Мститель (СИ) - Рейн Карина - Страница 10

Она потирает плечи и опускает глаза в пол.

— Оля. Оля Измайлова.

Вот тебе и раз. Такое безобидное имя, и такой стерве досталось.

— Так вот, Оля Измайлова, моё предложение до смешного простое: ты сейчас идёшь к следователю и забираешь своё заявление, а я отдаю тебе диск — памятный сувенир, так сказать. Видишь, какой я джентльмен: даю тебе возможность без позора свалить, хотя по-хорошему мне хочется тебя просто разорвать.

Девушка хмурится и даже о чём-то напряжённо думает — возможно о том, как бы меня обойти. Вот только в данной ситуации у неё нет другого выхода и не будет.

И, кажется, она это прекрасно понимает, потому что с хмурым видом заходит в кабинет. Выходит она минут через десять и протягивает мне телефон с фотографией другого заявления, в котором отзывает первое. Дарю ей сразу две вещи: диск и свою победную улыбку. Первое она тут же ломает и выбрасывает в мусор, а на второе — привычно хмуриться.

Из отделения выходим вместе; Оля тут же бросается на шею к своему герою и что-то сумбурно начинает ему объяснять. С каждым словом девушки его лицо всё больше мрачнеет, но девушка рассказывает ему явно не мою версию событий — судя по тому, что его убийственный взгляд был устремлён на меня. Он демонстративно сплёвывает и уводит Олю за собой, а я возвращаюсь домой и не могу припомнить дня счастливее, чем сегодняшний.

Я недовольно хмурюсь: чёртовы мозги вместе с их по-дурацки работающей памятью — стоит чуток перебрать, и самые важные воспоминания выпадают из жизни.

Зато цвет её глаз ты вспомнишь даже во сне.

Тогда, четыре года назад, я почему-то с лёгкостью дал ей уйти; сейчас же, стоило ей появиться на пороге моего универа, в груди словно что-то вспыхнуло — как у Макса, когда он узнал, что Никиту выпустили.

В этот раз девчонку от меня не спасёт даже её парень — если он всё ещё терпит под боком такую шалаву.

Не замечаю, как опустошаю половину бутылки, и голова снова уходит в отпуск, но теперь накосячить я не боялся: в родных стенах ничего не страшно.

Под громкий набат церковных колоколов, который без умолку звенит в моей голове, я пытаюсь вернуться назад в реальность. Рассудок просыпаться не желает от слова совсем, да и вспоминать вчерашний вечер после шестой стопки джина — тоже. Медленно приоткрываю один глаз, чтобы оценить масштабы катастрофы; так, ну я по крайней мере всё ещё дома, лежу в своей комнате на постели в спортивных штанах, хотя процесс переодевания не помнил, и вокруг царит относительный порядок — на места просились только те вещи, которые я разбросал утром.

Несколько минут просто лежу, не шевелясь, и жду, пока голова престанет звенеть. Когда головная боль устаканивается, я начинаю чувствовать другую — точечную пульсацию в районе правого уха. Тяну к нему руку, и пальцы нащупывают небольшое металлическое кольцо; сон снимает рукой, и я вскакиваю на ноги, отчего комната начинает кружиться, но связи с реальностью я не теряю.

Откуда в моём ухе взялся пирсинг, чёрт возьми?!

Вопреки всем своим отвратным отношениям к этой хрени вытаскивать его не решаюсь, ибо ухо горит адским пламенем. Пофигу, вытащу, когда заживёт и не будет болеть так, словно у меня там торчит кусок арматуры.

Тянусь за телефоном, чтобы проверить время, и замечаю кучу сообщений из общего чата, но вовсе не они привлекают моё внимание, а обычное смс, отправителем которого значился банк.

Хмурюсь и вчитываюсь в текст.

Перечитываю несколько раз прежде чем до меня доходит суть.

Я купил байк?!

3. Оля

Четыре года назад…

Это определённо самый худший день моей жизни.

Я плохо помню, с чего именно всё началось — кажется, я проснулась посреди ночи из-за сильного приступа тошноты, и еле успела добежать до ванной комнаты. На шум прибежали родители и в шоке уставились на меня — я не знала, что выгляжу настолько плачевно. О том, что у меня высокая температура, я догадалась по тому, что всю меня можно было смело выкручивать; лоб был липким от пота, лицо раскраснелось.

А ещё я с трудом стояла на ногах.

Дикая жажда, словно в горле поселилась пустыня Сахара, атаковала меня настолько внезапно, что поначалу першение в гортани я приняла за простуду. Не помню, чтобы я ещё когда-либо в своей жизни выпивала столько жидкости за одну ночь.

Чувствуя моё состояние, близняшка металась в постели, словно её мучил кошмар, но слава Богу, чувствовала себя нормально. Родители поначалу хотели отослать её к бабушке, но расстояние роли не играло — в конечном итоге ей всё равно было плохо.

К утру у меня начала шелушиться и зудеть кожа — настолько сухой она стала, несмотря на количество выпитой мною воды.

О том, когда в последний раз ела, я уже даже вспомнить не могла — в горло не лезло ничего, кроме жидкости. И когда после двух дней от такой жёсткой диеты у меня начали вваливаться щёки, родители перестали пичкать меня таблетками и вызвали скорую.

Как итог — острая кишечная инфекция.

Первые несколько дней у меня держалась температура под сорок градусов, я бредила и мучилась головной болью; мне нестерпимо хотелось отсечь её себе, лишь бы не страдать. Родители постоянно находились рядом и всегда в масках — чтобы не заразиться этой дрянью. Дотрагиваться до меня они тоже не решались — по той же причине.

Так в больнице я провалялась целую неделю, прежде чем организм начал вновь принимать пищу. Постепенно я восстанавливалась, но состояние всё равно оставляло желать лучшего — я чувствовала.

Яна пришла к исходу этой недели, потому что мучиться на расстоянии и видеть мучения друг друга — разные вещи.

Первое, что бросалось в глаза — её бледное осунувшееся лицо, будто она болела вместе со мной.

— Как ты? — слышу её тихий голос.

Вздыхаю, потому что можно было и не спрашивать: моё состояние написано у меня на лице.

— Отвратительно, — тихо отвечаю. — А ты?

— Примерно так же, — вздыхает близняшка.

Несколько минут мы сидим в полнейшей тишине, которая не напрягает ни меня, ни сестру, хотя по её лицу я вижу, что она хочет мне что-то сказать.

— Говори уже, в чём дело, — мягко настаиваю я, потому что если на сестру надавить, она будет молчать уже чисто из принципа.

Яна несколько минут молчит, и мне начинает казаться, что, возможно, она меня не услышала меня за собственными мыслями, когда близняшка наконец отвечает.

— У тебя никогда не было ощущения, что ты как будто проживаешь чью-то чужую жизнь, а не свою?

От неожиданности застываю посреди вдоха: уж очень непривычную тему она выбрала для разговора по душам.

— Что ты имеешь в виду? — хмурю брови.

Яна болезненно морщится — как раз в тот момент, когда я чувствую очередной приступ головной боли.

— Просто… Знаешь, иногда у меня такое чувство, будто я не в своём теле, что ли.

Да уж, прояснила ситуацию, ничего не скажешь…

— Я всё ещё не понимаю, о чём ты.

Близняшка тяжело вздыхает.

— Не знаю, как тебе это объяснить. — Она окидывает меня внимательным взглядом. — Мы ведь близнецы, разве ты ничего такого не чувствуешь?

Я прислушалась к своим ощущениям, но не почувствовала ничего, кроме гробовой усталости и слабости. Откидываюсь на подушки, потому что, хоть самое страшное и было позади, сил не хватало даже на то, чтобы просто сидеть, не напрягаясь.

— Нет, прости.

Очередной тяжёлый вздох.

— Ну может это оттого, что ты болеешь, — не слишком уверенно констатирует она возможное объяснение. — Вернёмся к этому разговору, когда ты окончательно придёшь в себя.

Но вопреки всему к этому разговору мы не возвращаемся ни в день моей выписки из больничного ада, ни через неделю, ни через месяц. Когда я не выдержала и сама начала разговор на эту тему, Яна лишь нахмурилась.

— Должно быть, это просто были галлюцинации, я ведь в какой-то степени болела вместе с тобой, — отмахнулась она.

Все мои дальнейшие расспросы заканчивались одинаково, так и не успев начаться — это всё «глюки», «бред», «игра воспалённого разума» и всё в таком духе. Примерно неделю я пыталась вытащить из неё хоть что-то, пока она вообще не начала заявлять, что такого разговора между нами не помнит. Больше давить на неё я не стала и последовала её примеру — махнула на всё это рукой.