Да не опустится тьма - де Камп Лайон Спрэг - Страница 9

— В том-то и беда. Взять, к примеру, Полибия или даже Юлия Цезаря…

— Юлий Цезарь! Вот уж кто совершенно не умел писать! Его «Галльскую войну» используют как простейший учебный текст для чужестранцев. Прекрасное пособие для носящего шкуры варвара, который в мрачных дебрях северных лесов преследует резвого кабана или травит взбешенного медведя. Но, мой юный друг, для таких просвещенных людей, как мы… — Он вдруг осекся и продолжил с явным смущением; — Надеюсь, ты понимаешь, что когда я говорил об иноземцах, я не имел в виду лично тебя. Ты человек культурный и образованный, хотя и прибыл из дальних краев — это сразу видно. Не посчастливилось ли тебе родиться в сказочной стране Хинд, известной своими слонами и украшенными жемчугом девушками?

— Нет, моя родина еще дальше, — ответил Пэдуэй. Он понял, что случай свел его с настоящим римским патрицием старой школы, из тех, кто не попросит вас передать масло, не усластив обращения четырьмя любезностями, тремя мифологическими аллегориями и учеными рассуждениями о производстве масла на древнем Крите. — Я родом из Америки. Не уверен, однако, что когда-нибудь туда вернусь.

— Ах, мой друг, ты совершенно прав! Где же еще жить благородному человеку, как не в Риме? Но, может, ты расскажешь мне о чудесах чужедального Китая с его мощенными золотом дорогами?

— Немного могу, — осторожно сказал Пэдуэй. — Только дороги там не мощены золотом. Если откровенно, они вообще ничем не мощены.

— Какое разочарование!.. Впрочем, смею допустить, что правдолюбивый странник, вернувшийся с небес, объявит райские чудеса сильно преувеличенными. Мы обязаны познакомиться, мой дорогой друг! Я — Корнелий Анций.

Пожилой патриций произнес это с таким видом, словно имя Корнелия Анция должно быть известно каждому достойному упоминания римскому гражданину. Пэдуэй скромно представился.

К ним подошла очень хорошенькая стройная темноволосая девушка и, обратившись к Анцию «отец», пожаловалась, что не может найти сабеллийское издание Персия Флакка[3].

— Кто-то читает, должно быть, — пожал плечами Анций. — Мартинус, это моя дочь Доротея, кою смею уподобить лучшей жемчужине из короны короля Хусрола, хотя я, как отец, возможно, необьективен.

Девушка одарила Пэдуэя очаровательной улыбкой и, потупившись, ретировалась.

— Кстати, дорогой друг, каково твое занятие?

Не раздумывая, Пэдуэй выпалил правду.

Патриций замер, переваривая информацию, а когда заговорил вновь, в его по-прежнему любезном тоне сквозила высокомерная прохладца.

— Любопытно, любопытно. Ну, желаю всяческого финансового успеха… — Он произнес последнюю фразу с некоторым затруднением, как активист Христианского союза молодежи, вынужденный говорить о нелицеприятных сторонах жизни. — Наша участь — безропотно нести Господне назначение. И все же жаль, что ты не испробовал себя на ниве общественной службы. Для способного молодого человека это единственный путь подняться над своей средой. Однако прошу меня извинить — книги ждут.

Мартин с удовольствием продолжил бы знакомство с благовоспитанной красавицей и ее утонченным отцом, но теперь, когда Анций узнал, что имеет дело с вульгарным ремесленником, на приглашение можно было не надеяться. Пэдуэй посмотрел на часы — пора обедать, вышел на улицу и разбудил Фритарика.

Вандал зевнул.

— Прочитал, что хотел, Мартинус? Мне снилось мое прекрасное поместье в Аф…

— Черт бы побрал… — взревел Пэдуэй и тут же осекся.

— Как, нельзя уж и помечтать о времени, когда я был богатым и уважаемым человеком?! Клянусь, моя честь…

— Успокойся, ты тут ни при чем.

— Да? Я рад. Судьба оставила мне одни лишь воспоминания… Но почему ты злишься, Мартинус? У тебя такой вид, словно ты гвоздь готов перегрызть. — Ответа не последовало, и Фритарик задумчиво продолжил: — Должно быть, вычитал что-то в этих книгах… Хорошо, что я неграмотный. Так трепать себе нервы из-за событий, которые произошли давным-давно! Я лучше помечтаю о своем прек… О, молчу, молчу, хозяин!

Пэдуэй, Томасус-сириец и еще несколько сот голых римлян парились в Диоклетиановых термах. Банкир огляделся и мечтательно произнес:

— Я слышал, в прежние дни в бани пускали и женщин — прямо вместе с мужчинами… Конечно, языческие времена — не то что сейчас.

— Влияние христианской морали, — сухо заметил Пэдуэй.

— Ну! — хохотнул Томасус. — Мы, современные люди, такие высоконравственные!.. Знаешь, на что жаловалась императрица Теодора?

— Да, — сказал Пэдуэй и поведал банкиру, на что жаловалась императрица Теодора.

— Проклятье! — в сердцах воскликнул сириец. — Всякий раз, когда у меня есть сальная история, ты либо ее слышал, либо можешь рассказать лучшую.

Пэдуэй предпочел не объяснять, что прочитал все эти истории в книге, которая еще не написана, — в «Анекдотах» Прокопия Кесарийского.

— Пришло письмо от родственника в Неаполе — занимается морской торговлей… Так вот, Антиох получил вести из Константинополя. — Томасус выдержал многозначительную паузу. — Война.

— Между нами и Империей?

— Во всяком случае, между Империей и готами. У них давно уже нелады — с тех пор, как убили Амаласунту. Теодохад пытался увильнуть от ответственности, но, по-моему, наш старый король-поэт доигрался.

— Далмация и Сицилия — вот горячие точки, — опрометчиво сказал Пэдуэй. — Еще до конца этого года…

— Прорицаешь помаленьку?

— Нет, просто мне кажется…

Сквозь пар сверкнул здоровый глаз сирийца — черный и внимательный.

— Мартинус, кто ты такой?

— Ты о чем?

— Есть в тебе что-то… не знаю, как сказать… странное. Ты проявляешь будто невзначай самые необычные познания. А когда я пытаюсь распросить тебя о твоей родине, о том, как ты попал сюда — уходишь в сторону.

— Ну… — промолвил Пэдуэй, лихорадочно соображая, как выпутаться. И вдруг придумал ответ — правдивый, но весьма двусмысленный. — Видишь ли, я покинул страну в большой спешке.

— А! По соображениям здоровья, надо полагать? Тогда я понимаю твою похвальную скромность, — Томасус подмигнул.

Когда они неторопливо шли по Длинной улице к дому Мартина, разговор коснулся бизнеса. Пэдуэй не скрывал своего удовлетворения.

— Я доволен. Новый перегонный аппарат будет готов на следующей неделе, а медными листами заинтересовался один торговец, отплывающий в Испанию. Правда, сейчас я ожидаю убийства.

— Убийства?

— Да. Фритарик и Ганнибал Сципио никак между собой не поладят. Ганнибал, получив в подчинение двух людей, стал еще заносчивее, чем прежде. Он на Фритарике просто верхом ездит.

— Верхом ездит?

— Образное выражение, американское. Ганнибал постоянно гоняет Фритарика, подвергает его насмешкам и издевательствам… Между прочим, я готов вернуть тебе долг.

— Великолепно, мой дорогой Мартинус! Но разве тебе больше не понадобится ссуда?

— Не уверен, — сказал Пэдуэй, совершенно уверенный, что понадобится. — По правде, я не прочь расширить производство.

— Замечательная идея! Разумеется, теперь, когда все у тебя идет хорошо, мы поставим отношения на более деловую основу.

— То есть?

— То есть увеличим тот смехотворно малый процент до нормального…

— Ха-ха-ха, — отчеканил Пэдуэй. — Так я и думал. Пойми же: убедившись в надежности помещения денег, процент следует уменьшить.

— Мартинус! — с болью в голосе воскликнул сириец. — Такова твоя благодарность человеку, который сделал тебе столько хорошего!

— Не хочешь — не одалживай. Многие банкиры будут рады научиться американской арифметике.

— Послушай его, Господи!.. Грабеж! Разбой! Я не поддаемся! Ну и ступай к другим!..

Сошлись на десяти процентах. По словам Томасуса, для него это было все равно что вырвать из груди сердце и сжечь его на алтаре дружбы.

Говоря о предстоящем убийстве, Пэдуэй вовсе не ожидал, что окажется пророком. Поэтому был удивлен не меньше Томасуса, когда, войдя в мастерскую, увидел, как Фритарик и Ганнибал, ощерившись будто два злющих пса, испепеляют друг друга взглядом. Вошедших ни один из них не заметил.