Ясный новый мир - Михайловский Александр - Страница 16

Но главный вопрос дня решался не в лобовой атаке на разрушенные передовые позиции японской пехоты, а значительно южнее. Примерно за час до полудня наши механизированные и кавалерийские части перерезали железную дорогу в районе разъезда Билитуй. При этом японский бронепоезд, пытавшийся им помешать, был превращен в хлам пушками БМП-3. Таким образом, путь для отступления основной японской группировки был отрезан. К пяти часам вечера кавбригада Метелицы неожиданной атакой ворвалась на приграничный разъезд № 89, на котором располагался штаб японского Экспедиционного корпуса, и навела там идеальный порядок, частично порубав, частично пленив японских штабистов.

Генерала Юэ Мицуэ живьем им взять не удалось. Тот яростно сражался с саблей в одной руке и револьвером в другой, а потом ввиду безнадежности сопротивления воткнул себе в живот кинжал-вакидзаси. Путь в Маньчжурию был открыт. Дело оставалось за небольшим – надо было отремонтировать железнодорожные пути, на что потребуется примерно два-три дня.

26 июля 1918 года, утро.

Германская империя.

Ставка верховного командования в Спа

Присутствуют:

Император Вильгельм II;

главнокомандующий – генерал от инфантерии

Эрих фон Фалькенхайн;

командующий группой армий «Фон Белов»

(1-я, 7-я, 9-я) (Парижское направление) —

генерал от инфантерии Фриц фон Белов;

командующий группой армий «Принц Леопольд» (2-я, 17-я, 18-я) (Амьенское направление) – генерал-фельдмаршал принц Леопольд Баварский.

Где-то далеко от этого тихого курортного местечка грохотала канонада, и солдаты трех европейских держав умирали каждый во имя своего Отечества. Пушки штурмовых германских панцеров прямой наводкой били фугасными снарядами по пылающему Лувру, превращенному французами в узел обороны. И никому не было дела до превращенных в пепел сокровищ мировой культуры. Все были заняты важным делом – взаимным смертоубийством. Из подвалов горящего здания то и дело трещали французские пулеметы, а подобравшиеся поближе под прикрытием артиллерийского огня германские огнеметчики выжигали их длинными смертоносными плевками.

Линия фронта в Париже установилась по рубежу Сена – Марна с отдельными германскими плацдармами на левом берегу и французскими очагами обороны – на правом. Вот уже больше трех недель шла ожесточенная битва за Париж. Противники сражались за каждую улицу, каждый дом и даже каждую квартиру или отдельную комнату. Но главным очагом сопротивления стали подвалы, откуда парижские национальные гвардейцы и солдаты регулярных частей вели меткий огонь по наступающим бошам. В ожесточении сражения германские огнеметные команды выжигали их вместе с укрывшимся от войны мирным населением. Да и никому не известно, было ли в Париже в эти дни хоть какое-то мирное население – ведь с немецкими оккупантами воевали даже десяти-двенадцатилетние дети, чьих сил едва хватало, чтобы двумя руками удержать револьвер или выстрелить из положенной на бруствер окопа винтовки.

Почти вне зависимости от возраста печальна была судьба тех француженок, которые остались за линией фронта в оккупированной части Парижа. Большая часть из них подверглась самому жестокому и разнузданному насилию как с цепи сорвавшихся германских солдат. Те из них, которые выжили, пережив групповое изнасилование, позднее были собраны в стихийно организуемые германские полевые бордели. Каждый батальонный и даже ротный командир считал необходимым держать на цепи несколько француженок разной кондиции. Для себя и своих офицеров, для солдат и как предмет для обмена с теми подразделениями, которые не имели такого полезного актива.

Ожесточение сражения с каждым часом нарастало. С обеих сторон к Парижу подходили свежие войска только лишь для того, чтобы через несколько часов погибнуть в кровавой мясорубке городского Вердена, по сравнению с которой померкла недавняя битва за Амьен.

Кстати, маршалу Фошу категорически не хватало сгоревших там резервов, и теперь в бой приходилось бросать колониальный сброд, вроде спешно сформированной и отправленной во Францию Сайгонской пехотной дивизии, или формирований, состоящих из жителей африканских колоний, в которых должности офицеров-французов начинались с командиров батальонов и выше, а ниже, на ротных и взводных должностях, находились сенегальцы, мавританцы, габонцы, конголезцы и гвинейцы.

Над мирным французским населением такие «защитники» издевались ничуть не меньше баварских гренадер, и французские военно-полевые суды не успевали штамповать смертные приговоры, тут же заменяя их отправкой в штрафные части, которые использовались для самоубийственных атак на германские пулеметы.

По сравнению с африканцами, алжирские и тунисские колониальные части выглядели идеальными воинскими формированиями – с поля боя не бежали, а в рукопашной, буде такая случалась, резались с немцами насмерть, до последней капли крови, не уступая им ни шага. В силу этого германские солдаты уже научились в полной мере уважать боевой клич «Аллах акбар», противопоставляя диким арабам прекрасную выучку, стойкость и высокую огневую мощь.

Имея некоторое преимущество в численности и качестве личного состава, германское командование постоянными атаками продолжало расширять занятую ими территорию в Париже. Но стоили эти действия так дорого, что даже самые хладнокровные немецкие генералы хватались за голову. Разрушенный, дымящийся развалинами город, ежедневно избиваемый огнем тяжелой артиллерии и налетами авиации, оказался слишком большим куском, который застрял в глотке германской армии, да так, что ни туда и ни сюда.

Свежие части сгорали в парижской мясорубке за несколько дней, и при этом у германского командования не было своего Сенегала, Сайгона или Камеруна, чтобы гнать на фронт полки колониального пушечного мяса. Вместо этого генерал от инфантерии Эрих фон Фалькенхайн бросил в пекло Парижского сражения интернированный по просьбе советского правительства Польский легион Пилсудского, «усиленный» освобожденными из германских тюрем уголовниками, а также западно-украинский сичевой националистический сброд, подперев все это воинство с тыла германскими пулеметами.

Пока же сражающиеся в Париже немецкие войска еще поддерживала та мысль, что еще один решительный натиск, еще одно, последнее усилие, и они выбьют лягушатников из их столицы. После чего, установив черно-бело-красный кайзеровский флаг на вершине покосившейся Эйфелевой башни, они отпразднуют великую победу над извечным врагом германского рейха.

Пока же ожесточение схваток только нарастало, и германская артиллерия регулярно обстреливала Эйфелеву башню шрапнельными снарядами для того, чтобы выбить с верхних площадок засевших там французских артиллерийских корректировщиков и разрушить антенны, с помощью которых командование парижского гарнизона поддерживало связь с Бордо, куда бежало правительство Франции, и ставкой маршала Фоша.

Этому чрезмерно затянувшемуся и стоившему огромных жертв Парижскому сражению и было посвящено собранное кайзером Вильгельмом совещание в ставке, на котором присутствовали как главнокомандующий генерал от инфантерии Эрих фон Фалькенхайн, так и командующие ударных группировок, осуществлявших Амьенскую и Парижскую операции.

– Господа, – озабоченно произнес кайзер, – если рассуждать формально, то наше летнее наступление увенчалось полным успехом. На самом же деле у нас получился еще один Верден. Париж глотает наших солдат, как ненасытный бог войны, наше продвижение минимальное, и реки немецкой крови льются напрасно.

– Ваше величество, – по-бычьи наклонив голову, сказал генерал фон Фалькенхайн, – противник бросил против наших гренадер огромное количество разного колониального сброда. В настоящий момент на той стороне линии фронта на каждого француза приходятся три, а то и четыре негра, араба, сиамца или кохинхинца. Этот сброд, конечно, не идет ни в какое сравнение с нашими солдатами, но он отвлекает и утомляет наших солдат, а также заставляет их растрачивать боезапас. Было бы неплохо надавить на флотское командование, чтобы оно усилило свои операции в западном Средиземноморье и в Бискайском заливе для того, чтобы в Марсель или в Бордо перестали приходить пароходы, набитые чернокожим и узкоглазым сбродом. Их проще утопить в море, чем потом выжигать огнеметами в развалинах Парижа.