Солдатский подвиг
(Рассказы) - Богданов Николай Владимирович - Страница 24

Теперь надо держать их здесь. Держать насмерть.

Он хотел рвануться к автомату, но вдруг почувствовал, что не может сдвинуться с места.

Прошуршал снаряд над его головой и разорвался далеко на перевале. Что значат эти разрывы? Может быть, немцы заметили наших? Ведь Джавашидзе где-нибудь тут. Или они закрывают огнём подходы с той стороны хребта, чтобы обеспечить себе захват Орлиного Залёта?

Только бы продержаться ещё!

Деловые, короткие очереди автомата Патрикеева доносились до Дёмина и ободряли его.

Собрав последние силы, он пополз к автомату, оставляя на талом снегу следы крови, а когда наконец дополз, чуть не заплакал от отчаяния, поняв, что ему даже не поднять оружия.

Решение пришло внезапно, когда Дёмин лежал на снегу, прислушиваясь к возне и выстрелам внизу. Он судорожно стал шарить у себя на груди и у шеи. Где же шарф? Может быть, ещё не поздно! Вот он чувствует, как тёплая, ласковая и обессиливающая струя стекает у него под тельняшкой. Надо бы зажать рану рукой. Дёмин с трудом расстёгивает бушлат и меховой жилет под ним и тут находит у себя на коленях шарф, который так мучительно нужен ему. Он хватает его и прижимает к ране гладкую, холодную ткань.

Теперь он совсем спокоен… Немцы не смогут подняться на обрыв, пока здесь будет развеваться красный флаг. Они остановятся и будут обстреливать гору с разных сторон и придумывать обходный манёвр.

Дёмин снова прижал теперь уже тёплый и влажный шарф к ране и медленно, боясь потерять сознание, пополз на край выступа, нависшего над спуском.

Отряд Джавашидзе, задержанный в горах боями, к вечеру прорвал оцепившие плато вражеские кордоны и очутился у подножия Орлиного Залёта.

Патрикеев, измученный и радостный, встретил бойцов на спуске и повёл их на вершину к позиции лейтенанта.

Поднявшись на плато, бойцы заметили колеблемое ветром светло-красное полотнище. Подойдя ближе, они увидели Дёмина. Он лежал на самом краю выступа. В простёртой над обрывом руке его был зажат пропитанный кровью шарф — яркий, как знамя.

Лейтенант был мёртв, но кровь его продолжала борьбу.

Фашисты не решились подняться на плато и группировались внизу, видимо разрабатывая планы многосторонней атаки.

Но было уже поздно.

Иван Василенко

ПОЛОТЕНЦЕ

Однажды после сильного дождя, когда глубокие рытвины на дорогах наполняются до краёв липкой, чёрной грязью, против дома, где жил Асхат с матерью, застрял грузовик.

Мотор ревел как исступлённый, колёса буксовали, фонтаном выбрасывая жидкую грязь, а доверху груженная машина только дрожала, но не трогалась с места.

Асхат выскочил на крыльцо. По окраске грузовика он сразу догадался, что это фронтовая машина. Мальчик привык различать их издалека. За последний месяц мимо их посёлка таких машин прошло немало.

Через стекло кабинки, по которому стекала вода, Асхат видел, как шофёр что-то кричал, скривив рот, — вероятно, ругался. Но за шумом мотора голоса его не было слышно. Наконец мотор умолк. Распахнув дверцу, шофёр сердито сказал:

— Ну, чего стоишь, малец? Тащи доску! Живо!

Асхат бросился к плетню, где лежал заготовленный для стройки лес. Он взял сразу две доски. Тащить их было очень тяжело — и на третьем шагу Асхат поскользнулся и шлёпнулся прямо в грязь. При этом доска больно ударила его по ноге. Но Асхат вскочил и опять схватился за свою ношу.

— Одну, одну! — закричал шофёр и побежал на помощь мальчику.

Лицо шофёра уже не было сердитым, он улыбался:

— Муравей, честное слово, муравей! Сам маленький, а какую махину тащит!

Он положил доску в рытвину, под колесо, и опять влез в кабину. Машина заурчала, заскрипела и медленно выползла из ямы.

Шофёр заглушил мотор и посмотрел на потемневшее небо:

— Ну как ехать? На каждом шагу ямы. А война не ждёт…

— Дядя, — сказал Асхат, — поезжайте вон туда! Все наши, как дорогу размоет, всегда объезжают там. Я вам покажу. Хотите?

Шофёр недоверчиво посмотрел в сторону, куда показывал мальчик, потом опять взглянул на дорогу, подумал и решительно сказал:

— Ну, садись!

Асхат немедленно забрался в кабину. Запах бензина ударил ему в нос. От мотора в машине было тепло. Машина, переваливаясь с боку на бок, как корабль в бурю, поплыла по ухабистой дороге.

Выбрались на край села. И прямо через поле, с которого недавно сняли кукурузу, поехали к смутно видневшемуся вдали пригорку.

Машина шла довольно быстро, но ещё быстрее сгущались сумерки, и, когда выехали снова на дорогу, было уже совсем темно.

— А дальше-то как? — словно ни к кому не обращаясь, сказал шофёр и остановил машину. — Тут опять на каждом шагу ямы.

— А по бокам и того хуже: овраги, — деловито сказал Асхат.

— Точно, — подтвердил шофёр. — Так спикируешь, что и костей не соберёшь.

Теперь, когда мотор утих, совсем близко слышалась орудийная пальба. К глухим ударам, от которых вздрагивала земля, то и дело примешивались другие звуки: то дробные и частые, как бы догонявшие друг друга, то хриплые и протяжные. Временами на небе вспыхивал багровый свет и, задрожав, погасал. Вот уже третий день в посёлке с тревогой следили за этими вспышками.

Положив голову на руль, шофёр молчал.

— Дядя, — почему-то шёпотом спросил Асхат, — вы прямо на фронт? Далеко это?

Но шофёр продолжал молчать. Асхат уже решил, что шофёр не расслышал его вопроса или услышал, но не удостаивает ответом, но тут шофёр подавил вздох и сказал:

— В том-то и дело, что близко! Кабы далеко, я бы фары зажёг. А тут с фарами ехать нельзя. Фашисты за каждым огоньком следят.

— А вы до утра, дядя, подождите, — посоветовал Асхат. — И я с вами останусь.

Шофёр усмехнулся:

— В такой компании чего не посидеть! Да только нас в другом месте крепко ждут… — Шофёр опять вздохнул. — Ну, слезай, малый, шагай домой. Спасибо тебе. Небось обратно дорогу найдёшь? А я поплыву. Ничего не поделаешь, придётся нырять в потёмках.

Асхат молча взялся за ручку дверцы и вылез на подножку. Но прыгать на землю он не торопился.

— Дядя, — сказал он, — там, за поворотом, круча. Сорвётесь — костей не собрать. Точно.

— Да что ты меня путаешь! — рассердился шофёр. — Шагай домой, говорят тебе! Ну!

Тогда с неожиданной твёрдостью Асхат сказал:

— Дядя, я придумал: дайте мне полотенце. Я с полотенцем пойду. До самого фронта.

— Что-о? — протянул шофёр. — Какое полотенце?

— Обыкновенное, белое. У вас же есть полотенце? — волновался Асхат.

— Да зачем оно тебе? — всё более удивляясь настойчивой просьбе мальчика, спросил шофёр.

Если бы Асхат попросил у него пулемёт, противотанковое ружьё или целую пушку, шофёр удивился бы не меньше, чем этой просьбе.

— Ты что же, собираешься полотенцем фашистов бить? — грустно улыбнулся он.

— Ах, какой вы непонятливый! — с досадой сказал мальчик. — Я повешу полотенце на спину и пойду вперёд. А вы будете ехать за мной. Вам же видно будет в темноте белое? У нас все здесь так делают.

— Ах ты, родной мой! Ах, золотко! — вдруг радостно закричал шофёр. — Понял! Понял!

Он обнял мальчика, притянул к себе и, не разобрав в темноте, поцеловал его прямо в нос.

Два дня спустя Асхат писал отцу:

«Папа, я полотенцем привёл на фронт целый грузовик снарядов. А снарядов оставалось мало, и наши стреляли редко. А как мы привели машину, наши опять стали стрелять часто. И немцы тоже стреляли. Но я не боялся. Командир мне сказал, что я храбрый, что ты под Ленинградом бьёшь врагов из пушек. Потом командир приказал получше нацелить пушку и дал мне дёрнуть. Я так дёрнул за шнурок, что всё кругом задрожало. Командир послушал, что ему сказали по телефону, засмеялся и сказал, что у меня лёгкая рука: я, оказывается, прямо в блиндаж угодил. И командир велел написать тебе, что, если фашиста убили на Кавказе, он на Ленинград уже никогда не пойдёт. И ещё он сказал, что за снаряды мне дадут медаль. А чтобы не думали, что я только хвастаюсь, будто медаль моя, мне дадут ещё красную книжечку и в книжечке напишут, что медаль в самом деле моя».