Боль - Погодин Радий Петрович - Страница 4

"Приступай! - скомандовал ему голос Афанасия Никаноровича. - Все пиши теплом. Оружие и доспехи - холодом".

Васька все писал теплыми тонами, даже небо, потому холодная голубизна доспехов оказалась такой сияющей. Меч был остер. Шеломы строги.

Когда краска подсохла, Васька прописал фигуры и лица, гривы и хвосты, а также траву. Положил подрамники на пол, накапал разноцветных кругляшков по одежде и на оружии. Очертил орнамент рельефной пастой и припорошил бронзовым порошком. Лишний порошок сдул.

Отягчали богатырей и коней богатырских богатство оружия и роскошь одежд: жемчуга, алмазы, изумруды.

"А что, Васька, гут", - одобрил его работу голос Афанасия Никаноровича.

Ваське самому нравилось. Это были ковры. Не копии с васнецовской картины, но ковры.

- Елки-палки! - сказал он гордо и услышал из-за спины:

- Вася, а зачем же ты над Афоней-то измываешься? Что он тебе плохого-то сделал кроме хорошего? - За его спиной стояла Анастасия Ивановна и горестно жевала губу.

Васька, оторопев, даже рта раскрыть не успел - Анастасия Ивановна ткнула пальцем в Добрыню.

- Это же ты Афоню нарисовал с бородой.

И точно, Добрыня Никитич был основательно похож на отставного кочегара дальнего плавания, маляра-живописца Афанасия Никаноровича.

- Кого же рисовать тогда? Он мой учитель, я его помнить должен.

Этот ответ оказался, наверное, единственно правильным, потому что, когда Васька предложил Добрыню Никитича переделать, Анастасия Ивановна воспротивилась:

- Ладно уж. Может быть, я у тебя один коврик куплю, - и ушла, роняя слезы в носовой платок.

В их квартиру Афанасий Никанорович вошел лет за пять до войны как мастер, чтобы произвести ремонт жилплощади, на которой поселилась новая жилица Анастасия Ивановна.

- Обои светленькие - ситцевый луг. Для молодой интересной дамочки грамотно. Бордюр узкий, поскольку комната вытянутая и невысокая, постановил он. - Чай и кофий за счет хозяев.

Работал он чисто и споро, во время работы пел баритоном, а когда не пел, объяснял, что такое пустячное дело не его квалификация, что согласился он на поклейку обоев и простую побелку потолка, а также покраску дверей и рам исключительно из-за красоты и фигуры Анастасии Ивановны. А по-настоящему он отставной кочегар дальнего плавания и маляр-живописец, по-научному - альфрейщик.

- Необразованная Настька девица, но видная - приглядись, - говорил он тринадцатилетнему Ваське; Васька сразу почувствовал с ним родство душ. - И душевная - одиночество понимает.

После ремонта Афанасий Никанорович не то чтобы насовсем у Анастасии Ивановны поселился, но стали они жить вместе. Только чудно.

Был Афанасий Никанорович старше Анастасии Ивановны лет на двадцать, если точно - на двадцать два. Высокий, летом в двух-, а то и в трехцветных плетеных сандалетах или в замшевых туфлях с лаком, зимой в бурках, носатый, волосы ежиком - желтые перчатки носил, имел невыбриваемые морщины на щеках, красные от скипидара руки, веселые косые глаза. И был он озорником.

Однажды, воскресенье было, Афанасий Никанорович сунул Ваське замотанную в бумагу пробирку с прозрачной жидкостью и кусочек металла. И сказал:

- Сейчас мы с Настькой утку сядем кушать, а ты зайди, будто за солью. И эту пробирку сунь за шкаф. Бумагу скомкай, чтобы пробирка между шкафом и стеной засела. Все это сделаешь, входя. А уходя, когда будешь говорить в дверях: "Спасибо, спасибо", этот кусочек железа в пробирку брось. Понял уходя?

Васька проделал все, как было назначено.

Через несколько минут в комнате Анастасии Ивановны пошел шум. Афанасий Никанорович громогласно разглагольствовал о бескультурье некоторых девиц, серости и неумении вести себя за столом - тем более стол воскресный, с вином и уткой. А потом с треском дверь распахнулась, и в коридор выкатила такая сильная сероводородная волна, что Васькина мама, задыхаясь, пошла хохотать впокатушку.

Анастасия Ивановна довольно быстро прозрела, ибо, как она выразилась, ни одна божья тварь такого духа пустить не в силах. Она ухватила скалку а была она молодая, и крепкая, и статная, с прямой спиной - и пошла она дубасить этой скалкой Афанасия Никаноровича по плечам. Он вынужден был скрыться в бездействующей ванной, прихватив с собой и Ваську, которому мать прицеливалась вырвать клок волос за сотрудничество.

- Эх! - сокрушался Афанасий Никанорович. - Промахнулись мы с тобой, Васька, пропорцию не рассчитали. Сила волны получилась очень сгущенная. И хохотал.

Анастасия Ивановна била кулаком в дверь и призывала моль на его голову.

- Потому что серая девка - учить надо, - объяснил Ваське Афанасий Никанорович и крикнул: - Откуда ты такая, из какого темного болота?

Анастасия Ивановна выкрикнула ему в ответ:

- Из Весьегонска мы! - и грохнула кулаком в дверь - чуть филенка не вылетела. - У нас таких ерных нету - степенные все.

- У них народ в печках моется. - Афанасий Никанорович все хохотал. От Весьегонска до Боровичей Славянские болота тянутся, так в них дезертиры еще с наполеоновской войны сидят, и французы и наши. Шерстью обросли зеленой. И воют. И девок пужают. Видел у Настьки в комнате плошка с молоком стоит у дверей? Ты у нее спроси - а где ее кошка? Нету у нее кошки и не было. Спрашивается, для кого она молоко льет?

Анастасия Ивановна бить кулаком в дверь перестала.

- Задохнешься ты от своего смеха, - сказала она. - Посинеешь, и очи у тебя вылезут.

- Для домового она молоко льет. Домовой у них шишом называется, сказал Афанасий Никанорович. - Нет ни шиша - значит, в избе хоть шаром покати - ничего. Ни синь-пороху. Даже домовой отсутствует. А это, по ихним понятиям, хуже нет. Домовой ни к пожару, ни к войне из избы не уходит только к мору. Понял, какая темная? Зато справедливая, отходчивая, фигуристая, добрая и очень красивая. Я думаю, она самая красивая в вашем доме, окроме, конечно, твоей мамы.

Через несколько минут Анастасия Ивановна подошла к ванной и другим, совсем мирным, даже ласковым голосом объявила:

- Выходите. Уже все проветрилось. Я утку опять разогрела.

И они сидели уже вчетвером: и Васька, и Васькина мама, ели утку и слушали, как Афанасий Никанорович нахваливает отходчивое и доброе сердце Анастасии Ивановны и ее красивые глаза. А она молчала, задумчивая, и вздыхала, подперев алую щеку пальцем.