Пражский синдром (СИ) - Жилло Анна - Страница 50

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Надень другую, - стиснув зубы, предложила я.

- А я хотела эту.

- Тогда принеси, я потом зашью. Сейчас мне некогда.

Марта притащила майку, положила на кресло, послонялась по гостиной. Я почувствовала, что начинаю закипать.

- Мама, а когда мы заведем собаку?

Разговор о собаке заходил уже не в первый раз, и обычно я не прочь была поболтать на эту тему, но точно не сегодня.

- Марта, я же тебе сказала: надо спросить, что думает об этом папа.

- А может, ты его спросишь?

- А может, ты его сама спросишь? Пожалуйста, дай мне закончить работу.

И хотя я даже голос не повысила, Марта надулась. Бросила на меня обиженный взгляд и ушла.

Алеш пришел с работы такой злющий, каким я его, кажется, еще ни разу не видела. На мой вопрос буркнул, что кругом сплошные идиоты и что его все достало. Уточнять я не рискнула и вместо этого начала накрывать на стол.

Ужинали мы молча – каждый варился в своем раздражении. Пока Марту не дернуло за язык:

- Папа, мы с мамой хотим завести собаку.

- Да? – Алеш посмотрел на нее скептически. – А кто будет с ней гулять? Мама? Или Рада?

- Я буду, - глаза Марты стремительно начали наливаться слезами.

- Где? В саду пани Ружичковой? Или по улицам? Если у нас будет свой дом, тогда можно будет подумать о собаке.

Всхлипнув, Марта бросила вилку, вскочила.

- Сядь! – прикрикнул Алеш, но она уже выбежала из кухни.

- Алеш! – я тоже сдерживалась из последних сил.

- Что? Ты будешь ее защищать? – заорал он. – Сколько можно? Ты все время идешь у нее на поводу. А я уже чувствую себя лишним.

- Криста пана, - завопила в ответ я, - мало того, что она меня ревнует к тебе, так еще и ты – к ней?! Только этого не хватало!

Первый раз за все время мы ссорились всерьез и вот так орали друг на друга. Наверно, нас было слышно в президентском дворце. Кончилось все тем, что Алеш вылетел из кухни и ушел в спальню, хлопнув дверью. Я сказала несколько очень энергичных русских фраз, выпила воды прямо из-под крана. Потом, чтобы хоть немного успокоиться, убрала посуду в посудомойку и прошла через холл к коридору. Помедлила пару секунд и открыла дверь детской.

Марта свернулась на кровати клубочком и тихо всхлипывала. Я наклонилась, погладила ее по спине.

- Пойдем, Щеночек, посидим у пани Ружичковой в садике.

Я назвала ее Štěňátko – так называла меня мама. Марта подняла голову, посмотрела удивленно. Села, нашаривая ногами шлепанцы.

- Спускайся, - я поцеловала ее в лоб. – Я сейчас.

Когда Марта вышла из квартиры, я заглянула в спальню. Алеш лежал на кровати, закинув руки за голову, и смотрел в потолок.

- Мы пойдем воздухом немного подышим, а ты остынь пока.

Он ничего не ответил, и я тихо прикрыла дверь.

Выйдя во двор, я протиснулась в садик. Марта, сгорбившись, сидела на скамейке и смотрела себе под ноги. Маленькая, несчастная… У меня защипало в носу. И стало так жаль обоих. И себя заодно.

Я села рядом, обняла ее, прижала к себе. Гроза, которую так долго ждали, потихоньку подбиралась ближе и ближе. Духота стала невыносимой – тяжелой, плотной, как старое ватное одеяло. Одуряющий запах роз пластался в неподвижном воздухе. Издали донесся первый тихий раскат грома.

- Не сердись на папу, - сказала я после долгого молчания. – Сегодня день такой. Жарко, гроза собирается. Ты обиделась на Раду, я на инструктора по вождению, у папы проблемы на работе.

- Он мне не папа, - прошептала Марта, опустив голову.

И хотя ее слова не стали для меня неожиданностью – спасибо, пани Йиржина! – все равно ощущение было такое, как будто ударили под дых.

- Марта?

- Он не мой папа, - повторила она громче.

- Кто тебе сказал?

Марта молчала, как партизан на допросе. Глаза ее стали такими огромными, что едва помещались на маленьком личике.

- Марта, кто тебе сказал? – взяв за плечи, я развернула ее к себе. – Мама?

- Да… - и тут ее словно прорвало. – Она говорила, что он не мой папа, что он нас с ней не любит. Что мы ему не нужны. Что он выгнал бы нас на улицу, но ему не позволит полиция.

Ярость бывает ледяной. Похожей на арктическую пустыню.

Сука… Какая же ты сука, Милена! Знаешь, о чем я больше всего жалею? Что не могу выкопать тебя из могилы, убить еще раз и зарыть обратно.

Я присела перед ней на корточки, взяла за руки.

- Посмотри на меня, Марта. Я могла бы тебя убеждать, что все это ложь, уговаривать, утешать, но не буду. Я тебе скажу правду, а там уж ты сама думай, что с этим делать. Верить мне или не верить. И как жить дальше. Да, он не твой отец. Он любил твою маму, а она его нет. Встречалась с ним и с другим мужчиной. Ты же ведь знаешь, откуда дети берутся, да?

Это было жестко, может, даже жестоко, но что-то мне подсказывало: именно так сейчас необходимо. Не сопли-слюни, а голая правда.

Она смотрела на меня, приоткрыв рот. Кивнула едва заметно, облизнула пересохшие губы. Снова прогремел гром, уже ближе.

- Когда она забеременела, сказала папе, что это его ребенок. Потому что тот, другой, не захотел на ней жениться. Они с папой поженились. А когда ты родилась, стало ясно, что ты не можешь быть его дочерью. Иногда это можно точно определить по простому анализу крови. Любой другой тут же выставил бы ее под зад коленом, с тобой вместе. Но папа с ней не развелся – потому что ей некуда было идти и некому было помочь. Думал, что сделает это позже. Но ты все время болела, и он был с тобой. Сидел с тобой по ночам, возил в клинику к доктору. Знаешь, Марта, оказывается, можно полюбить чужого ребенка. Я же тебя полюбила.

Горло перехватывало спазмами, и я то и дело останавливалась перевести дыхание.

- Он остался с твоей мамой только ради тебя. Чтобы видеть каждый день. Когда кого-то любишь, хочешь быть с ним рядом. Всегда. И ты его тоже любила. Хотя и не можешь этого помнить. Вот только маме это не нравилось. И она сделала все, чтобы тебя от него оттолкнуть. Да, они ссорились. Даже когда люди друг друга любят, они иногда ссорятся. Как мы с папой сегодня. А когда не любят – тем более. Мама могла уйти, но не хотела. Ведь ей пришлось бы искать, работу, квартиру, одной заботиться о тебе.

- Я не знала, - тихо сказала она и обхватила меня за шею.

- Прости, Марта. Она твоя мама, и ты живешь на свете только потому, что она тебя родила. И мне неприятно говорить о ней такие вещи. И я бы не стала этого делать, но… я очень люблю папу, и мне больно, что ты к нему так… несправедлива.

Я вздрогнула от звука шагов рядом. Алеш сел на скамейку, обнял нас обеих. Наверно, он давно стоял в тени и все слышал. И в этот момент наконец пошел дождь. Не пошел – хлынул, как будто небо треснуло. Над крышами сверкнула ветвистая молния, грохнуло, как из пушки. Алеш подхватил Марту на руки и понес домой.

Когда мы поднимались по лестнице, он посмотрел на меня сверху вниз и покачал головой. Я поняла. И не пошла за ними в детскую. Переоделась в ванной в ночную рубашку, высушила волосы феном. Легла в постель, уткнувшись носом в подушку.

Это действительно было похоже на лопнувший нарыв. Больно и противно. И вместе с тем – такое облегчение! Я понимала, что заживать рана будет долго и трудно. И шрам наверняка останется на всю жизнь. Но все-таки она заживет.

Сколько прошло времени – полчаса, час? Алеш вошел, закрыл дверь, сел рядом.

- Я ее уложил. Уснула, - он нагнулся, поцеловал меня в шею. – Анна, если бы ты знала, как я тебя люблю! Лучше тебя никого нет.

Я не стала спрашивать, о чем он говорил с Мартой. Захочет – расскажет. А если нет – значит, не надо.

38.

Разумеется, никто не ждал, что все изменится в одночасье. После того вечера мы словно подвисли в шатком равновесии. Марта сплела кокон глубокой задумчивости и спряталась в него. Если раньше большую часть свободного времени она крутилась рядом со мной и трещала, как сорока, то теперь сидела у себя в комнате. Чаще всего лежала с книжкой на кровати, но не читала, а смотрела куда-то в мировое пространство.