязательно женщины тёточного возраста, из самых крикливых по мордам лиц. Спокойней так.

Жду. И газеты читаю, всё больше криминальную и полицейскую хронику, происшествия всякие.

Я же не один и не два детектива прочитал! Знаю што такое облава, про улики там всякое. Даже отпечатки пальцев! Ну ето, правда, больше оттудова ещё.

Письмо отправил, да подробное ведь! Карту, где щель в ету катакомбину искать, саму пещеру намалевал как умел. А я, между прочим, умею! До Саньки сильно далеко, но понятно вполне. Преступников етих словесно и портретно — как смог, с акцентированием на особые приметы.

Где?! Выследить, схватить, провести облову… где?! А нету пока, отчево я весь как на иголках и боюсь, отчаянно боюсь не только за себя, но ещё и за Фиру с Санькой. А ну как?! Ети — всё могут!

— А вот и ответ, — Прошептал я помертвевшими губами, глядя на обезьяна у Ришельевской[22]лестницы, ручкавшевося с городовым вот прямо вась-вась! Такие себе лучшие приятели, што чуть не сослуживцы.

Он ето, он, ручаться могу! Орангутанг натуральный, только што в одежде, таких даже в большом городе не вдруг встретишь. Фигура, манера двигаться, подёргивание плечом такое себе характерное. Он!

— С-суки! Вот значица как…

Постоял я так, поглядел, ножик в кармане нащупал, да и за ним. Не бездумно, а нормально так, как положено. Жизнь Хитровская, она мал-мала учит такому, да из прошлой жизни такое всякое иногда выныривало. Не разберу только, через картинки киношные или через свою жизнь? Запутанно помню, значица.

Обезьяна легко вести, потому как фигура, да и не таится ни разу. От лестницы до порта, и по пути с морячками общается такой себе по-свойски. Если не знать точно, то такой себе торгаш по мелочи с немножечко контрабандой. В Одессе таких через второго на третьего, никого не удивишь.

Многие здесь так живут, а ещё больше тех, кто вроде как и чиновник или конторщик, но иногда и не совсем, если своё надо прижмёт. Подрабатывают себе в карман. С использованием служебного положения.

Веду я ево, и вроде как даже не в горячке, а мысль такая крутиться, што ето жить не должно. Потому как если он в живых останется, то до конца жизни мне девки те во снах приходить будут.

— Не он… оно! Не человек ето потому как, — Шепчу я, скользя поодаль. Мне ведь не только ети, как их… контакты! Мне он нужен в месте уединённом. А потом ножиком. Небось не будет ждать от мальчишки мелково! А я умею так, штоб не ждали. Научили.

Не севодня если, так присмотреть пока, где он тут крутиться, да с кем. Может, ещё кого узнаю.

Часа два ево вёл, никак не меньше. И ножик через карман всё время нащупываю, што изнутри к брюкам прикреплён. Штоб если што, то не упустить.

Пятнадцатая глава

Ждать… встав в переулке неподалёку от пивной так, штобы не упустить никого, не отрываю глаз от входа. Обезьян занырнул туда, но ведь когда-нибудь он выйдет, и тогда…

Руки будто сами вынули нож и начали упражняться. Узкое хищное лезвие перетекает меж пальцев, пока я смотрю за входом. В голове будто набат, вены на висках и лбу набрякли, мыслей никаких. Только цель!

Страха перед переулками не осталось, и сунься кто ко мне, так ему же хуже!

— Кхе!

Развернувшись мгновенно, полосую воздух в длинном выпаде, но мою руку перехватывает стальная ладонь Косты, мгновенно повернувшевося боком и впятившего живот.

— И ты… с ними?! — С силой лягаю его в пах, но грек умело разворачивает бедро, подставляя под удар, и встряхивает меня, перехватив за шиворот.

— С ними… с кем!? Егорка, да што с тобой такое?!

Я обмякаю, и набат в голове немного стихает.

— Так, — Коста смотрит мне в глаза и отпускает, — пойдём-ка! Не знаю, во што ты вляпался, но што-то мне таки подсказывает, что выляпаться без помощи умного и хорошего меня ты не сможешь!

— Пойдём, — Коста осторожно тянет меня за плечо, — Софья давно тебе не видела, скучает за твои танцы и физиономию. Поедим немножечко, чаю спокойно попьём, а заодно и расскажешь, шо такого случилось что весь такой поднапружиненный и с ножом. А случилось таки очень и очень из ряда вон, так мине подсказывает моя одесская чуйка.

Шли пока, Коста постоянно говорил, говорил и говорил всякую ерундовую нелепицу. Глупости вроде бы, но пока дошли до ево дома на Пересыпи, так и отпустило почти.

— Егорка! — Радостно всплеснула руками София, и спорхнула с высоково крыльца, на ходу обтирая руки об висящее через плечо полотенце, — или ты сегодня таки Шломо?!

— Как угодно, — Отвечаю вяло, не обращая внимания на какие-то малопонятные знаки, которыми обмениваются супруги поверх моей головы. Чувствую себя так, будто меня до предела надули и передули, а потом сдули назад и ещё в два раза. Чуть-чуть ещё, и можно будет рулончиком скатывать.

Сели на веранде, выходящей в крохотный, но собственный садик, густо поросший кустами и деревьями. Женщина тут же захлопотала на кухне, втягивая меня и Косту в какие-то хозяйственные хлопоты. Не так штобы женское какое, а просто тормошила.

— У-аа! — Басовито заорал младенец из комнат, и Софья тут же метнулась туда.

— Да ты мой сладкий! — Донеслось оттуда, — Описался? Сейчас мама…

Я вроде только моргнул, но вот она, София, сидит передо мной, а на столе полным полнёшенько всево, и даже чуть с напупинкой поверх горочки. И вроде как даже беседу веду, хотя как беседу… Коста с женой сами промеж себя говорят, но иногда как-то так получается, што вроде как я с ними киваю и соглашаюсь, или нет. Чаще да, потому как правильное говорят.

— Соня, — Промежду делом говорит она, подвигая еду, — я привыкла! Называй меня Соней, я ведь от рыбацких корней, а София, это уже немножко промежду греков, ну и когда официально.

Они кинула на мужа лукавый взгляд, в котором, вот ей-ей, информации сильно побольше, чем в ином многостраничном письме! Коста чему-то смутился на миг, и даже отвёл янтарно-карие глаза.

— … и в море выходила, — Рассказывала Соня, уютно хлопоча и не переставая потчевать меня всякими греческими вкусностями, — ты не думай! Недолго, правда. Но по рыбацкой части всё умею!

— … а Косту я видеть поначалу не хотела! Ты ешь, ешь… Он по молодости с дурнинкой немножечко был, а иногда даже и очень множечко, даже и перебором. Во все глупости, што в Одессе творились, норовил ввязаться с горящими глазами и пудовыми кулаками. Иногда и с дрыном, если поперёк толпы выходил.

— Такой себе рыцарь за справедливость и всё хорошее, — В голосе у неё мелькнули такие странные нотки: вроде как укоряющие, но будто и толикой сладково мёда, — Мальчишка совсем, даром што быку шею свернуть тогда ещё мог! После одной такой истории пришлось даже покинуть пределы сперва города, а потом таки и страны, немножечко даже нелегально.

Завербовался на судно, да через два года только и вернулся. Моряк! Кругосветка за плечами, мыс Горн, Южная Америка, Африка, Азия.

— А главное, — Соня подняла палец, — взрослый! Внутри всё тот же мальчишка, за што его и люблю. Но самую чуточку — повзрослевший!