...И гневается океан
(Историческая повесть) - Качаев Юрий - Страница 12

— А сколько всего?

— Двадцать три человека.

— Сколько ты хочешь?

— Пятьдесят тысяч рублей золотом. Я отдал за них индейцам почти все свои товары.

По изможденному лицу Баранова скользнула кривая усмешка.

— Не верю, Барбер. Может, я стал стар и ослабел умом, но я не могу поверить, чтобы ты поступил так, как говоришь. Ты взял пленников даром да еще и колошей подержал за горло. Однако, пускай будет по-твоему: ты выручил моих людей, и я готов заплатить тебе десять тысяч… пушниной.

Барбер засмеялся:

— Пятьдесят тысяч золотом, иначе я увезу с собой всех пленников.

— Увози, — в тон ему ответил Баранов. — Но в Лондоне скоро узнают, что ты похитил подданных российского государя. Что сделают тогда с тобой, Барбер?

— Я могу перебить вас до последнего человека, и никто ничего не узнает. Много ли вас тут?

— Много, — сказал Баранов и протянул руку в сторону моря. — Вон возвращаются с промысла мои люди. Ты не успеешь добраться до корабля, как мы пустим его на дно. Мы умеем стрелять из пушек, капитан. Я не вру.

Баранов лгал наполовину: в бухту действительно входила большая флотилия байдар. И палить из пушек русские промышленные тоже умели. Только к пушкам тем не было ни одного ядра.

— Соглашайся, Барбер, пока я не передумал, — тихо сказал Баранов и, чтобы не упасть, ухватился за косяк двери.

— Ладно. Я отдам пленных, как только вы привезете меха. — Барбер повернулся и, бормоча сквозь зубы проклятия, пошел к своей шлюпке.

Когда колоши напали на Ситхинскую крепость, трое русских промышленных — Тараканов, Батурин и Кочесов — были на рыбалке. Возвращаясь морем домой, они угодили в руки индейцев. Пленников отвели в поселение, расположенное неподалеку от крепости, и там заперли в бараборе[36] для рабов. В первый же день их стали калечить, допытываясь, велик ли гарнизон в Якутате и как он вооружен. Дознание вел европеец, которого все индейцы, даже сам Скаутлельт, заметно побаивались. Это был дюжий мужчина, по виду матрос, конопатый и с выбитыми передними зубами. Звали его Дэном. Кроме Дэна, пленные видели еще троих белых, но те в допросах не участвовали.

Кочесов умер, не выдержав пыток. Та же участь ждала Батурина и Тараканова, но тут пришли два корабля и потребовали у колошей выкуп и захваченных пленных. Так они попали к Барберу, а Плотникова привезли туда раньше, подобрав беспамятного в крепости.

Все это поведал Баранову Василий Тараканов.

— Какие муки мы приняли, батюшка Александр Андреич, и вспоминать неохота. По горячим угольям босых водили, ногти с корнем драли… Вот погляди. — И Тараканов показал правителю свои изуродованные пальцы, где вместо ногтей краснело голое, едва поджившее мясо.

Баранов выслушал рассказ молча и был внешне спокоен, только под желтой кожей скул ходили желваки.

«Жалко Медведникова, людей погибших жалко, — думал правитель, оставшись один. — Как-то там, в Якутате, Кусков? Удержался ли, а может, и ему американские вороны очи клюют? „Всему свое время под небом, — говорит Екклесиаст[37]. — Время рождаться и время умирать; время насаждать и время вырывать посаженное; время убивать и время врачевать; время разрушать и время строить“».

— И время строить, — вслух повторил Баранов. — Ситху я не отдам.

Он велел позвать Нанкока, и, когда алеутский тойон явился, Баранов приказал ему готовить людей и байдары в дальний поход.

— Куда побежим, Лисандра Андреич? — спросил Нанкок.

— Не закудыкивай дорогу. На Ситху пойдем.

Нанкок по-бабьи обхватил толстое лицо ладонями:

— О-ей, на Ситху! Потонем все, сдохнем маленько, Лисандра Андреич. Море об эту пору нехорошее, борони бог!

— Не причитай, а делай что велено, — строго оборвал его Баранов. — Ты, можно сказать, человек служивый — вон медаль на пузе висит. И жалованье получаешь.

— О-ей, жалованье, — почесал затылок Нанкок. — Шкура-то на мне одна, новую на жалованье не сошьешь.

— Ладно, ступай, некогда мне с тобой тары-бары рассусоливать. Да гляди, я потом самолично проверю.

Нанкок ушел, и скоро на берегу начались сборы. Зверобои обшивали новыми кожами байдары, чинили ружья, лили пули и правили на оселках истончившиеся кривые сабли, которыми еще деды проложили дорогу из Руси Великой к Великому океану.

ГЛАВА 14

Над морем дремно, как большой сытый зверь, порыкивал гром. Из иллюминатора были видны дымные косые столбы дождя, проходившего стороной от «Надежды».

За столом в каюте Резанова сидели трое гостей — лейтенант Головачев, граф Толстой и доктор медицины Генрих фон Лангсдорф. Стол был уставлен бутылками шампанского и графинами с багровым бразильским ромом.

Пили здоровье Николая Петровича, которому нынче в пятницу, июня восьмого 1804 года, исполнилось ровно сорок лет.

Разговор велся по-французски, поскольку один из присутствовавших не знал русского.

— А я полагаю, — говорил лейтенант Головачев, споря с графом Толстым, — что на Востоке Россия должна строить в первую голову не крепости, но военные бриги. Тогда бостонцы и британцы принуждены будут удалиться из наших мест.

— Всякое место нужно сначала обжить, завести земледелие и торговлю, а потом уж двигаться далее, — рокочущим басом возражал ему Толстой, разливая по бокалам вино. — Вы, сударь, хотите все с наскоку взять, кораблями да пушками. Однако, тут войною пахнет — и с кем? — с Британией! А Бонапарту того и надо, он тогда и нас и Англию проглотит. Не-ет, торговлю надо заводить, на Меркурия, не на Марса[38] надеяться. А ваше мнение, Николай Петрович?

— Я беру вашу сторону, граф, — сказал Резанов. — Наши заведения в Америке никогда не достигнут силы, ежели мы первый припас, то есть хлеб, будем возить из Охотска, который и сам требует помощи. Посудите: в России пуд ржаной муки стоит сорок копеек, а в Охотске — восемь рублей!

Лейтенант Головачев присвистнул от удивления.

— И потому выход из положения вижу один, — продолжал Николай Петрович: — надобно просить гишпанское правительство, чтобы нам позволили покупать на Филиппинских островах, в Чили и в Калифорнии тамошние продукты, из коих хлеб, ром и сахар мы можем получать за бесценок и снабдим ими не только наши поселения в Америке, но и всю Камчатку. А там, даст бог, и свое земледелие заведем. Выпьем, господа, за процветание нового российского края!

Гости чокнулись с хозяином, и Головачев, расстегнув воротник мундира, опять бросился в спор.

— И все же, Николай Петрович, без военного флота на Тихом океане России не удержаться. Военный флот — это прежде всего знающие моряки. Я весьма осведомлен о том, как безлюдна Камчатка на добрых штурманов. Корабли водят старовояжные[39] по приметным местам. Способ сей называется «перехватывать берег». От Охотска плывут берегом Камчатки до первого Курильского пролива, далее перехватывают первый из Алеутских островов и идут вдоль гряды, а по-русски — «пробираются по-за огороду». В начале сентября судно вытаскивают на отлогий берег, где придется, и тут зимуют до… июля! Из Охотска в Кадьяк добираются два, а то и четыре года. Вот вам и судоходство. И я убежден, что лишь адмиралтейство может разрешить сей важный вопрос.

Николай Петрович шутливо поднял руки.

— Сдаюсь, Петр Трофимыч, сдаюсь! По возвращении в Санкт-Петербург будем вместе ходатайствовать перед царем о строительстве тихоокеанского флота, а вас назначим его адмиралом. Кстати, горячего сторонника мы найдем в лице Александра Андреевича Баранова.

— Вы знакомы с правителем? — спросил Николая Петровича Лангсдорф.

— К сожалению, не имел удовольствия. Но я много слышал о нем от покойного тестя. Баранов — весьма оригинальное и притом счастливое произведение природы. Он умен, честен и решителен. Имя его громко по всему западному берегу, вплоть до Мексики. Смею думать, что последствия его деятельности скоро дадут ему и в России лучшую цену.