...И гневается океан
(Историческая повесть) - Качаев Юрий - Страница 8

Правитель отложил перо и задумался. Чадук потрескивал, и его пламя морозными блестками вспыхивало в крохотном слюдяном окошке. За окошком была безлунная непроглядная ночь.

Такая же ночь стояла над русской крепостью в Ситхе, но она была теплее, чем на продутом метелями Кадьяке.

Комендант крепости Медведников, огромный русобородый человек, крепко спал, утомленный дневными трудами. Спали и все промышленные. Только двое караульных расхаживали вдоль крепостного палисада из полуохватных, заостренных кверху бревен.

Неподалеку от входа, прорубленного вкось, была навалена груда сухого хвороста. За нею, шагах в двадцати, стояла медная пушка. Посредине крепости чернел большой двухъярусный дом. В первом ярусе поселенцы ели и спали; второй был до самого потолка забит бобровыми шкурами — добычей последних лет.

Где-то за палисадом, в лесу, тревожно вскрикнул какототль — американский певчий ворон, — и вслед за тем в ночи шумно заплескала крыльями вся стая.

— Чего это их в потемках разбирает? — спросил старший караульный и остановился.

— Рысь, поди, спугнула, холера ей в живот, — отозвался его товарищ.

Зевая, он перекрестил рот и прислушался: снаружи ему почудился легкий шорох. Потом, уже совсем явственно, донеслись приглушенные голоса и какое-то царапанье о частокол.

— Мериканцы, Плотников, — хрипло сказал старший. — Запаливай костер. Живо!

Плотников кинулся к куче хвороста, но не добежал: над палисадом вынырнула по пояс фигура тлинкита[24]. Воин, стоя на штурмовой лестнице, взмахнул рукой, и в левый бок Плотникова воткнулось гибкое копье.

Старший караульный услышал только короткий вскрик. Он поднял ружье и наугад выстрелил поверх частокола. Его выстрел словно вспорол темноту, таившую в себе сотни дьявольских голосов. С яростным воем индейцы ринулись на приступ. Они хлынули через палисад, как перехлестнувшая плотину запруда.

Комендант Медведников, босой, в одном исподнем белье, матерясь, выскочил из дома и побежал к пушке. Развернув ее в сторону нападавших, он запалил фитиль и поднес к полке. Пушка рявкнула, выплюнув смертоносный заряд картечи. Первый выстрел потонул в воплях раненых и умирающих. Второго Медведников сделать не успел: набежавший на него коренастый индеец с деревянной личиной на голове полоснул коменданта ножом по горлу.

По крепости метались полуголые поселенцы, бешено рубились саблями у домов и сараев. Застигнутые врасплох, они не смогли даже пустить в ход ружья.

Рукопашный бой шел уже возле пушного склада, когда чудовищной силы взрыв потряс всю крепость до основания. Это взлетел на воздух пороховой погреб. Взорвал ли его кто-то из защитников крепости, угодила ли в него ненароком искра — никто не знал и никогда не узнает.

Пылающие обломки, словно сказочные птицы-огневицы, прочертили небо во все стороны. Распустив червонные хвосты, они садились на крыши служб и сараев, и сухое звонкое дерево вмиг занималось полымем.

Пушной склад вспыхнул жарко, как смоляной факел. Нападавшие попятились и разразились проклятиями: богатство, ради которого они рисковали жизнью и обрекли себя на месть великого тойона касяков[25], сейчас на их глазах пожирал огонь.

Предводитель тлинкитов Котлеян — племянник верховного вождя Скаутлельта, — опершись на копье, молча созерцал эту картину. Его лицо, раскрашенное мелом и киноварью, было мрачно. Он думал о том, что зря не послушался дядю и вышел на тропу войны с Барановым. Теперь гнев великого тойона падет на его голову.

Котлеян подозвал к себе одного из старейшин и, не отрывая глаз от пожара, сказал:

— Русских, которые остались в живых, убивать запрещаю. Сколько их уцелело?

— Двое, да еще человек двадцать алеутов, — ответил удивленный старейшина.

Покидая развалины крепости, тлинкиты по приказу Котлеяна забили в пазы между бревен палисада моховые фитили, пропитанные горючей смолой, и подожгли.

— Может быть, они больше не придут сюда, — сказал Котлеян, оглянувшись на разоренную крепость, и поправил на голове боевой убор из хвостовых перьев белоголового орла.

В эту ночь не спал еще один человек: капитан английского купеческого судна. Он стоял на палубе, широко расставив ноги, и глядел в сторону русского форта. Вчера вечером через лазутчика из индейцев ему стало известно, что на форт готовится нападение. Капитан был поставлен перед выбором: предупредить об этом русских или нет? Он мог бы даже помочь им. Двадцать корабельных пушек и полсотни хорошо вооруженных матросов решили бы исход сражения в первые же минуты. Однако, поразмыслив, капитан сказал себе: «Ты ни о чем не знаешь, парень, и не твое дело лезть в эту проклятую свалку. Если русские отобьются, ты поможешь им расправиться с индейской сволочью и под шумок как следует пощиплешь ее. Если же нет… ну что ж, ты и тут не останешься в накладе. Придется припугнуть краснокожих и потребовать с них выкуп за убийство белых людей. А выкуп сулит немалый куш — ведь на складе у русских от мехов стены трещат…»

Когда за полночь над морем прокатилось эхо мощного взрыва и недальний берег осветило зарево пожара, капитан закурил трубку и спустился в свою каюту. Выпив стаканчик рому, он погасил свечу и лег спать. В темноте каюты, словно раскаленная сковорода, рдело стекло иллюминатора. Капитан повернулся на бок и закрыл глаза.

Фамилия капитана была Барбер, а судно под британским флагом называлось «Юникорн»[26].

ГЛАВА 9

В четыре часа пополудни на «Надежду» прибыл со своей свитой Тапега Кеттонове, король острова. Это был рослый, тучный мужчина, у которого татуировка покрывала даже веки.

Крузенштерн встретил его на шканцах[27] и пригласил пройти в каюту. Там его величество сразу заинтересовался большим, до полу, зеркалом. Король простоял перед ним, наверное, не меньше получаса. Несомненно, он видел зеркала и раньше, но вряд ли до сих пор имел удовольствие осмотреть себя всего — с головы до ног.

Крузенштерн, сидя в кресле, терпеливо ждал, когда королю наскучит это занятие. Наконец его величество со вздохом отошел от зеркала, предварительно обследовав его оборотную сторону, но странное явление и на сей раз осталось для него загадкой.

Получив в подарок нож и несколько аршин красного сукна, которым он немедленно опоясался, король через Робертса передал капитану приглашение посетить остров. Крузенштерн ответил согласием. На прощание его величеству Тапеге пришлось подарить в придачу еще бразильского попугая. Яркое оперение птицы повергло высокого гостя в такой восторг и изумление, что он лишился дара речи.

Прижимая к груди клетку с попугаем, король спустился в пирогу и оттуда погрозил капитану пальцем. Озадаченный Крузенштерн повернулся к Робертсу. На его невысказанный вопрос толмач, засмеявшись, ответил:

— Вы его не поняли, сэр. У нукагивцев этот жест выражает дружеские чувства. А вот если вам покажут язык — значит, вы получили отказ в вашей просьбе…

На следующий день Крузенштерн с посланником и большинство офицеров «Надежды» отправились с визитом к королю. Все были вооружены пистолетами. Кроме того, Крузенштерн взял с собой почетный эскорт из шести матросов.

На берегу их встретила шумная толпа. Среди островитян был и Жан Кабри, о котором столь нелестно отзывался мистер Робертс. Если бы Кабри не заговорил по-французски, его никто не отличил бы от туземца: так густо покрывала татуировка его лицо и крепкое смуглое тело; глаза Кабри смотрели цепко и настороженно; черные жесткие волосы на местный манер были связаны пучком на затылке, а передняя половина головы обрита и тоже изукрашена наколками.

— Вы, я вижу, совсем натурализовались, — сказал Крузенштерн, ответив на учтивое приветствие француза.