Золото гуннов (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 12

— Как так?! — искренне удивился Бородкин.

— Да вот так… — нарочито повторил начальник следственного управления замысловатый жест коллеги пальцами. — Тут даже известный русский писатель Александр Вельтман был ярым сторонником этой гипотезы. Именно он написал и издал книгу «Аттила и Русь», в которой речь идет о четвертом и пятом веках нашей эры…

— Не читал, — простодушно признался начальник УУР.

— Не мудрено: в наших библиотеках ее не найти. Раритет! — снисходительно улыбнулся Андреевский, возвращаясь к главной теме: — Главное — это то, что погребения эти утрачены из-за нашего варварства и бескультурья, извечной жажды наживы и алчности…

— Вот тут ты в самую точку попал, — поддержал коллегу полковник милиции. — Что ни есть — в корень… в саму суть.

Тут оба полковника вышли в фойе, и разговор между ними прервался.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ДЕТИ РУСКОЛАНИ И БОРУССИИ

Уже седмицу свирепо, прямо-таки по-волчьи, завывали ветры, посланцы Стрибога, мели метели, бушевали вьюги, недобрые слуги Зимерзлы и Позвизда. Словно рассердившись за что-то на людей, суровые боги старались завалить снегом не только избу-землянку северского воя и хранителя традиций отцов и дедов Ратши, но и все окрестные места. И неторопкую речку Руду у подошвы холма, и Темный бор за речкой, и сам Высокий холм, на вершине которого недалеко от капища Сварога — Создателя всего сущего и Отца богов — с незапамятных времен поселился род Севца.

Землянка у Ратши небольшая, есть и больше и просторнее. Но ему с родичами и этой пока хватает. Ведь разместились в ней и он с женами, и пяток его сыновей также с женами, и другой пяток еще в отроческой поре. Нашлось место и дочерям — их целый выводок. Товар, конечно, красный, но не свой — не успеешь и оком моргнуть, как разлетятся по чужим семьям, по чужим избам-землянкам. Такова по закону Сварога доля девиц-дочерей. Сыновьям отцовы стежки-дорожки топтать, род продолжать да множить, а дочерям, как птицам перелетным, по чужим древам гнезда вить, с чужих слов песни петь… Птицы по весне нет-нет, да и возвращаются к тому гнезду, откуда вылетели. Та богами устроено, уряжено. А дочери, раз выпорхнув, уже не вернутся никогда. Да то не беда, лишь бы жизнь на новом месте удалась, сложилась… лишь бы род русов рос да множился…

В землянке Ратши, от многолюдья и стельных коров, ждущих приплод, а потому ютящихся тут же, через перегородку, тепло. Но воздух тяжелый, спертый, затхлый, пахнущий испражнениями. Дышать им трудно. К тому же такой едкий, что слеза невольно катится из очей.

Возможно, поэтому начавший быстро стареть Ратша часто не спит по ночам. Покряхтывая и бормоча в усы и бороду молитвы светлым богам русов, ворочается с боку на бок под покрывалом из шкур. Старые кости ноют, ища покоя. Не находят и снова ноют.

Вот опять проснулся на полатях среди ночи. Хоть очи и закрыты, но сна нет. Морок любит молодых да сильных, а от стариков, отживающих свой век, старается удалиться подальше. Не нужны ему немощные да хворые, даже если они не самые последние в роду.

Не спит Ратша, прислушивается к беснующимся в своих недобрых играх Зимерзле и Позвизду. А в начавшую давно седеть и лысеть главу лезут всякие мысли-думки. Одна другой тревожней. Старый вой и хранитель традиций пращуров, называемый сородичами то волхвом, то ведуном-кудесником, понимает, что его жизнь пришла к закату. Вот-вот пожалует в белом саване костлявая старуха с косой да граблями, где Смертью, где Марой, прозываемая. Ухмыльнется ехидно беззубым ртом, поведет пустыми глазницами — и не станет Ратши. Лишь невесомым незримым облачком полетит его душа в высь небесную на суд богов, чтобы дать отчет о деяниях Ратши на Белом Свете. А остывшее, завосковевшее тело, обмыв, обрядят в лучшие наряды и предадут с почестями Мати Сырой Земле. И погребут рядом с ним тело самой молодой супружницы, оружие и сбрую коня боевого, а также все богатство, накопленное им за долгий земной век. Потом сородичи, как велят законы русов, небольшой курган над погребением возведут и поминальную тризну справят. Или по-гуннски, с которыми Ратша столько лет прожил бок о бок, страву. В любом случае поминальный обряд — тут как ни назови…

Да, все это будет. Пусть скоро, но не в эту ночь. А пока… Пока Ратша еще на Белом Свете, и мысли его все же больше о земном, чем о смертном. Надо успеть о многом подумать, о многом распорядиться, прежде чем закрыть навсегда выцветшие и поблекшие от многих лет и бед очи.

Рядом, одесно и ошуюю от него, молодые супруги. Тела у них, что печки, в которых кузнецы-ковали, внуки Сварожича, сына Отца богов Сварога, да бога огня Семаргла, крицу прокаливают, чтобы потом либо меч, либо сошник для сохи отковать, а то и топор с ножом острым… Даже через одежды жар их юных тел чувствуется. Однако ни жар женских тел, ни сам женский дух, ни их плоть не волнуют уже старого Ратшу. Только для обогрева ныне они ему и пригодны. Остыла кровь, ушло время молодечества, когда о продолжении рода только и мыслилось. А потому пусть себе спят не потревоженными, не помятыми, не обласканными, как и старые его жены, что улеглись со внуками и отроковицами прямо на земляном полу, прикрытом слоем прошлогодних душистых трав и шкурами.

И пусть Ратша не старейшина рода, как Севец, но тоже муж знатный, всем родом уважаемый — волхв и хранитель древних знаний и традиций. Ведь кто-то же должен и за капищем присматривать, и о богах русов рассказывать, и жертвы им вовремя приносить, и долгие беседы с ними вести, постигая премудрость бытия, и празднества в их честь устраивать. А еще кто-то должен же передавать новым поколениям русов веды дедов и прадедов, сказы о том, откуда и когда пошел род русов, кто по воле светлых богов был первым в роду этом, отцом всех отцов.

Вот Ратша и присматривал за капищем, и о богах ведал, собирая знания по крупицам малым, как птица — зернышко за зернышком. И хранил, и по мере сил своих передавал… сыну младшему Богуславу. Самому приходилось все постигать на ходу, перенимая из дланей чужих, часто скудных да прижимистых. Ведь для стези волхва он не готовился. Воем быть видел свое призвание. Только все обернулось иначе: пришлось стать и воем и волхвом одновременно — видно, такова воля богов. И знания сбирать малыми толиками у ведающих людей, настоящих волхвов и кудесников, присматриваясь, приглядываясь, прислушиваясь, впитывая в себя все полезное, как земля после зноя струи живительного дождя.

Пчелка незаметно мед собирает, перелетая с цветка на цветок. Там, весело позвенивая крылышками, сядет в самую маковку, в другом месте пожужжит, повозится — и, смотришь, к осени поздней борть уже полным-полна. Подобно пчелке приходилось действовать и Ратше: там словцо, там — другое. Глядь — и накопилось к зрелым годам… А уж к старости — и того больше.

Мало-помалу он не только устные сказы-предания познавал, не только молитвы, воспевающие хвалу и славу богам русов, но и письмена хитроумные, резами да рунами прозываемые, читать да вырезать на древе либо лопатке бараньей наловчился. Так пусть же Богуславу, в которого уже с отроческих лет его, как в сосуд серебряный, он знания капля за каплей вливал, на этом поприще будет легче.

И уже Богуслав будет рассказывать сыну своему либо внуку о том, как создал Сварог, отец богов, Сваргу со звездами, луной и землей, как потом, перевоплотившись в Рода Родовича, породил людей. А чтобы людям на земле жилось праведно и разумно, приставил к ним детей своих Сварожичей: Сварожича, дарящего тепло, богатство и покровительство русам; Перуна-Громовержца, поражающего врагов русов стрелами-перуницами или молниями; Стрибога — повелителя ветров; Велеса — бога мудрости и богатства, покровителя скотины всякой. А также иных богов, среди которых был и Денница, старший сын Сварога. Тот самый, который захотел однажды овладеть чертогами самого Творца, ушедшего создавать новые миры. Только воспротивились тому Сварожичи — Перун, Стрибог, Велес, Ладо и иные. И началась между ними война великая, в которой погибли люди многие. Так появилось зло, которое росло и ширилось.