...И гневается океан
(Историческая повесть) - Качаев Юрий - Страница 1

Юрий Качаев

…И ГНЕВАЕТСЯ ОКЕАН

Историческая повесть

ГЛАВА 1

19 сентября 1803 года два корабля российского военного флота «Надежда» и «Нева» штормовали у мыса Скагеррак. Северное море катило навстречу длинные, без пены валы, отливавшие холодной зеленью.

К вечеру шторм поутих, и на северо-востоке заиграли сполохи. По всему окоему пылали мощные огненные столбы. Казалось, они подпирают собой небосвод, готовый вот-вот рухнуть на корабли.

Николай Петрович Резанов стоял на палубе «Надежды» и смотрел, как по небу, струясь и колеблясь, перебегают желтые, оранжевые и синие высветы. Они напомнили ему фейерверк на Царицыном лугу[1] по случаю восшествия на престол Александра I.

В тот мартовский вечер по окончании церемоний Резанов с женой приехал к своему другу и покровителю Гавриле Романовичу Державину. Державин, человек неуживчивый, колючий и нередко вздорный, был всегда ласков с Резановым — ценил его за ум, образованность и, наверное, за то, что Николай Петрович любил и понимал стихи. Хлебосол и шутник, баловень покойной Екатерины, Гаврила Державин бывал подвержен приступам хандры, и тогда приятели обходили его дом за версту.

В тот вечер он тоже был мрачен, но Резановых встретил, как всегда, приветливо.

— Никого, опричь вас, не звал нынче, сударь мой, — сказал он Резанову. — Такая тоска, хоть удавись. А на меня она ежели накатит, я злой делаюсь как сатана.

Ну, а вы-то люди свои, простите старика. К столу, к столу прошу.

За столом пошла беседа об Александре. Весь Петербург был тогда без ума от молодого царя. Сердито барабаня пальцами по столешнице, Державин говорил:

— Верно: не глуп, начитан и, полагаю, добр. Однако, сударь мой, зачем же русскому царю иноземцами себя окружать? Учили французы — Лагарпы, Палассы да Массоны. А нынче при дворе все немецкие генералы пошли. Кто они, какого славного роду-племени? Извольте: Вольцоген, Клейнмихель, Армфельд, Фуль, Витгенштейн, Винценгероде, Буск… тьфу, и не выговорить — Буксгевден! Что им болеть о пользах и чести нашего отечества?! Вот не дай бог война… Ну да все это ванитас ванитатум — суета сует. — И, подняв бокал, Державин прочел:

— А я с вами не согласен, Гаврила Романыч, — возразил тогда Резанов. — Не у всякого человека жизнь проходит в пустых мечтаниях. Взять хоть дело, которого зачинателем был Григорий Иванович, вечная ему память. Сколь много препон встретил он на своем пути. Даже покойная государыня, женщина ума широкого и прозорливого, не оценила великих замыслов Шелихова. На полях нашего с ним доклада она начертала: «В новых открытиях нет великия нужды, ибо хлопоты за собой повлекут». И все же дело тестя моего живет поныне.

Этот разговор Николай Петрович припомнил сейчас, стоя на палубе корабля, который нес его к неведомым берегам, на другой край земли. После смерти тестя в руки Резанова перешли нити всех задуманных им дел. В иркутском доме Шелихова, попивая душистый кяхтинский чай, они ночи напролет составляли планы будущих начинаний. Задумано было: снарядить двойную экспедицию по Ледовитому морю — одну от устья Лены и навстречу ей другую — от Берингова пролива; исследовать побережье Азии до самого устья Амура, дабы найти незамерзающую гавань, из которой российские корабли круглый год ходили бы торговать с Китаем, Японией, Кореей и Филиппинами; заселить русскими промышленными людьми Сахалин и Курильские острова; построить удобную дорогу до Уды; наладить торговые сношения с испанскими колониями в Калифорнии и с недавно возникшими Соединенными Областями.

Да, замыслы были размашисты и обширны, но безвременная смерть помешала «российскому Колумбу» увидеть их исполнение. Все тяготы и заботы, связанные с русскими колониями в Америке, легли на плечи Николая Петровича Резанова.

Четыре года после кончины тестя обивал он пороги правительственных канцелярий, пока, наконец, не дошел до царя, и Павел I, отец нынешнего императора, не черкнул несколько строк: «Российско-Американская компания отныне состоит под высочайшим покровительством. Для непосредственных представлений по делам компании назначается граф Н. П. Резанов».

По воцарении Александра I главное правление компании было переведено из Иркутска в Санкт-Петербург, а царь сам стал ее акционером. Вот почему Резанову удалось добиться того, что император «на счет казны принять соизволил стоимость одного из кораблей, а именно „Надежды“, равно как и все издержки на снаряжение этого судна и на жалованье его экипажу…».

Мысли Резанова были прерваны появлением какого-то человека, закутанного в темный плащ. Незнакомец остановился рядом с Резановым и восторженно заговорил на дурном французском языке:

— Какое великолепное зрелище! Я впервые вижу… э-э… Nordschein!

— Северное сияние, — вежливо подсказал Резанов и, переходя на немецкий, спросил: — Вы, надо полагать, родились в Германии?

— Да, в Карлсруэ, — обрадовался, услышав родную речь, незнакомец. — Мой отец вице-канцлер верховного королевского суда Генрих фон Лангсдорф. Может быть, слышали? А меня зовут Георг Генрих. Я доктор медицины, но увлекаюсь ботаникой и этнографией. А больше всего люблю, знаете, путешествовать. Я уже побывал в Испании, Португалии и Англии.

Немец говорил без умолку и совсем не походил на своих соотечественников, обычно сдержанных и немногословных.

Ни о чем не спрашивая, Николай Петрович узнал, что Лангсдорф учился в Геттингене, что в Португалию он попал, сопровождая князя фон Вальдека, а когда в Испании началась война с Наполеоном, вступил в английскую армию в качестве военного лекаря.

Заметив наконец, что говорит только он один, Лангсдорф смущенно умолк. Чтобы выручить его из неловкого положения, Николай Петрович поинтересовался:

— Почему я вас не видел, когда мы снимались с якоря в Кронштадте?

— О, вы и не могли меня видеть. Я опоздал к отплытию и сел на корабль в Копенгагене вместе с доктором Тилезиусом. Нас обоих пригласила ваша Академия наук.

Этот односторонний разговор был прерван ударами склянок. Пора было идти к ужину. В кают-компании шла оживленная беседа, слышался смех, но с появлением Резанова сразу наступило тягостное молчание.

Словно не замечая этого, Николай Петрович сел за свой прибор и неторопливо принялся за ужин. Он знал, почему офицеры «Надежды» относятся к нему враждебно. Причиной тому было дополнение к инструкции, полученной командиром «Надежды» капитан-лейтенантом Крузенштерном. Она гласила следующее:

«Его Императорское Величество соизволил вверить не только предназначенную к японскому двору миссию в начальство его превосходительства господина действительного камергера и кавалера Н. П. Резанова в качестве чрезвычайного посланника и полномочного министра; но и сверх того Высочайше поручить ему благоволил все предметы торговли и самое образование Российско-Американского края, уполномочивая его полным хозяйским лицом не только во время вояжа, но и в Америке».

Это дополнение к инструкции было воспринято офицерами «Надежды» и самим Крузенштерном как тяжкое оскорбление. Позвольте! Не боевой офицер, а придворный шаркун, штафирка назначался начальником экспедиции! Это было неслыханно! И каста ревельских[2] военных моряков, считавшая себя солью земли, вымещала теперь свою обиду на посланнике.