Меч князя Буй-тура (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 56

Вопрос был щекотлив ответом. Но Ярмил не сплоховал:

— А как тебе, княже, заблагорассудится… для меня же ты всегда и везде — светлый князь русский!

— Смотрю, сотник, — улыбнулся, разглаживая доброй улыбкой морщины на челе, курский князь, — ты уж поднаторел в делах посольских, настоящим дипломатом становишься, как говорят латиняне.

Сотник Ярмил по простоте своей душевной не знал, что такое дипломат, слишком мудрено высказался князь: то ли хула в этом слове, то ли хвала, а потому оказался в растерянности, не ведая, как отвечать. Однако Всеволод Святославич, заметив заминку, поспешил успокоить своего «челнока»:

— В слове «дипломат» нет ничего зазорного для слуха и духа русского. Так у латинян самых разумных посланцев королей да князей величают, так что, сотник, не журись. А думай, как ладнее свою службу исполнить, да как друзей в половцах завести…

— Да на кой ляд нам друзья среди язычников? — уставился недоуменно на князя Ярмил. — Без них жили и дальше проживем.

— А на тот, — построжал ликом на недогадливость подручного князь, — чтобы порученное тебе дело сладить ладнее да быстрее. Чтобы меньше было препон всяких да противностей, на которые половцы большие мастера. С волками, сотник, жить — по волчьи выть! Так-то!..

— Прости, княже, — повинился Ярмил, до которого, наконец, дошла суть сказанного. — Не уловил. Видать, далеко мне еще до настоящего посла…

— …Дипломата, — подсказал Всеволод, видя заминку не столь понаторевшего в знании чужих слов собеседника.

— …Да, до настоящего дипломата, — принял подсказку сотник.

— То-то же, — попенял беззлобно Всеволод Святославич. — Впрочем, слово не о том… а о том, что нам не только необходимо связи дружбы заводить тут, но и дела делать.

— Это как? — Стал весь само внимание сотник Ярмил, даже бородку свою вверх задрал.

— А так, — поспешил с пояснением князь, — что надобно тебе, сотник, из Руси святых отцов сюда привести. Ведь монашку нашему, невесть как сюда попавшему, одному трудненько и с язычеством степным бороться и полонянам нашим помогать… Требуются люди куда более крепкие в вере и, главное, в толковании ее догм, чем монашек наш. Верно мыслю?

— Верно, — тут же согласился Ярмил. — Только, княже, как помнишь, я хоть и свободный ныне русич, но все же не волен сам по себе туда-сюда по Степи хаживать. Так можно и вдругоряд в полон угодить… А такого «счастья» что-то не хочется. Тогда уж лучше смерть!

— Можешь не печалиться, — усмехнулся Всеволод значительно. — Я и о том уже подумал. Пока ты хаживал с ханскими послами к княгине моей, я у Романа Каича грамотку для тебя исхлопотал. — Он порылся в складках своей епанчицы — недавнего подарка хана — и вытащил свиток пергамента. — Держи.

Сотник инстинктивно протянул десницу встречь князю — и в его длани оказался листок, испещренный непонятными значками, чем-то отдаленно напоминавшими глаголицу. Под письменами красовался треугольник с крестом в центре.

— Это пропуск тебе по всей Степи Половецкой с надписью по-половецки и личным знаком — тамгой — хана Романа. А вот эта грамотка, — Всеволод Святославич еще раз порылся в складках своей одежды и извлек на свет божий другой свиток, — уже от меня, чтобы не были задержки в земле Русской. С такими грамотками, сотник, сам черт тебе не страшен! И все теперь будет зависеть от твоей расторопности.

— Спасибо, княже, — смутился Ярмил, видя заботу князя, да так смутился, что очи, как снег по весне, влагой помимо воли его набрякли. — Да я в пыль расшибусь, но исполню все, что ты мне повелишь. Ей-ей, в пыль расшибусь…

— В пыль расшибаться не стоит, — грустно улыбнулся Всеволод, и в глазах его колыхнулось море тоски, — но дело же надо исполнять как можно точнее и быстрее.

— Спасибо, княже, — еще раз повторил растроганный до глубины души сотник. — Вовек не забуду милости твоей! Знай же, что вернее меня у тебя никогда не будет слуги.

— Отрадно слышать, сотник. Однако вернемся к делам насущным…

А время меж тем со дня пленения курского и трубчевского князя вслед за солнышком катилось вперед и вперед.

Красное лето сменилось осенью, буйство красок степного простора — серостью. Даже ковыль, набегающий из степи на стан как бесконечное, покрытое легкой зыбью море, не волновал своим подвижно-волнистым серебром. А горечь полыни, казалось, пропитала не только весь воздух, но и все окружающие предметы, всю живность. Небо из светло-лазоревого и высокого постепенно становилось темно-сизым, низким, давящим на земную твердь. А вскоре зачастившие дожди сменились первыми, еще робкими, белыми мухами.

Вежа хана Романа Каича с наступлением холодов откочевала подальше от порубежья с Русью, — половцы, наученные горьким опытом, очень опасались зимних нападений русских дружин. Полму и направили копыта коней своих поближе к синему морю, в земли бывшего Тмутараканского княжества. Тут было и потеплее и побезопаснее.

Впрочем, и здесь хан Роман соблюдал осторожность: опять выбрал место с двух сторон омываемое водами каких-то рек, что являлось доброй преградой для любого недруга и супротивника. Третья же сторона вновь была перегорожена арбами да телегами.

«Вот я и попал в Тмутаракань — безрадостно, с какой-то внутренней издевкой и даже злостью подтрунивал над собой князь Всеволод, расхаживая взад-вперед по утепленному шкурами зверей и войлоком шатру. — Правда, совсем не так, как в мыслях желалось».

Да, желалось-то по-иному…

Еще при брате старшем Олеге Святославиче, вспоминая наказ родителя своего, Святослава Ольговича, не раз помышляли они достичь града Тмутаракани. Да все как-то было не с руки: то распри с двоюродными братьями Всеволодовичами, то походы по воле Андрея Боголюбского.

Потом не стало Олега, и иные дела вышли на первый ряд, вновь оттеснив думки о походе в Тмутаракань на задворки памяти. И только несколько побед русского воинства над степными разбойниками в 1183 и 1184 годах по рождеству Христову вернуло и Игоря, и его, Всеволода, к мысли о Тмутаракани. Посчитали, что враг обескровлен настолько, что сопротивления до самой Тмутаракани не окажет.

Надеялись, что в Тмутаракани должны были помнить русских князей и открыть врата града при их появлении с дружинами. Ведь открывали же жители Тмутаракани врата не только перед Святославом Воителем, не только перед Святославом Ярославичем и его сыновьями, но и перед таким изгоями земли Русской как Ростислав Владимирович и его сын Володарь Ростиславич, как Давыд Игоревич. Причем последние были с малыми дружинами. Так почему же тмутараканцам не распахнуть врата перед дружинами северских князей, внуков Олега Святославича. Правда, прошло столько лет… Но что годы считать трудиться, ведь не кукушки же.

За зиму перед новым, 1185 годом, в городах Северской земли шли наборы в младшие дружины, на княжеских конюшнях овсом и пшеницей откармливались кони — комони, в градских кузнях чинилось старое и ковалось новое оружие, правились доспехи. Работой были заняты не только кузнецы да оружейники, но и шорники, ладившие конскую сбрую, и кожевенники, шившие исподнее под кольчугу, и сапожники, точившие сапоги для новых дружинников. Хватало забот и воеводам с сотскими да десятскими — обучали молодых, еще не набравшихся ратного опыта воев.

Всеволод с племянниками Святославом Рыльским и Владимиром Путивльским чаще находились в Новгородке, чем в своих стольных градах: судили и рядили с Игорем Святославичем, какими силами в Степь Половецкую идти, какие пути-дороги торить, брать или не брать с собой обозы и запасных лошадей.

«Для быстрого маневра заводные лошадки еще как бы понадобились», — говорил он, Всеволод, братцу Игорю. «Верно», — поддерживали его курский воевода Любомир и супруга Игоря, Ярославна, очень часто принимавшая самое непосредственное участие в тех беседах. «Обойдемся и без заводных, — отмахивался Игорь. — С ними одна морока будет. Коноводы опять же…»

И хотя такое рассуждение Игоря было не по нраву Всеволоду, но приходилось соглашаться со старшим братом, который всем младшим «в место отца».