Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 20

В Москве оно более чётко границы проведены. Есть Хитровка и ещё пара мест, где воровской народ гуртуется. Не только и даже не столько он, но вроде как заправилы и старожилы.

Крестьяне, што на заработки приехали, живут вроде как промеж ворья, да наособицу, своими артелями. Почитай, и не соприкасаются миры ети.

В трущобах, где беднота городская, так она, беднота, в основном одна и есть. Так только, полузаконный люд иногда паразитирует на них.

На Молдаванке жё всё интересней и чудней. Есть бандиты откровенные и панамщики. А есть честные работяги. Вроде как.

А присмотришься, так то-то и оно, што вроде! Работает себе человек в порту, например, но не прочь подработать и на стороне иногда. Контрабанду, скажем, придержать у себя, или весточку кому передать. Разное бывает.

И так штобы вовсе чистых, так наверное, и нет таких. Оно вроде бы и не все тому рады, но Молдаванка через воров живёт, через их законы. Но и воры ети тоже черту не переступают, потому как среди людей живут.

Странно, в общем. Непривычно.

Вышел было на Балковскую, да от каменной мостовой и высоких, до четырёх етажей домов, потянуло такой жарой, што голове сразу ой, и как кувалдой! Дошатался проулочками до мороженщика случайно встреченного, да купил у нево пломбир, а заодно и выпросил льда, под кепку положить. Дал! Што же не дать, когда я семь штук подъел. Клиент!

Народу в ето время в городе почитай и никого нет. Так тока, кто по долгу службы или иному надо на улицы выползли. Городовые редкие плавятся в своих мундирах да моряки проходят, красномордые от загара, жары и порционной выпивки. Приказчики в магазинах прячутся, да извозчики, загнав екипажи в тень, устроились на подремать.

Ноги как-то сами понесли меня в сторону моря, а потом и от города. Не так штобы совсем далеко, но и не близко. Полез было поплавать, а вода тёплая такая, што и волны не волны, а будто из банных шаек в морду плещут, только што вода солёная. Ну никаково удовольствия!

Вылез, да и камешки покидал в море, штоб блинчиками. Дурное занятие, но накидался до тово, что локотушки болеть стали. С правой, с левой, с разворота!

Присесть, да и насобирать наново камушком плоских, да и по новой — с правой, с левой!

Но чую, отпускать начало. Выкидал, значица, усталость психологическую от людей. Не так штобы совсем хорошо, но уже ничево так, жить можно. Выгулялся, набросался, так теперь чутка пройтись одному-одинёшеньку, да и совсем хорошо.

Пошарился я меж камней за ящерицами, да и вот те! Вход в катакомбы. Из тех, што в глаза не бросаются. И так меня туда поманило-потянуло прохладой, што и не раздумывая — нырь! И ну обследовать!

Щель сперва узкая. Не так штобы вовсе, но локотки уже не растопыришь, стесать о камень можно, потому как ещё и темно. А потом зал такой, и после тёмнышка даже видно немножечко, потому как свет чутка пробивается. Еле-еле, но хватает.

И факела! Лежит несколько связок, ну чисто дрова. Мне бы задуматься, да и уйти на всякий случай, ан думалка на жаре перегрелась. Мыслей и нет в голове, тока любопытство глупое и осталось. Да ещё желание от жары в прохладе катакомбной отдохнуть.

Поджёг факел, и давай пещёру исследовать! Один отнорочек тупиковый, второй куда-то там ведёт, и разветвлений прям много. Посмотрел, да и назад, потому как заблудиться боюсь. Мне стока страшилок про катакомбы Одесские понарасказывали, што даже если на десять делить, то ого!

Тут тебе и греческие колонии камень добывали, да прообраз лабиринта для Тезея и минотавра именно здесь! Здесь-здесь! Пацаны Молдаванские ручаются! И цверги гномские обитают, туннели свои обустраивая, и… В общем, интересно — когда ты в компании. А так-то оюшки! Сцыкливо малость. То и дело ожидаешь всякое нехорошее спиной да затылком, отчево волосы на всём теле шевелятся.

И так мне к людям обратно захотелось! Какое там одному побыть?! Побольше, побольше народу! Штоб рядышком были, локтями да спинами прижаться.

Голосам от входа я обрадовался поначалу, но то ли голова охладилась, то ли ещё што, но радость, она тово, быстро прошла. Потому как факелы и вообще!

Заметался што-то, да от ужаса перед подземьем и минотаврами в третий отнорок! А там пещера, да тупиковая. Я назад, а там голоса приближаются!

Заметался по пещере, и глазами туда-сюда! На стене высоко вроде отнорочка што-то виднеется, чуть не на двухсаженной высоте. Взлетел как, и сам не понял, а ведь даже вместе с факелом! Ткнулся дальше, ан нет, тупичок! Только и успел, што факел потушить, да прижухнуть.

Вглубь расселины етой забился, факел притухший под себя, штоб горелым не воняло, да и дышу через раз. Мыслей, ну вот никаких! Только опаска такая себе, да память о подземьях Московских. И понимание, што если не туда забрёл, то назад можно и не вернуться.

В пещеру из отнорка пролился багровый свет, и по стенам сплясали тени, будто вышедшие из кошмаров. Волосья встали дыбом, и застучавшие было зубы сцепить удалось прямо-таки героическим усилием воли.

Вслед за багровым светом просунулся факел, а затем и держащий его мужчина в маске. Пошарился он, засунул факел в щель, да и лампы достал. В стороночке стояли, оказывается. За камнями.

Вскоре девушек завели пятерых, одну за одной, связанных да с кляпами.

Я от ужаса даже дышу через раз и глаза прикрыл. Знаю потому, што взгляд почуять можно. Работорговцы, мать их ети! Слыхивал о таком не раз, но надеялся никогда не столкнуться!

Девушек для борделей поставляют — в Европу да Южную Америку почему-то. Но и меня, если прихватят, могут и тово… да што угодно!

Глаза прикрыл, да весь то в слух обращаюсь, то Боженьке молится начинаю. Слышу тока через сумбур мысленный, што смеются работорговцы, да барыш обсуждают и какого-то Франка.

А меня колотит. Страшно глаза открыть, но и не знать ещё страшней. Открыл, да смотрю вроде как не на них, а рядышком. Трое их, и матёрые такие все! Небось каждый может девушку на плечо взвалить да убежать! В масках все, што верхнюю часть лица закрывают.

Выпили те, да потом один и говорит што-то негромко. Засмеялись те, слышу только:

— … молодуха… целку уже…

Подошёл тот из них, што на обезьяну телесно похож, да кляп у одной выдернул и тут же горлышко бутылочное в рот, да голову ей задрал. Зафыркала та, закашлялась, да он ей куда-то по горлу стукнул слегка, и всё, винище в желудок пошло.

Выждали несколько минут, на ноги вздёрнули, да и развязали. Та тут же раз! И к стене. Стоит, руки к груди прижала и смотрит испуганно.

— Н-не… не надо!

А у самой уже от винища язык заплетается.

Обезьян засмеялся, да шагнул к ней и руками за корсаж платья потянул. Женщина руками замахала, да куда там! Руку поймал, да и завернул больно, на колени поставил. Потом уже все трое раздели её, да ловко так — видно, што не первая она у них, сильно не первая.

Я несколько раз только вздохнуть успел через колотящееся о рёбра сердце, как та уже голая стоит, руками прикрывается. Обезьян ей пальцами куда-то под челюсть и говорить начал што-то негромко. Смотрю, обмякла та, руки опустила как плети.

Те двое щупать её начали за груди, да соски тянуть и выкручивать. Всхлипнула та, так обезьян ей под дых — раз! Дали продышаться, и снова щупают, только та теперь покорная и вовсе ничему не противится. А эти гогочут!

Потом и вовсе руку ей меж ног и мять начали. Сильно! Мне даже отсюдова видно, што сильно. Всхлипнула бедная только, да слёзы из глаз. Хоть и пьяненькая уже, а стыдно небось! И больно.

Все трое так её перещупали, потом на подстилку её спиной, и обезьян раздеваться стал. Как есть обезьян, такой же почти волосатый!

Я глаза было закрыл, а так ещё страшнее! Глядеть не могу, и не глядеть не могу. Лежу, через слёзы текущие на всё ето смотрю. А куда я!?

По разу каждый попыхтел, подёргался, помучил её, и нет бы успокоиться! Они её снюхать заставили што-то, выждали малость, так молодуха ета совсем дурной стала.

Пьяненькая, да не то кокаином сверху, не то ещё чем заполировали. Хихикает! Руку растопырила, да на пальцы смотрит, будто чудо-чудное увидела.