Диамат
(Роман) - Дуленцов Максим - Страница 21

Поговорить удалось ближе к Пасхе: то девушка болела, то была на водах с мамашей, то сбежать с уроков не удавалось — все-таки выпускной класс. И вот это случилось, его ангел вышел на улицу, возник у дома утром, прикрывая прелестный ротик, сдерживая зевоту. Утро было на удивление теплое, солнечное, несмотря на апрель. Темный снег быстро подтаивал, и грязные потоки неслись по засыпным мостовым, собираясь в более мощные, пока их бурление не захлебывалось в Каме.

Реалист, сдерживая дыхание, подошел к девушке и взял ее за руку.

— Здравствуйте, Варенька… Как же давно я вас не видел.

— А, Вася, привет. Да я сама не в Перми была. Первую неделю в гимназию хожу, подзапустила все, а мне в восьмой класс надо переводиться. Папенька нанял репетиторов, так я с ними сижу целыми днями. Готовлюсь к экзаменам. А ты как, заканчиваешь реальное? Пойдем, проводи меня до гимназии, а то опоздаю, — Варя тряхнула русыми волосами, передала Васе портфель и зашагала в сторону театра. Василий поспешил за ней.

— Варенька, а с Востриковым у вас все серьезно?

— С каким Востриковым? А, с Пашей… Ну что ты, Паша, конечно, хороший и танцует прилично, разговаривает обо всем, интересный, но очень уж наглый. Собирается в университет в Казань нынче, на юридический. Поступит, конечно, он умный, и папа у него со связями. Нет, решительно нет, ничего серьезного с ним у меня не будет. А что это ты заинтересовался так?

— Варя… Я люблю же вас… — голос реалиста сорвался.

— Милый Вася, ну что ты, ну до этого ли нам? Учиться надо. Ты же в горный институт пойдешь? Инженером станешь. Мне в университет надо, на педагога. Папенька велел. Да и рано еще о любви думать. Сначала на ноги надо встать.

В интонациях Вареньки послышались взрослые нотки ее родителей. Папенька уже задумывался над тем, что Варя сию минуту отрицала, и готовил дочери хорошего жениха. Только ни Варя, ни Василий в тот час об этом не догадывались, а просто медленно брели к Мариинской гимназии. Вася не знал, что сказать, и только грудь его томилась страстью. А Варенька неожиданно произнесла:

— Знаешь что, Вася, скажу тебе как другу: если я и выйду замуж, то только за офицера. Только военные могут быть настоящими, любящими, красивыми и статными, только офицеры — мужчины, способные позаботиться о своей семье и жене. Сам посуди: вышла Наташа Ростова за Безухова замуж, но разве счастлива она? Разве, если бы не смерть князя Андрея, не была бы она счастлива с ним, с полковником? Да и Курагин тоже красив, хоть и подлец…

Варенька мечтательно подняла глаза цвета лазури в такое же безоблачное небо. Вася тихо засопел — про любовь он у графа Толстого не читал, только про войну, остальное пролистывал.

— Вот и пришли! Вася, ты близко не подходи, а то девчонки засмеют или папа увидит. Давай портфель. Ты заходи после учебы, погуляем как-нибудь.

И Варя ушла, помахивая портфелем, а Василий в тот миг принял твердое решение: он станет офицером.

— Гражданин штабс-капитан! — чей-то голос вывел Василия Андреевича из приятного забытья. Приближался вечер, и горы отбрасывали на укрепсооружения причудливые тени сказочных персонажей: то былинного богатыря, то дракона, то самого ужасного графа Дракулы, что обитал где-то тут, неподалеку, в давние времена. Василий Андреевич повернул голову, приоткрыл глаза.

Перед ним стояли два солдата — рядовой не из его роты и ефрейтор Малинин из второго взвода, известный подстрекатель к волнениям и братанию, член полкового комитета. За ними топтался Семен с виноватой миной.

— Я, вашьбродь, говорил им: не беспокойте, спят, третью ночь в карауле, — а они не слушают…

Малинин повернулся к Семену:

— Обращения к офицерам «Ваше благородие» в полку отменены как старорежимные, царские. Надо говорить «гражданин». У нас все равны. У нас нынче свобода.

— Чем обязан, господа?

— Господ у нас тоже нет. А к вам у нас вопрос: что за стрельба была? Полковой комитет не давал разрешения на обстрел, у нас перемирие с частями австрийской и румынской армий. Кто позволил нарушать? — незнакомый рядовой говорил резко и с нажимом.

— Извольте представиться, гражданин солдат. Я все-таки пока командир роты.

— Хм… пока… Каминский. Член полкового комитета.

— А где же председатель комитета полковник Дмитриев?

— Его нет. Прошу ответить на вопрос, гражданин штабс-капитан.

Василий Андреевич нехотя поднялся, отряхнул шинель, поправил портупею.

— У нас уже месяц противник, пользуясь объявленным перемирием, которое так и не подтверждено приказом из Ставки, открыто ворует оружие и боеприпасы, находящиеся практически без охраны в расположении линии обороны из дальнего блиндажа. Мне кажется, что это нехорошо, поэтому я приказал стрелять. В воздух. Дабы пресечь попытки завладеть оружием нашего полка.

— Мы проверим эти факты, но стрелять строго запрещено. По возвращении в расположение полка прошу явиться на собрание полкового комитета, где мы рассмотрим нарушение вами приказа и примем меры по отношению к вам.

Василий Андреевич пожал плечами:

— Как будет угодно. Когда сменяется моя рота с охранения? И когда, раз уж вы такие начальники, смею спросить, будет доставка пищи на позиции? Солдаты не получали довольствия уже два дня.

— Получат. Смена будет завтра.

И, не отдав чести, не попрощавшись, двое в солдатских шинелях скрылись в ходах сообщения.

Семен притащил котелок с каким-то варевом.

— Ох, не к добру все это, вашьбродь, не к добру. Да штоб солдатня офицерами командовала — да где такое видано? Вот щас германец ударит — и все, трындец, положат всех и попрут на Рассею. Что будет-то, вашьбродь? Вот, покушайте, — протянул он котелок.

— Что это, Семен? Откуда харч?

— Заяц в силок попался, что я давеча выставил у леска за траншеей. Да не волнуйтеся, вашьбродь, там несколько силков мы с мужиками ставили, на похлебку всем понемногу хватит. Картохи бы ишшо, так где тута ее взять. Вот хлеб, кушайте.

Штабс-капитан принял котелок и с удовольствием начал хлебать теплое варево, отдающее уже забытым вкусом мяса.

В сумерках Василий Андреевич, привычно наклоняя голову, хотя угрозы обстрела со стороны противника уже давно не было, начал обходить вверенные его роте позиции.

Позиции были растянуты, а солдат в роте становилось все меньше и меньше. Они исчезали, не дожидаясь бумаг от полкового комитета, который потихоньку начал отпускать крестьян по домам. Мужички сами, прихватив винтовки и запас патронов, ночами осторожно выползали из окопов и биваков в тылу полка и драпали до ближайшего железнодорожного узла, а оттуда по своим деревням. Кого и задерживали, но таких было мало. Состав полка регулярно сокращался. В траншеях оставались только унтеры, фельдфебели да пролетарии, мобилизованные с заводов из разных городов. Для чего эти последние, почему — Василий Андреевич не раздумывал. Ему надо было расставить оставшиеся караулы по фронту роты, чтобы в случае чего обеспечить оборону, а также предотвратить расхищение армейского имущества противником, который регулярно шлялся ночами по русским позициям в поисках чем поживиться.

Редкие солдаты в карауле встречали штабс-капитана молчаливым взятием под козырек и малиновыми огоньками самокруток.

— Здравия желаю, вашьбродь! Унтерцер Мартюшев, — тихо сказал ему встреченный в траншее у склада боеприпасов усатый дядька лет тридцати пяти. А может, и все сорок ему: мобилизация в тяжелое время не разбирала возраста.

— Привет, привет, Мартюшев. Как ты? Не шалят австрияки? — кивнул головой в сторону противника Василий Андреевич.

— Никак нет, вашьбродь. У меня не зашалишь. Я их тут пару раз прикладом приложил, так больше не ходют. Во второй арсенал ползают, антихристы. Там спят все.

— Ну хорошо, молодец. Схожу во второй.

— Рад стараться, вашьбродь. Табачком не богаты?

— Да есть немного, бери, — Василий Андреевич открыл серебряный портсигар, который еще первый его денщик нарыл у пруссаков в окопах при наступлении на Галич. Папирос было мало, Мартюшев осторожно достал одну, засунул за ухо.