Волшебная лампа - Костыков Юрий Васильевич - Страница 6

В то время как первое «дерево» выросло из «эффекта Эдисона», второе ведет свое происхождение от другого эффекта — эмиссии электронов под действием света, или, сокращенно, фотоэффекта. Это «растение» носит название фотоэлемента.

Принцип устройства фотоэлемента довольно прост. На внутреннюю поверхность стеклянной колбы нанесен слой металла, являющегося катодом, из которого под действием света излучаются электроны. Наибольшей способностью излучать под действием света электроны обладают металлы: калий, натрий, рубидий и цезий. Они-то главным образом и применяются для фотокатодов.

Устройство фотоэлемента.

Вылетевшие из фотокатода электроны, как и в обычной электронной лампе, притягиваются положительно заряженным анодом. Анод, чтобы не загораживать свет, падающий на катод, делается в фотоэлементах в виде сетки или кольца. Хотя явление фотоэффекта известно сравнительно давно — оно открыто московским профессором Столетовым в 1888 году, — применяться фотоэлемент стал лишь недавно. Объясняется это в основном тем, что количество электронов, выбиваемых светом из фотокатода, не настолько велико, чтобы их можно было непосредственно подвести к громкоговорителю или другому «рабочему» прибору. Ток от фотоэлемента необходимо предварительно усилить по крайней мере в тысячу раз. Пока усилительная лампа не была усовершенствована, фотоэлемент находил ограниченное применение. Сегодня же, в связи с огромными успехами в области усиления электрических токов, фотоэлемент завоевывает все новые и новые позиции.

В «ДРЕМУЧЕМ ЛЕСУ»

Приведенные на странице 29 «деревья» наглядно изображают историческое развитие электронных приборов. Год за годом развивались и совершенствовались разнообразные лампы. Электронные приборы уже насчитывались тысячами. Но тут надо иметь в виду, что иностранные фирмы из своих коммерческих интересов весьма часто вводят в лампу какое-нибудь несущественное изменение и поднимают вокруг этой лампы рекламную шумиху. В результате появляется «новый» тип лампы, хотя ламп, подобных этой «новой», на рынке имеется добрый десяток. Так, только в Америке в одном лишь 1941 году различными фирмами было выпущено свыше 500 типов приемных и усилительных ламп. В это число не входят мощные генераторные лампы, электронно-лучевые трубки, трубки Рентгена, фотоэлементы и др. Общее количество различных типов электронных приборов, выпускаемых сегодня мировой радиопромышленностью, насчитывается многими тысячами.

Как же разобраться в таком хаосе? Чтобы ориентироваться в этом «дремучем лесу», мы на страницах 40–41 даем классификационную схему. На ней приведены лишь приборы, имеющие какие-то принципиальные отличия. Как видно на этой схемы, даже таких, в самой своей идее различных, электронных приборов наберется свыше двух десятков.

Классификационная схема электронных приборов.

ГЛАВА III

В ЦАРСТВЕ ВОЛШЕБНОЙ ЛАМПЫ

САМОЕ ГЛАВНОЕ В ЖИЗНИ

Как-то раз в годы процветания, или, как говорят американцы, в период просперити, одна американская газета провела среди своих читателей опрос: что они считают самым главным, самым существенным, самым необходимым в их жизни?

Ответы были самые разнообразные, неожиданные, а подчас и курьезные. Несомненно, эти читатели ответили бы сегодня по-иному. Но тогда список, получивший наибольшее количество голосов, выглядел так:

1. Президент Рузвельт.

2. Автомобиль.

3. Радио.

4. Жевательная резина.

Не вдаваясь в оценку этого списка, мы все же можем понять, какую важную роль играет радио в жизни американцев.

Только ли американцев? А можно ли представить себе хотя бы один наш день без радио?

Присмотревшись внимательно к нашей современной жизни, мы увидим, что на каждом шагу сталкиваемся в том или ином виде с радио. Иногда оно используется явно в открытом виде, иногда, наоборот, скрыто, замаскированно. И самое явное использование радио, самое приметное и широкое — это в радиовещании.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ РОБИНЗОНА

Одна из самых мощных в мире радиостанций находится у нас в Советском Союзе. Это радиостанция вещательная первая, или, сокращенно, РВ-1.

Не так давно приехала на радиостанцию группа слушателей Академии связи. Тут были и офицеры-связисты с фронтов Отечественной войны и радисты с полярных станций Главсевморпути, а один из слушателей, балагур, весельчак и неутомимый рассказчик различных историй и происшествий из своей богатой приключениями жизни, работал до Академии бортрадистом на наших дальневосточных авиалиниях.

Все это были опытные люди, с большим практическим стажем. Чтобы привести в порядок свои практические знания и получить систематическое теоретическое образование, они прибыли на учебу в Академию.

Экскурсия на РВ-1 входила в план их занятий. Я столкнулся с ними, когда они сошли с автобуса. И, пока им выписывали пропуска, дальневосточный борт-радист продолжал рассказ, начатый, очевидно, еще по дороге на станцию:

…Так вот. Летим это мы над этим самым Великим, или Тихим. Все тихо, спокойно. Глядим — небольшой островок, а по берегу мечется человек, машет руками, прыгает и, видать, изо всех сил старается привлечь наше внимание. Ну, спустились мы пониже, сделали круг над островком и решили узнать, в чем дело. Только мы сели, как подбегает к вам, — кто бы вы думали? — Робинзон Крузо номер два.

Тридцать лет назад попал он на этот необитаемый островок и не мог выбраться. Жил здесь один, как перст. Но говорить не разучился. Взяли мы этого Робинзона на самолет и полетели дальше.

Первый Робинзон, как помните, прожил на необитаемом острове также лет тридцать. Когда он вернулся на родину, то не встретил там никаких существенных изменений. Все было по-старому. Правда, почти все родные и знакомые Робинзона умерли, пришло новое поколение людей, вместо старых, развалившихся домов выросли новые дома. Были и другие подобного рода события, но ничего, что показалось бы ему чудесным, сверхъестественным и невозможным, он так и не обнаружил.

«Вот, должно быть, наш новый Робинзон будет удивляться, — думали мы, поглядывая на него с понятным любопытством. — Да и сейчас у него, наверно, душа в пятки ушла от страха. Ведь на самолете-то он никогда не летал. Правда, тридцать лет назад самолеты уже были, да разве они могли сравниться с нашей машиной?»

Посмотрел я на Робинзона, и меня прямо досада взяла. Сидит себе, в окошко поглядывает, страха никакого, и только кричит: «До чего замечательно! Какие успехи! Вот это авиация!» и продолжает восхищаться удобством и летными качествами нашей машины.

Долетели мы до одной деревушки, где у нас какое-то дело было. Пошли на посадку. Тут наш Робинзон немножко струхнул. Побледнел да за сиденье покрепче уцепился. Но как только выполз из кабины на землю, так сразу в себя пришел. Стали мы ему рассказывать о рекордах дальности полетов, о рекордах высоты, скорости, о героических перелетах Чкалова, Громова, Коккинаки. Кое-где мы и подзагнули малость. Больно уж досадно было, что он, не выказывая ни малейшего сомнения в действительности наших рассказов, воспринимает их как должное. Хотелось, чтобы наши рассказы показались ему невероятными, чудесными. Но нет. Ничто его не пронимало.

И вдруг «нашлась на него управа». Только совсем с другой стороны. Сидим это мы в избе-читальне, расписываем ему авиационные успехи — они казались нам самыми поразительными, — как вдруг громкий голос, перебивая наш разговор, произносит:

— Слушайте! Говорит Москва! Работают радиостанции…

Эти слова, словно удар обуха по голове, поразили Робинзона. Он раскрыл рот, похлопал глазами и забормотал: